Взмыленный Арабиа, бешено сверкая глазами, понесся обратно.
Наездник снова осадил его на бурке и дважды повторил прыжки — схапи.[14]
То же пытался сделать Ашхвацава, но не смог.
Когда Арабиа и его хозяин возвратились к своему отряду, их встретил гром рукоплесканий.
В состязание неожиданно вступили несколько тбилисских наездников. Но ни один из них не сумел поставить лошадь на бурку.
После этого Петре Малазопиа удалось выполнить на бурке все фигуры схапи.
Первенство Арзакапа стало спорным.
И тут, неожиданно для всех, из того же отряда, в котором был Тараш Эмхвари, вылетел на своей малорослой Цире Кац Звамбая.
Стоявшие впереди всадники заслоняли его, и Арзакан в сумерках не распознал отца. Но до его слуха долетело:
— Кац!.. Кац!.. Кац!..
Он вздрогнул, испытывая смутное неприятное чувство.
«Как? Родной отец собирается оспаривать у него победу? Он же говорил, что не будет участвовать в скачках!»
Не знавшие Кац Звамбая и его великого искусства в наездничестве недоверчиво пожали плечами: куда, мол, лезет старикашка! И лошаденка-то у него — кошка какая-то!
Кац повел себя как опытный оратор, который дает выступить сначала мелким говорунам, а потом уже, — когда публика, разочарованная, заскучала, — уверенно поднимается на трибуну и, сразу завладев вниманием слушателей, срывает рукоплескания.
— Ахахаит! — крикнул Кац и хлестнул Циру. Облако пыли быстрее тени окутало всадника и лошадь.
Осадив Циру на бурке, Кац бросил на нее газырь.
— Не попал! — крикнул Гвандж Апакидзе, стоявший тут же в качестве судьи.
Заспорили и другие.
С востока развернутым строем, в одну шеренгу, скакал весь отряд наездников.
Гарцуя, вскачь помчались всадники, разом закидали лагерь палками орешника, молниеносно повернули и поскакали обратно.
Всадники западного отряда тоже сорвались с места… Кто ловил брошенную в воздух палку, кто нагибался, соскользнув с седла, чтобы на скаку подхватить палку с земли. Они ринулись на восточный отряд, в свою очередь метнули в них палками и повернули обратно. Снова двинулись восточные, снова закидали палками «неприятеля».
Так продолжалась исинди до тех пор, пока с Черного моря не показалось огромное облако и не заволокло мраком золотистую парчу закатного неба.
Стали чернеть на полях Джугеджиани зеленые зонты тутовых деревьев, и силуэты всадников тоже сделались черными, как фигуры, нарисованные тушью.
Перестал задориться изрядно уставший Гунтер. Всадники затянули «Кейсрули». Тараш слушал затаив дыхание.
Майская ночь распростерлась над полем.
На западе ярко засверкал Марс.
Как только закончилась исинди, Арзакан сбежал от товарищей.
Пробираясь на Арабиа через шумную толпу, он встретил отца.
Кац Звамбая, спешившись, приятельски беседовал с каким-то стариком.
— Смотри-ка, как вырос малый!
Арзакан соскочил с лошади. Липартиани обнял юношу.
Арзакан не сразу его узнал, очень уж сдал бывший командир дивизии. Да и по костюму скорее его можно было принять за водовоза.
Кац Звамбая шепнул сыну:
— Одолжи ему лошадь. Я провожу его верхом и сам приведу Арабиа домой.
У Арзакана была одна мысль: разыскать Тамар. Обрадовавшись, что может избавиться от жеребца, он с готовностью уступил старику Арабиа.
…Долго бродил Арзакан в толпе. От напряженного всматривания в потемки глаза устали, и он, в огорчении, уже собирался идти домой, когда вдруг увидел Тамар. Она пожаловалась, что Дзабули пошла искать его и Тараша и пропала. Теперь Арзакан и Тамар вместе отправились на поиски Дзабули.
Поле опустело, кое-где еще темнели силуэты отставших стариков. Впереди шли два путника. Тамар и Арзакан по голосам узнали в них бывших князей. Старики медленно плелись, останавливаясь на каждом шагу, кряхтя и жалуясь, что господами положения стали теперь всякие Ашхвацава, Звамбая и Малазониа. Вспоминали историю исинди и скачки былых времен, когда заправилами конных ристалищ были Дадиани, Эмхвари, Чиковани, Липартиани, Апакидзе, Шервашидзе… Старики тяжко вздыхали, проклиная новые порядки.
— Тебя можно поздравить с победой, — сказала Тамар.
— С победой? — переспросил Арзакан. — Напротив, меня здорово обставили.
— Скромность — свойство мужественных людей, — наставительно заметила Тамар. — Как это «обставили», когда ты победил Ашхвацава!
Арзакан умолк. Ему хотелось, чтобы упомянули еще кое-кого.
— Ты где стояла?
— Мы с Дзабули стояли на бревнах.
— Вам все было видно?
— Все.
— Я победил не только Ашхвацава…
— Да, Ашхвацава, Долаберидзе, Брегадзе и других тбилисцев.
Арзакан помолчал.
Догадавшись без слов, что в ее перечне кого-то недоставало, Тамар после некоторого раздумья тихо добавила:
— Говоря по правде, ты отчасти победил и Тараша. А вот на бурке тебя победил твой отец.
— Отец умышленно не принял участия в исинди… Посмотрим, что будет завтра.
Арзакан некоторое время молчал, идя рядом с Тамар. Сердце ныло: первенство в джигитовке отнял у него родной отец! Одно успокаивало его: хоть отчасти, а все же Тараша Эмхвари он победил! Конечно, лучше было бы просто победить, без «отчасти». Подвел старый хрыч Апакидзе, объявив спорной прекрасно проведенную исинди, — с досадой подумал Арзакан, но ничего не сказал.
— Куда же они девались? — говорила Тамар, встревоженная исчезновением Тараша. Искренняя сердечность, с какой встретились Таращ и Дзабули, уязвила ее. А главное, после отчужденности последних дней Тамар было тягостно оставаться наедине с Арзаканом. Она каждую минуту ждала от него упреков.
Слова укора и в самом деле готовы были сорваться с языка Арзакана. Но он был так рад, что они идут рядом, вдвоем… И он молчал, то глядя на ее силуэт, то поднимая глаза к безлунному, усыпанному звездами небу.
Тамар споткнулась о сухую ветку. Арзакан взял ее под руку. Теперь они были совсем близко друг к другу.
Ночь и близость Тамар наполняли Арзакана ликованием. Но оба молчали, точно у них иссякли все слова.
Пересекая вспаханное поле, они перепрыгивали с кочки на кочку. Иногда Арзакан чувствовал легкое прикосновение ее тела, слышал ее дыхание.
Он был счастлив.
— Отец говорит, — прервал он наконец молчание, — что на этих полях когда-то были леса, в которых охотились Дадиани, непроходимые болота, камышовые заросли… В те времена, пожалуй, и вооруженному всаднику было небезопасно здесь проезжать: мигом разорвали бы волки. А мы в этих самых местах разводим чайные плантации. Видишь, там, где мерцают электрические лампочки, начинаются совхозы «Чай-Грузии».
Но Тамар, поглощенная своими мыслями, не вникала в рассуждения Арзакана о чайных совхозах и об их будущности.
Темнота плотнее окутала поле. Слабый свет Зугдидской электростанции не мог разогнать тьму южной ночи.
С берегов Ингура слышался глухой зов не то заблудившегося путника, не то ночного сторожа.
Ветер доносил вой шакалов.
Арзакан и Тамар вышли на шоссе.
Настроение Тамар изменилось. Отсутствие Тараша и Дзабули больше не беспокоило ее. Сегодня ей как-то по-новому понравился Арзакан. Во время джигитовки он проявил столько ловкости, пылкости и мужества, что снова стал ей таким же близким, каким был до приезда Тараша.
Несмотря на это, она высвободила руку под предлогом, что ей нужно достать платок из сумочки.
Свернув с дороги, они пошли по железнодорожному полотну. На телеграфных столбах гудели провода.
— Пойдем напрямик, — предложил Арзакан. Тамар покорно последовала за ним.
Ей не хотелось встретиться с кем-нибудь из знакомых. Что они подумают, увидев ее с Арзаканом в такой поздний час? Поэтому она предпочла короткую дорогу.
Арзакан повел ее той тропинкой, по которой прошлой ночью пробрался в сад Тариэла Шервашидзе.
Луны не было, хотя Лукайя и уверял, что она будет светить до пятнадцатого мая.
Они шли.
Валежник, вьющаяся зелень на каждом шагу преграждали им путь.
Арзакан шел впереди, отстранял от Тамар ветви, свешивавшиеся на тропинку; острые иглы терновника безжалостно хлестали по лицу, кололи щеки.
Некоторое время они пробирались просекой. Силуэты дубов и буков, маячившие по сторонам, казалось, были погружены в думы. Как часовые в бурках, стояли они, охраняя покой уснувших полей. Издали доносился мелодичный шум мельницы, иногда далекий зов филина тревожил тишину.
Тамар споткнулась. Арзакан подхватил ее под руку. Она не противилась.
Сознание, что в глазах Тамар он был победителем, взявшим первенство хотя бы среди молодежи, делало Арзакана счастливым.
Правда, отец превзошел его, но чтобы приобрести славу большого мастера, и лета нужны немалые, — утешал себя Арзакан.
