Сказал, обращаясь ко всем и ни к кому, ошеломленный Полезнов Иван:
— Честное слово, не вру: за всю войну сколько разов я в Петрограде бывал, верите ли, братцы, первый раз на этот город солнце смотрит!
А бойкий безбровый подросток около подхватил весело:
— И узнать его никак не может!
Толпа сбродных людей, хотя и с винтовками и револьверами, была все-таки толпою, не отрядом, — она не держала ни шага, ни равнения, — но смотрела кругом зорко: часто подымались головы к верхним этажам и крышам, не раздастся ли оттуда трескотня пулемета; кроме того, у всех в толпе была общая цель — выбраться на главную улицу огромного города, на Невский, который так густо вчера засыпала солдатами недобитая еще власть, в то время как образовалась — это уж сегодня утром кто-то сказал, это слышал и Полезнов — новая власть в Таврическом дворце, в Думе.
Вразброд топали ногами, и при каждом шаге чувствовал Иван Ионыч боль в большом пальце левой ноги: несколько тесноват был левый ботинок. Ежась от этой как будто и ничтожной, но надоедливой все-таки боли, Полезнов не забывал глядеть вверх, не покажутся ли на крыше полицейские с пулеметом. И вот очень знакомый брандмауер, желтый, облупленный, остановил взгляд: недавно как будто видел точь-в-точь такой же.
— Это мы по какой улице идем? — спросил у Вечерухина, и тот еще только раздумывал, соображая, а он прочитал уже на углу, на табличке: «Новоисаакиевская…» — Постой-ка, а дом двадцать четвертый где?.. Ищи, где дом двадцать четвертый!
— На что тебе дом двадцать четвертый? Министр там, что ли, какой?.. Заарестуем!
— Не министр, а, понимаешь ли, львы там! — и сконфуженно немного и в то же время как-то обрадованно объяснил Полезнов.
Почему-то необычайно кстати показалось ему вспомнить в это ослепляющее утро о двух песочно-желтых зверях, еще неполногривых, гибких, зеленоглазых, с хвостами, как змеи; об их хозяйке, тоже по-львиному гибкой, и об их хозяине — немце, который почему-то — для какой именно красоты? — носит седые подусники под черными, как сажа, усами…
Снова ставший каптенармусом 5-й роты 19-го пехотного Костромского полка, Полезнов оправлял кавалерийскую свою винтовку (она все сползала с шубы) и представлял еще в воротах дома двадцать четвертого ту девицу, которая подошла к нему смело и приняла его за хозяина львов, а потом в толпе высоким и сильным голосом пела непонятное… Как блестели бы теперь, под таким солнцем, ее драгоценные слитки!..
Две цифры эти — 2 и 4, - белые на синем, они красовались ярко в нескольких шагах справа; они встали на дороге непроходимо; они позвали, и он пошел.
— Тут, — сказал он таинственно Вечерухину. — Квартира третья…
— Львы?
— Львы!
Очень резко это короткое слово звякнуло среди тех, кто был ближе к Полезнову. Человека четыре еще, кроме него и Вечерухина, вошли в ворота. Вечерухин ворчал:
— Ну, хотя бы ж и львы… На кой они черт?
Но веселый подросток с румяным безбровым лицом, с револьвером на поясе, — он был за Полезнова, — крикнул:
— Как это на кой черт?.. А мы их с собой возьмем, и пусть ревут!
— В Думу их! — не улыбнувшись, пошутил и долговязый рабочий. — Родзянку пугать…
А бородатый грузчик или молотобоец, человек очень плечистый и сутулый, загрохотал вдруг, тряся головой и взмахивая рукою: «Хо-хо-хо-хо! В понос его вогнать, чтоб войну кончал поскорее!..»
Это вздорно было: вдруг львы какие-то!.. Полезнов понимал это, и, понимая это очень ясно под все чеканящим солнцем, он все-таки резко позвонил в знакомую квартиру. Ту дверь, из которой три дня назад он стремительно выскочил на снег, он рассматривал теперь с некоторым волнением, как будто теперь, чувствуя винтовку за плечами, облечен он был непререкаемой властью и над немцем, и над его гибкой женою, и над обоими львами их — Жаном и Жаком.
И вот опять, как тогда, на четверть, на длину цепочки, приоткрылась дверь, но кто-то за дверью, увидев, должно быть, прямо перед собой блестящее дуло или коричневый приклад винтовки, вскрикнул тихо и хотел захлопнуть дверь. Однако державшийся за ручку двери обеими руками Полезнов не дал этого сделать.
Он, теперь каптенармус прежний, ярко вспомнил те мешки с хлебом, которые таскал (не так давно) на шестой этаж паровой мельницы, и как-то бездумно рванул дверь.
Цепочка лопнула; хозяйка львов, вскрикнув, бросилась в комнаты; следом за нею, уже приготовясь отшвырнуть немца, вскочил в ту самую комнату с оборванными обоями Полезнов.
— Постановление народной власти! — крикнул он строго. — Должны выдать нам своих львов немедля!
Женщина смотрела на него испуганно-пристально. Он видел — она узнала его. Она спросила тихо:
— Откуда у вас ружье?
Но тут отвлеклось ее внимание: в комнату вошли Вечерухин и румяный подросток.
Что она была одна в квартире, что немец искал, должно быть, все покупателя, а прислуга — мяса для львов, об этом догадывался Полезнов. Она куталась в платок, так как никто не затворил входной двери; на лице ее появились синие пятна, очень заметные теперь, когда солнце добралось и до этих окон нижнего этажа, выходящих во двор.
Вечерухин сказал густо:
— Давайте ваших, гражданка, львов, некогда нам!
— Их нет… У меня нет никаких львов! — твердо ответила женщина.
— Как нет? — возмутился Полезнов.
Он даже немалую неловкость почувствовал, как будто соврал этим своим новым товарищам, привел их сюда неизвестно зачем.
И в это время зарычало за дверью и зацарапало. Иван Полезнов радостно толкнул Вечерухина:
— Слышишь?.. Здесь они!.. Я правду говорил: здесь!
— Клетка у них как? На колесах? — спросил веселый подросток.
В это время, переводя глаза с Полезнова на Вечерухина, с Вечерухина на подростка, женщина объясняла почему-то с сильным акцентом, быть может представляя, как сказал бы ее муж:
— Львы ест без клетка… Львы ест так!..
И срыву открыла дверь. И, как было уже с ним это три дня назад, Полезнов вздрогнул и попятился: Жан и Жак, заметно похудевшие за эти три дня, глухо и согласно рыча, взволнованно двигая кисточками хвостов, сделали было два-три шага и вопросительно остановились, озадаченные, должно быть, большим количеством чужих людей.
Вечерухин подался назад, тесня других и поспешно через голову снимая винтовку.
— Клетку дайте! — крикнул Полезнов, пытаясь тоже снять свою винтовку.
— Да нет у меня никакой клетки, вам говорят! — визгливо крикнула и женщина, и почудился ли одному из львов приказ в этом хозяйкином крике, но он поднялся вдруг на задние лапы и кинулся на Полезнова, как на врага, и сбил его с ног.
— Жа-ан! Жан, назад! — потерянно крикнула женщина, в то же время схватив другого льва за гриву и втаскивая в дверь.
Потом трудно уж было установить последовательность спутавшихся мгновений… Почти одновременно раздался вой испуганного Полезнова подо львом, упершим в него лапы, и выстрел Вечерухина, и тут же выстрелил из своего револьвера веселый безбровый подросток.
Одною пулей наповал был убит Жан, другою смертельно ранен в голову Иван Ионыч.
Когда его вынесли на двор и положили на снег, он был еще жив, он глядел, но глаза его были испуганно-тусклы. Откуда-то взявшийся молодой зауряд-врач посмотрел его рану, пощупал пульс и сказал:
— Ну, что же тут вообще делать?.. Убили, сейчас умрет…
Хозяйка львов стояла около, накинув на голову осеннее драповое пальто, и тихо плакала.
Долговязый рабочий выговаривал ей сурово:
— Вы что же это, гражданка, разве так можно? Диких зверей в комнатах у себя держите?..
— Какие же они дикие звери?.. — оправдывалась женщина. — Они совсем не дикие, а ручные…
— Хороши ручные!.. Это львы-то!..
— Они ведь «горные львы» — леонберги… Они ведь собаки, только острижены подо львов… И, когда им прикажут не лаять, они не лают… И уши обрезаны, чтобы стояли… Это новая порода собак таких…
Иван Ионыч слышал, что она говорила, но он услышал еще больше: оставшийся в комнатах в одиночестве Жак, взобравшись на окно, завыл по-волчьи заунывно, протяжно и вдруг перебил собственный вой густым полновесным лаем… и снова завыл.
Брови Ивана Ионыча задрожали мелко, силясь подняться повыше от последнего изумления перед последним мошенничеством, перед последним обманом из тех, которые приготовила ему жизнь. Взгляд его на женщину — последний его взгляд — был непрощающе-укоризненным… Потом он закрыл глаза и крепко прижал подбородок к западающей груди.
— Как его фамилия? — кивнул на него Вечерухину подросток.
— Говорил он мне, забыл я… лесовая какая-то… — пытался припомнить тот и не мог.
Он чувствовал себя неловко все-таки, хотя и был уверен, что именно этот мальчишка всадил свою слепую пулю в голову человека, а совсем не он; да, конечно, так это и было.
