Вызванные наутро Алиса и Алина мало чем помогли следствию: каждая божилась, что именно к ней (а то к кому же?) Марья Григорьевна пришла к первой, а уже от нее они вместе пошли к другой (в ином варианте их показаний: «А уже я сбегала за Алисой (Алиной)»). Очная ставка еще больше запутала дело, так как обе они, Алиса и Алина, тут же выступили единым фронтом, заявив, что «вообще все это не имеет значения и лучше пусть их оставят в покое, потому что они любят Марью Григорьевну и не потерпят инсинуаций ни в ее, ни в свой адрес…» Аналогичная сцена разыгралась после того, как Алиса или Алина сболтнула, что ночью перед приходом Марьи Григорьевны забегал к ним также Иван Иванович (ища Марью Григорьевну). Следователи, сколько ни бились, не смогли установить, у какой же из них он появился у первой. Ко всему прочему сами следователи, несмотря на весь свой профессионализм, тоже непрерывно ошибались: кто перед ними в данный момент — Алиса или Алина…
Это поведал мне уже Валерий, который удрал с полдня по какой-то якобы надобности со службы и вместо исполнения этой надобности притащился ко мне в институт поделиться новостями, а главное «договорить, потому что вчера нас прервали».
Лицо его сияло, он заговорщицки и радостно потирал руки, каждое очередное сообщение сопровождая восклицаниями вроде: «Вот видите! Что я вам говорил! Подтверждается полностью все!» Или: «Ну-с, а вот вам еще фактик!..»
Прижав меня в коридоре к подоконнику, так что я, право, боялся выдавить оконное стекло, и страшно интригуя всем своим видом наших дам, так и шмыгавших мимо будто бы с отсутствующей и вместе с тем кислой миной, он говорил:
— Мне кажется глубоко символичным, что в этом происшествии фигурирует машина. Вспомните, что мы говорили вчера о ненависти Марьи Григорьевны к машине как таковой, к машинной цивилизации. Я не успел вчера полностью развить мою мысль в силу того, что нас прервали как раз на том самом месте, когда я собирался сказать вам — обращали ли вы внимание? — что само слово «машина» приобрело для Марьи Григорьевны семиотически знаковый характер.
То есть даже одно оно, само по себе было особым образом окрашено, обладало, будучи произнесено, способностью мгновенно вызывать целую гамму ассоциаций и несло с собой огромный отрицательный эмоциональный заряд… Не улавливаете? А вы вдумайтесь, почему она, скажем, не терпела, когда ее называли «Маша»? «В деревнях нынче коровы только Машки», — и так далее. Не слышали от нее когда-нибудь такого? Вранье, вздор! Главное в том, что это наименование было для нее созвучно слову «машина». Вот в чем суть!.. А помните скандал на банкете? Когда Эль-К запел «Машина машина»… Из-за чего сыр-бор разгорелся-то?! Да из-за того, что Эль-К, сам того не зная, угодил в самую точку! Интуитивно почувствовал, в этом ему не откажешь. В самое больное место!.. Интуиция, интуиция… Вот черт, забыл на работе трубку! — сказал он, тщетно ощупывая карманы. — Ну ладно, пес с ней!.. Вообще я нахожу, что вся эта история с покупкой автомобиля и последующим к нему отношением чрезвычайно характерна. Натура двойственная, противоречивая, она, Марья Григорьевна я имею в виду, не могла устоять и перед соблазном цивилизации, а кстати, сам акт приобретения автомобиля — это, несомненно, также попытка сбросить с себя груз ненависти, груз двойственности, обрести единство, смириться, быть как все… а попытка эта, увы, не удалась! Сразу же после покупки машина начинает возбуждать в ней отвращение. И в ее отношении к машине необычайно ярко просвечивает типичный садо-мазохистский комплекс. Ей как бы доставляет тайное удовольствие наблюдать медленное умирание ненавистного механизма, его угнетение, его распад. О, я уверен, что порою отнюдь не злые дети били там стекла и отвинчивали детали — она делала это в большинстве случаев сама, сама! — и потому, что ей приятно было причинять машине страдание, ломать ее, бить (а соседи рассказывали мне, что, проходя мимо, она часто даже пинала машину ногой)… Уточню свою мысль: здесь мы встречаемся, на мой взгляд, с феноменом замещения. Вот… смотрите: я почти убежден, что если бы не появилась та, вторая машина, компьютер, и проблемы, с нею связанные, то, может статься, все и обошлось бы благополучно — в том числе и с ее автомобилем. То есть Марья Григорьевна, конечно, не тряслась бы над ним и не вылизывала бы и не холила бы его, как некоторые наши любители, но в целом ее отношение к нему не вышло бы за рамки обычного, небрежного, халатного — наняла бы какого-нибудь механика, прошла техосмотр, и дело с концом… Но когда появился и встал на ее пути компьютер, казавшийся ей поначалу — я подчеркиваю — поначалу — твердыней неприступной… я бы даже сказал, что в отношении к нему, к компьютеру (как, между прочим, и у всех у нас) был элемент сакрального, священного… тогда в силу этой неприступности, в силу этой сакральности, в силу — употребим профессиональный жаргон — недоступности объектов влечения-отталкивания и происходит замещение, то есть вся негативная энергия либо переносится на иной объект, который становится символом объекта исходного, проще говоря — на этот самый разнесчастный автомобиль, — ведь это тоже машина, не правда ли?.. Причем этот перенос, разумеется, сопровождается невротическими реакциями.
Волнение моих сослуживиц, к которым теперь примкнули и сослуживцы, возросло до крайних пределов. Было неловко, но я терпел: как раз этим утром мне пришла в голову идея начать собирать материалы, относящиеся к данной истории.
— И вот наступает кульминация! — Валерий, приблизившись к решающему пункту, сам разнервничался и опять напрасно хлопал себя по карманам, ища забытую трубку. — Марья Григорьевна начинает постепенно осознавать, что подмена одного объекта ненависти другим (полусимволическим) ее более не удовлетворяет. Соседи подтверждают, что с некоторых пор она даже и вовсе обходила свою машину стороной, шла кружной дорогой, а Алиса с Алиной говорят, что с мужиком, торговавшим машину, Марья Григорьевна последнее время отказывалась разговаривать вообще. Это потому, что вымещать злобу на крошечной и примитивной жестянке начинает казаться ей унизительным, ибо сколько бы она ни терзала, ни мучила бедную свою машину, главному ее врагу — компьютеру, мерзкому роботу, механизму, олицетворяющему собой вершину современного технического прогресса, чтобы ему пусто было! — ничего не делается, он жив, он стоит на ее пути, на пути к счастью, он губит любимого человека, губит и ее самое! Пусть так, решает она. Она готова погибнуть, но она спасет любимого (если уж не в состоянии спасти человечество), и она отомстит этой антигуманистической цивилизации, для которой машины дороже жизни! Она уничтожит проклятую машину!.. Невероятно, но факт! Другая же женщина, попав в такую… — (Я почему-то даже съежился, почувствовав, что он сейчас скажет: в такую криминогенную ситуацию.) — Попав в такую криминогенную ситуацию… — Тут он приостановился, глаза его сузились (я, честно говоря, и не подозревал, что у него может быть такое выражение). — Мы же, кстати, еще должны разобраться, отчего она возникла, эта ситуация! Нет, здесь дело нечисто!.. Ну ладно, это отдельный вопрос… Мы пока что опять же опускаем все привходящие моменты — Эль-К, Алису с Алиной, далеких детей, общественное мнение… даже самого Ивана Ивановича и того опускаем! Потому что для Марьи Григорьевны в эти последние мгновения (минуты, часы, дни) не существует ничего, кроме машины, все затмила машина, весь свет для нее в буквальном смысле слова клином сошелся на машине, кроме нее она уже ничего не видит! А другая женщина с ее темпераментом в такой ситуации возненавидела бы соперницу, плеснула бы на нее, допустим, кислотой (кислота-то ведь под рукой, она же химик), отравила бы и возлюбленного (любые яды тоже в ее распоряжении), учинила бы расправу над мнимым (или действительным) виновником ее бед (скажем, над тем же Эль-К)… Не то Марья Григорьевна! Она, повторяю, не хотела знать ни соперниц, ни виновников, ни… Вернее, для нее осталась лишь одна соперница, лишь один виновник!.. Что?! Я вижу, вы все-таки считаете это невероятным, да? Вам трудно вообразить себе, что такое возможно, да?! Но поймите, что этот образ пронизывает глубочайшая амби…
Слово застряло у него в горле — по коридору шел Эль-К. Шел он своей легкой неторопливой походкой, высоко держа голову, орлиным взором, но не без милостивой иронии окидывая окрестности и кланяющихся ему представителей местной фауны. Почтительно отстав на полшага, откляча зад и выворачивая наизнанку ноги, за ним шлепал Лелик Сорокосидис. Что-то в его лице заставило меня посмотреть на него внимательнее, но я так и не понял, что, тем паче что Лелик, заметив мой взгляд, в ту же секунду отвернулся, хотя до этого сделал движение подойти, и так, словно ему скомандовали «Направо равняйсь!», проследовал мимо.
А Эль-К приостановился подле нас, поздоровался (не подавая руки), сделал гримасу, которая, по-видимому, должна была означать дружескую насмешку (пишу: «по-видимому, должна была» — потому, что и у него на лице мне померещилось что-то не то, какая-то затаенная тоска, что ли?). Занятным мне показалось и то, что и он заметил мой взгляд тоже (как и Лелик), но в отличие от Лелика, конечно, не отворачивался, а, наоборот, уперся в меня с интересом, хотя и несколько высокомерно. (Но и тут все равно запрятано оставалось что-то в глазах, но вот только что именно? Нет, определить затрудняюсь.)
