— Что ж, товарищ лейтенант, все правильно… Так и надо. — Он помолчал и добавил: — А сержанта нашего жалко. Стоящий человек был. Даром что молодой.
Он опустил глаза, вздохнул и снял каску. Ростовцев невольно последовал его примеру. Молча они смотрели на тело Антонова, лежавшее вниз лицом. Пальцы одной его руки случайно покоились на металлическом колесе станка пулемета, словно и после смерти он не хотел расставаться со своим оружием.
Ростовцев первым надел каску.
— Ну, Тимошихин, пойдемте назад. Делать здесь больше нечего. — Он поднялся и замер, напряженно прислушиваясь.
Издали, как раз оттуда, где должно было находиться шоссе, донеслись звуки яростной перестрелки.
— Да ведь это же наши, товарищ лейтенант, — догадался Тимошихин. — Подмога нам, а?.. Пришли родные, а?..
Он с наслаждением смотрел в сторону, откуда приходили звуки, и радовался им, как чему–то бесконечно дорогому.
«Значит, дошел–таки Ковалев! Молодец!» — тоже радуясь, подумал Ростовцев.
Назад они возвращались прежней дорогой.
— Заметили, черти! — выругался Ростовцев, когда неподалеку разорвалась мина.
Все произошло в какие–то доли секунды. Он услышал, как что–то, приближаясь, задребезжало противно и свистяще, и одновременно почувствовал, как Тимошихин опустился на него сверху, плотно закрывая и прижимая к земле.
— Лежите! — услышал он повелительный шопот.
«Опять мина», — успел подумать Ростовцев, и в уши его бросился какой–то всепоглощающий грохот. Ему показалось, что кто–то со всей силой резко ударил его хлыстом. Потом стало темно, как будто мир, окружавший его, выпал куда–то, оставив после себя пустоту…
Боль появилась только, когда он пришел в себя. Тело Тимошихина, прижимавшее его к земле, как–то странно дергалось. Это тревожило ногу, вызывая острую боль. Преодолевая нахлынувшую слабость, он попытался освободиться. Подергивания Тимошихина показались страшными своей неестественностью. С трудом выбравшись из–под него, Ростовцев заметил, что солдатский маскировочный халат разорван на спине в нескольких местах осколками. Отчаянье овладело им. Не обращая внимания на боль в собственной ноге, он перевернул Тимошихина лицом вверх и невольно отшатнулся: правая половина лба была начисто снесена. Потрескавшиеся солдатские пальцы на выброшенной вперед руке судорожно сжимались в кулак и царапали ногтями хрустящую корочку снега. Пальцы, которые так любили держать трубку!..
Ростовцев смотрел на него, словно зачарованный, чувствуя, как слезы застилают глаза.
«Он закрыл меня своим телом!..»
Лежа на снегу, Ростовцев совершенно потерял ощущение времени. Ему казалось, что он очень долго находился здесь, но солнце почему–то стояло на одном месте. Оно было ярким и красивым, это утреннее северное солнце, но Ростовцев не видел его красоты.
Приподнявшись, он попытался ползти. Осторожно перенес вперед руки, подтянул тело, сморщился от нестерпимой сверлящей боли в ноге. Ползти было очень трудно, почти невозможно, но он все–таки полз, закусив до крови губы, чтобы не застонать.
С трудом он различил фигуры, бегущие со стороны траншеи.
— Наши, наши идут! — донеслось до него откуда–то издали. — Товарищ лейтенант, наши! Подмога!..
Снова теряя сознание, он различил среди опускавшегося тумана знакомое лицо. Ему показалось, что это Антонов. Он тут же понял, что ошибся, вспомнив ясно смерть сержанта и Тимошихина. Выстрелы, которые он слышал, сделались сильнее и чаще.
— Что с вами? — спросил его знакомый голос.
Собрав до конца остатки сил и сконцентрировав внимание на одной мысли, он ответил:
— Ничего… Немного ранили… А наши?..
— Наши атакуют. Финнов отбросили и зажали.
— И вы… вы… — он хрипло зашептал, злясь на то., что не в состоянии говорить громко: — Вы тоже… должны преследовать…
Туман, давящий своей невесомой тяжестью, завладел им, заслоняя все происходящее вокруг. Ему стало душно, и мир снова провалился куда–то.
Спустя некоторое время, в комнату, куда перенесли Ростовцева, зашел начальник штаба, прибывший лично на выручку гарнизона базы. Он на носках подошел к раненому и, следя, как Фаина Парамоновна перевязывает его, спросил:
— Ну, как он?
— Не знаю… Плохо. Рана серьезная.
Фаина, оторвавшись на мгновенье от своего занятия, подняла беспокойные глаза на Крестова и, словно стесняясь, осторожно спросила:
— А здешний фельдшер? Его нашли?..
— Ему не нужна ваша помощь. Убит.
Фаина как–то очень быстро замигала глазами и отвернулась. Бинт выскользнул из ее рук, но она тотчас же подняла его. Пальцы ее вновь быстро забегали, может быть, даже несколько быстрее, чем это было нужно.
Майор стоял еще несколько минут, молча наблюдая за ее работой. Потом сказал находящемуся здесь же связисту:
— Восстановите связь с дивизией. Повреждение где–нибудь близко, у железнодорожного полотна. Необходимо срочно вызвать санитарный самолет… Если раненый придет в сознание, и мне можно будет его видеть, позовите меня.
Он резко повернулся, чтобы выйти, и у самых дверей произнес в усы тихо, так, что его никто не услышал:
— Не уберег все–таки! Эх, старый…
Комната была освещена только наполовину. Мягкий свет из–под абажура настольной лампы падал на поверхность стола, освещая тонкие гибкие руки Ветрова и половину его лица, склонившегося над страницами книги. В эту ночь он дежурил.
Лежащие рядом ручные часы наполняли тишину комнаты монотонным тиканьем. Ветров взглянул на циферблат. Стрелки показывали половину первого.
«Уже поздно», — подумал он и решил проверить больных перед тем, как лечь спать.
В коридоре у своего стола сидела сестра. Она, склонившись, что–то быстро писала. Сестра недавно появилась в госпитале, и Ветров еще не успел с ней познакомиться как следует. Услышав мягкие, заглушаемые ковром шаги, она обернулась и встала с места.
— Не беспокойтесь, сидите, — сказал Ветров, припоминая ее имя, и, когда вспомнил, добавил: — Сидите, Тамара.
В госпитале как–то было заведено звать сестер только по имени. Это было не по уставу, но на такое нарушение правил никто не обращал внимания. Неважно, мало или много лет было сестре, — все равно, обращаясь к ней, называли только имя. Так было удобнее, да и соответствовало это больше тому назначению, которое определяло слово «сестра».
Ветров, если бы его спросили за минуту до этого, как выглядит новая сестра, затруднился бы ответить на такой вопрос. Он мог бы сказать только, что исполняет свои обязанности она хорошо и что дежурить с ней гораздо удобнее, чем с ее преемницей Катей. Но сейчас он впервые оценил ее лицо. В ярком электрическом освещении оно показалось ему удивительно правильным и красивым. Особенно привлекали большие лучистые глаза, выделяющиеся своим блеском. Темные длинные ресницы придавали им еще большую выразительность. Прическа ее была скромной и аккуратной. Собранные назад темные волосы были тщательно прибраны косынкой.
— Вы что–то пишете? — сказал Ветров, останавливаясь и нагибаясь над столом. — Верно, письмо?
— Да, доктор, — ответила она, осторожным, но настойчивым движением отодвигая в сторону исписанный листок.
— Другу?
— Да, доктор.
Не зная, как продолжать разговор, Ветров постоял с минуту и потом спросил:
— Ну, а в палатах как дела?
— Все в порядке… Золотов просил вас зайти к нему, как освободитесь. Остальные спят.
Ветров прошел в палату к желавшему его видеть больному.
— Что нового скажете? — обратился он к нему. — Зачем звали?
— Извините, доктор, — ответил Золотов, лежавший теперь уже на обычной кровати, — просто побеседовать с вами захотел. Соскучился…
— Что–то быстро очень. Утром, по–моему, виделись, — улыбнулся Ветров.
В синем свете лицо больного казалось бледным. Но уже по его выражению можно было определить, что он хорошо себя чувствует, и дело идет на поправку. За последние дни он отлично кушал и был значительно веселее и разговорчивее.
— Я вот хотел опять спросить, — заговорил он после паузы, — долго ли мне еще валяться? Очень уж надоело хворать, да и время для этого неподходящее. На фронте чересчур что–то спокойно: наверно, готовят немцы какую–нибудь пакость.
— Кто знает, — возразил Ветров, — может быть и немцам что–нибудь готовят, это вероятнее… А лежать вам недолго. Скоро ходить будете, денька через три–четыре насильно вас заставлю. Вот тогда, если откажетесь, будем крепко ругаться.
