– Да не бойся ты! – уже по-другому сказала Нина Борисовна, я повернулся к ней, она обняла меня холодной рукой за шею и поцеловала, потом чуть отодвинулась, не отпуская руки, и посмотрела мне прямо в глаза, как Татьяна; и глаза у нее были совсем как у Татьяны, такие же зеленоватые и насмешливые.
– Здравствуйте… – наконец-то сказал я.
– Это хорошо, что ты вежливый! – насмешливо произнес мужской голос. Я чуть повернул голову: у дверей, привалясь спиной к косяку, спокойно стоял невысокий широкоплечий мужчина, улыбался, пристально глядел на меня серыми озорными глазами.
А я еще заметил, что он курит, держа в правой руке папиросу, а левая висит на бинте, перекинутом через шею. Нина Борисовна все обнимала меня холодной рукой за шею, Татьяна продолжала спать, а Яков Юрьевич не двигался, смотрел на меня, чуть прищурившись.
– Трудно мне, – сказал я, машинально делая Иванушку-дурачка. – Не привык я еще, когда родители дочери застают меня с ней в постели. Тем более, что мы еще и не зарегистрированы!
Они засмеялись, а я заверил:
– Но я постепенно привыкну, обязательно привыкну!
И тут мы стали все трое смеяться.
Татьяна потерлась щекой о подушку, ласково, так уютно потерлась, улыбаясь во сне. Нина Борисовна посмотрела на Якова Юрьевича, потом оба они – на меня и вышли на цыпочках в прихожую, прикрыли дверь. Я нагнулся, касаясь губами Татьяниного уха, прошептал:
– Проснись, слышишь? Проснись…
Она повернулась на спину, обняла меня за шею руками, не открывая глаз, Я сказал чуть погромче:
– В кухне кто-то ходит! Она приоткрыла глаза, в их зелени смеялось понимающее: «Опять розыгрыш?…» Но в это время в кухне звякнула кастрюлька, тявкнул Жук. Глаза Татьяны стали испуганно-встревоженными, зелень в них уже пропала. А тут из прихожей и шаги донеслись, шуршание одежды.
– Пусть воруют, – сказал я шепотом. – А то еще убьют! Вещи потом купим.
– Ну нет уж!… – И Татьяна полезла из постели.
– Погоди! – Я схватил ее за руку. – Я все-таки мужчина. – Вылез, на цыпочках подошел к высокой железной статуэтке Дон-Кихота, читающего книгу, взял ее в руку, подкрался к дверям.
Оглянулся. Татьяна уже сидела на кровати, в руках у нее было тяжелое мраморное пресс-папье. В прихожей опять прошуршали шаги. Тут я кинулся к двери, заорав:
– Караул!
Нина Борисовна стояла, прижимаясь спиной к стене, зажимала рот обеими руками, Яков Юрьевич прорычал мне в ответ:
– Ааооууу!… – Совершенно по-медвежьи у него получилось.
– Ива-а-ан – прозвенел отчаянный голос Татьяны,
– Ааооууу! – так же орал я.
– Ой, мама-папа!… – Татьяна хотела улыбнуться, морщилась и вот-вот готова была заплакать.
– Это мы проверяли, любишь ты Ивана или нет, – сказал Яков Юрьевич и крепко поцеловал ее.
– Оказалось – любишь! – сказала Нина Борисовна, тоже целуя Татьяну.
– Ну и в семейку я попала! – проговорила наконец Татьяна.
А я только тут вспомнил, что они ведь не виделись почти полгода! Сказал по инерции:
– Это я попал, а не ты.
– Ну, это – дело прошлое, кто из вас куда попал, – сказал Яков Юрьевич радостно и спокойно глядя на нас, протянул мне руку: – Поздравляем вас, ребята!
Я взял его руку, большую и крепкую… И от радостной признательности, что ли, только довольно сильно сжал ее. Серые глаза Якова Юрьевича чуть прищурились, и он начал сдавливать мою руку. Тогда я нажал как следует…
– Брэк! – поспешно и громко сказала Татьяна, ладонью стуча по стене.
И только тут я увидел, что Яков Юрьевич побледнел и даже немного согнулся, – так сильно, оказывается, я сдавил его ладонь. Отпустил ее, хотел извиниться, но Нина Борисовна сказала:
– У Яши левая рука болит, а то бы он!… – И я увидел, что она.обижается за мужа и хвастается совершенно как Татьяна.
– Силенка у робенка!… – уважительно проговорил Яков Юрьевич, помахивая побледневшей кистью, сморщился, не удержавшись, тотчас засмеялся: – Ну, Танька, не бегай к нам жаловаться на мужа, мы его боимся!
– Да уж, управляйся как-нибудь сама! – проговорила Нина Борисовна, снова обняла меня за шею, привстав на цыпочки, поцеловала.
– До чего ж мы рады, что вы наконец-то приехали! – сказала Татьяна.
Вот тогда я впервые и услышал одно из любимых выражений Якова Юрьевича. Он глянул быстренько на Татьяну, на меня, лицо его вдруг как-то распустилось, стало еще шире… Вылитый морж из мультфильма, разве что без усов.
– То же самое, только вдвойне! – значительно сказал он и даже потряс щеками.
И мы все четверо захохотали.
– Ну, вот мы и приехали, Яша! – сказала Нина Борисовна, вытирая слезы, – Давайте-ка позавтракаем, а?…
– Да-да! – радостно сказала Татьяна и спохватилась: – Ой, нам же с Иваном надо хоть одеться!
И я побагровел, поскольку только тут обнаружил: на мне – одни трусы, а Татьяна – в ночной рубашке.
Она схватила меня за руку, потащила в ванную. Мы стали мыться, я – над раковиной, Татьяна – над ванной. И мне все было как-то особенно радостно, точно мама снова была со мной!… Только сейчас я пенял, что именно мамы и не хватало мне все это время, той по-настоящему уверенной и радостной прочности во всем в жизни – ив мелочах, и в самом главном, – которая появлялась у меня всегда от одного присутствия мамы, ее взгляда, улыбки. А почему, интересно, я так и не могу прочитать письма мамы к отцу? Так и лежат они в шкафу в нашей с мамой комнате… И Татьяна – я это часто видел по ее глазам – тоже вспоминает про ее письма, но ничего не говорит мне… И удивился: почему же такая близость случилась у меня при первой же встрече с Соломиными, ведь и двух слов мы не сказали толком?! И снова увидел, как меня будила Нина Борисовна, потом обняла холодной рукой за шею и поцеловала. А потом мы с Яковом Юрьевичем сдавливали руки друг другу…
– Ну?! – тревожно спросила Татьяна, заглядывая мне в глаза.
– Понимаешь, будто мама у меня снова появилась…
Татьяна долго молчала, положила руки мне на плечи, я поднял голову, мы с ней посмотрели в глаза ДРУГ другу.
– Ты самое главное для меня сейчас сказал, понимаешь?!
Я кивнул, и мы постояли еще так, глядя в глаза друг другу. Из кухни доносились спокойно-веселые голоса Нины Борисовны и Якова Юрьевича; мы с Татьяной понимали» что они рады возвращению домой, и нам было «то же самое, только вдвойне».
На Нине Борисовне был фартук, который обычно ' надевала Татьяна, она быстро и ловко двигалась между столом и плитой, говорила что-то Якову Юрьевичу, и он отвечал ей, сидя за столом, но слов я почему-то не мог разобрать. Только расслышал, как Татьяна спросила родителей:
– А почему вы вместе?
– А мы, видишь ли, доченька, муж и жена!
– В Москве встретились, – пояснила Нина Борисовна.
Мы с Татьяной пошли одеваться. Только натянул рубашку, как Татьяна сказала:
– Давай уж оденемся сегодня получше.
И мы стали надевать все праздничное. Я спросил через стенку:
– А мы вас на ноябрьские ждали.
– Это он виноват, – ответила Нина Борисовна.
– Не я, наша группа, – поправил ее Яков Юрьевич.
– Покалечил себе руку.
– Мы, Иван, нашли то, что три года уже искали!
– Ну, и пришлось ему поваляться слегка в больнице.
– Это хорошо! – сказал я.
– Ну и зятек у нас, Яшенька, – засмеялась Нина Борисовна. – Ишь чему радуется.
– Правильно, Иван! Тем более, что кроме трехлетних экспедиций я к этому, можно сказать, всю жизнь готовился, понимаешь?!
– Марганец! – шепнула мне Татьяна.
– Где? – спросил я Якова Юрьевича.
– В Магадане, там больница хорошая, – сказала Нина Борисовна.
– На Камчатке нашли, Иван, – ответил мне Яков Юрьевич.
– Это хорошо! – повторил я.
– Не этот, – шепнула мне Татьяна, стаскивая у меня с шеи галстук, протянула мне другой.
– Какая же ты красивая! – шепнул я ей, и мы поцеловались.
– А ты, я слышал, в политехническом учишься? – спрашивал у меня Яков Юрьевич.
– Да, – ответил я, уже держа в руках нашу заводскую газету с Татьяниным очерком, вопросительно глядя на Татьяну; она покраснела, кивнула мне. Я вошел в кухню, сказал: – Институт что?! У нас в семье теперь свой журналист есть! – и протянул им газету.
И тут я увидел новых Соломиных, растерянно-радостных и каких-то притихших. Они поглядели на очерк Татьяны, увидели фамилию Т. Егорова – и долго молчали, ничего не говоря, только газета чуть подрагивала у них в руках. Вот и мама, наверно, точно лак же вела бы себя, если бы мой очерк был напечатан!
– Ну и ну! – выговорила, прочитав очерк, Нина Борисовна. А Яков Юрьевич улыбнулся Татьяне. Н отступил в сторону. Татьяна качнулась вперед, Нина Борисовна обняла ее, стала целовать.
– Ну наконец-то!… – проговорил Яков Юрьевич и стал искать папиросы.
Я протянул ему свои, он долго не мог вытащить сигарету из пачки. А я только сейчас, только глядя на его большие и сильные пальцы – они как-то беззащитно подрагивали,-впервые по-настоящему понял, что значит для Соломиных опубликованный очерк Татьяны. И сколько им обоим, наверно, приходилось мучиться из-за Татьяны в школе, и как они беспокоились, осуществится ли призвание Татьяны или все это – обычная юношеская блажь? И когда зажег спичку, поднес к его сигарете, а он прикурил, я сказал:
