После второй зимы Юсси не вернулся домой. Он поступил в организацию «Суденпенту»[14] и остался в лагере. Когда Каарина его навестила, он стоял в ряду других малышей перед поднятым на шесте флагом и выкрикивал:
Мы солнечное племя молодое!
Отец наш — солнце, а мать — земля!
Они нам приказали: «Напрягайте силы,
Вам предстоят великие дела!»
Когда Каарина стала его увещевать вернуться домой, где по нему скучают отец и мать, он пропищал:
— Для волчонка нет ничего дороже родной финской земли, которую он должен учиться защищать от коварного рюсси.
После четвертого года учения Айли тоже осталась в лагере. Они оба поступили в детскую организацию «Партио»[15]. Оттуда по окончании школы Юсси пришел прямым путем в «Суоелускунта», а она — в «Лотту»[16]. На место отцовской истины в них была вложена за эти годы такая ненависть к русским, что даже к отцу они стали питать вместо сыновней любви что-то вроде жалости, считая его взгляды на русских подобием болезни. Айли ненавидела русских чисто по-женски, то есть просто не желала о них слышать, не вникая особенно глубоко в причину своей неприязни к ним. А Юсси вобрал ненависть к ним каждой своей клеточкой, со всей серьезностью мужчины.
Вся история многолетнего соседства Финляндии и России прошла через его мозги капля по капле в отравленном виде, пропитав их насквозь голой ненавистью, не оставившей нетронутым ни одного места, за которое могли бы зацепиться иные взгляды и чувства. И ненависть эта относилась не к царской России, не к ее правителям, виновным в угнетении финского народа, а ко всему русскому без разбору. Всем русским жаждал он отомстить за те обиды и унижения, которые, по словам преподнесенной ему истории, претерпела от них в прошлые десятилетия его горячо любимая Суоми. И некому было внушить ему что-либо другое, помимо отца, от которого он был удален в самые чистые и восприимчивые годы своего детства. А других таких людей он почти не встречал. Разгромленные в свое время лапуасскими ребятами, многие из них еще сидели в тюрьмах, подобно отцу Антеро Хонкалинна. А те, кому удалось остаться на свободе, старались держать язык за зубами, ибо человеку не особенно приятно бывает испытывать, как убеждения из него выколачиваются вместе с его собственной жизнью. Вот почему Юсси Мурто стал тем, чем стал, и даже его возврат под крышу отцовского дома не в силах был теперь что-либо в нем изменить.
Но я не буду рассказывать вам о Юсси Мурто. Этот парень сам о себе скажет, если понадобится, а скорее всего выразит все нужное действиями, потому что вырос он молчаливым и суровым, не в пример отцу, хотя и перенял от него рост и силу. Работая вместе с отцом над выделкой кож, он сильно укрепил свои мускулы и дополнительно развил их борьбой и боксом. Его силу и ловкость ценили в отряде и старались использовать в разных спортивных соревнованиях внутри страны. Модным также было у них в то время выкинуть какую-нибудь ловкую штуку на границе с Россией, которая находилась под боком, и Юсси старался быть не последним в этих делах. Было бы непростительно, живя у самой границы, не дать русским почувствовать, кого они имеют своими соседями. Проникнуть ночью на их землю, поджечь у них стог сена или торфяное болото или просто так пострелять в небо из пистолета возле их леса считалось делом обязательным и похвальным в отряде молодцов из Саммалвуори.
Не всегда это, правда, проходило гладко. Два парня после подобных фокусов так и не вернулись обратно с русской земли, и пограничные власти строго-настрого запретили храбрецам из «Суоелускунта» продолжение их опасной игры. Но это не переставало их манить как особого вида спорт, и Юсси собирался превзойти в этом остальных. Он ставил себе задачу — добраться до русских лесных разработок и поджечь у них штабели леса, заготовленные для сплава. Эти разработки открылись у русских года три назад, и возле них за это время вырос лесной поселок. Надо было дать им понять, что они напрасно взялись хозяйничать в этих лесах, которые в точности походили на финские и, согласно этим признакам, давно должны были принадлежать Финляндии. Но пока еще все его попытки пересечь границу кончались неудачей. Он собирался повторить их ближайшей зимой, но зима принесла иные события. Зимой Финляндия воевала с Россией.
Мне тоже не удалось кое-что совершить этой зимой, хотя я провел в Туммалахти так много дней. Я отлучался оттуда лишь на короткое время, а затем снова возвращался, и Айли, кажется, не была этим недовольна. Я поработал в Саммалвуори, но не отправился оттуда в новый, далекий путь, а вернулся в Туммалахти. Я провел неделю у Юхо Линтунена, помогая ему копать картофель. Две недели я прожил у Эйно — Рейно, устраивая им ледник в песчаном бугре. У них всегда водились такие запасы мяса, которые требовали летом особенной заботы. Мясо водилось также у Илмари Мурто, потому что он тоже выходил с ними иногда на поиски медведя или лося, а однажды даже выручил одного из братьев в лесу из смертельной беды, после чего в Туммалахти были доставлены сразу две медвежьи туши.
За две недели я так и не научился различать, который из близнецов Эйно и который Рейно. Я даже не знал, которого из них выручал из-под медведя Илмари, потому что оба относились к нему с одинаковой любовью. Я смотрел на их круглые здоровые лица — они были одинаковы, ну прямо-таки совсем одинаковы. Кожа на этих лицах получила одинаковое воздействие от ветров, дождей и морозов и, наделенная к тому же в избытке молодым румянцем, приобрела цвет, очень схожий с перекаленным кирпичом, который еще вдобавок пошлифовали сверху, чтобы навести глянец на его синевато-красную поверхность. Их глаза были одинаково зеленые, их волосы одинаково светлые и даже усы были одинакового размера, не превышая длины губ.
Непонятно, как различали их жены, которыми они обзавелись всего за месяц до моего прихода в Туммалахти. Как они не путали их ночью в постели? Сами жены тоже не слишком отличались друг от друга, хотя и не были близнецами. Только старшая сестра была чуть выше ростом и темнее волосом. Но характером они подобрались такие же шумные, веселые и горластые, как их мужья.
Я не успел совершить в том году того, что задумал. То есть все было к тому подготовлено. Айли дала свое согласие, но пожелала переселиться в другие края, где больше культуры. До этого времени она получала культуру только в Саммалвуори. Но те модные танцы, с которыми она знакомилась там, в народном доме, и те журналы, которые она там перелистывала, только дразнили ее, вызывая желание самой окунуться в тот отраженный журналами мир. Когда-то в пору ее далекого детства отец выписывал газету «Кансан тюо»[17] но после того как рабочее движение в стране претерпело не один удар и, казалось, погасло, он не пожелал больше читать никаких газет. С тех пор у них дома ничего не было, кроме чистой оберточной бумаги и пергамина да тех редких случайных журналов, которые они с братом приносили иногда домой из Саммалвуори.
И тут речь коснулась Кивилааксо, о котором ее родители предпочитали молчать. У Каарины еще сохранилась купчая на мой родной дом. И так как Арви не трогал его более тринадцати лет, то можно было надеяться, что он не прикоснулся к нему и после моего ухода. Айли даже в ладоши захлопала от радости, когда узнала, что мимо Алавеси проходит автобусная линия и что до Хельсинки на автобусе можно добраться почти за три часа. Решено было, что я выясню положение с домом и постараюсь найти себе работу в тех краях. Но все это нарушилось. Едва я появился в Кивилааксо, как меня вызвали в Корппила и одели в серый солдатский мундир.
Я не знаю, зачем они поторопились это сделать. Никто нам войной не грозил, даже Гитлер, который в это время начал прибирать к рукам Европу. И Россия тоже не грозила. Она скорее сама боялась, чтобы мы на нее не напали, иначе не предложила бы обменяться землями. Мы показали ей себя такими хорошими соседями за двадцать с лишним лет, что ей расхотелось видеть нас в то тревожное время на расстоянии выстрела из пушки от своего Пиетари[18]. Но почему в ответ на ее предложение нужно было готовиться к войне — этого я не мог понять, несмотря на свой редкий ум. Может быть, потому, что за четыре неполных тысячи квадратных километров нашей земли на перешейке она предлагала семьдесят тысяч? Да, это действительно была угроза для Суоми, которая и так не знала, куда деваться от избытка земли. Хорошо, что она догадалась начать подготовку к войне. А если бы она вместо этого вздумала торговаться, то Россия, чего доброго, предложила бы ей все сто тысяч квадратных километров земли в обмен на кусочек перешейка. Но это увеличило бы полезные земли Суоми на целую треть! Упаси нас боже от подобной беды! Нет, выгоднее было снова послать меня учиться стрелять — на этот раз из автомата — и ползать по грязной осенней земле, чтобы при случае суметь убить русского за его миролюбие и уступчивость.
