Разговор не вязался. Никто не мог предложить какой-либо интересный план действий в связи с начавшимися в Лондоне гастролями советского ансамбля песни и пляски. Пили водку по-европейски, маленькими глотками, не закусывая. Поль тихонько наигрывал на гитаре новую песенку и думал:
«С такими деньгами даже подпоить никого не удастся, не то что уговорить остаться или организовать похищение, допустим, главного балетмейстера… А не плохо бы!..»
Он взял громкий аккорд и улыбнулся. Все повернулись к нему. Поль когда-то служил в гестапо, и звали его не Поль, а Пауль, или, по-русски, Павел Станиславович, от него всего можно было ждать… Но Поль только улыбнулся и сказал совсем не относящееся к делу:
– В этом году у Баркера раньше всех начали весеннюю распродажу… Видно, тоже дела не а-яй-яй…
Макс вынул трубку изо рта.
– О, русские любят ходить по магазинам, – сказал он с явным американским акцентом.
– Ну? – повернулся к нему Данила Матвеевич.
– Можно дать им украсть, оки-доки, понимаете? – ответил Макс и снова застыл в позе Шерлока Холмса.
Данила Матвеевич отмахнулся.
– Было. И шляпки были, и перчатки, провалилось… Только насторожили их. Теперь ходят не в одиночку, а целыми табунами. – Он с огорчением глотнул целую рюмку водки и вяло ковырнул вилкой закуску.
– Улыбнись, мое сердце… – тонким голоском пропел Поль, откинувшись на спинку дивана.
– Потом анонимку, – прикрыв глаза, словно про себя, прошептал Барклаев. Данила Матвеевич наклонился к нему, напрягаясь в догадке.
– А им газетки наши подбросить, посольству дать знать… Такой-то гражданин антисоветской литературой увлекся. У них за это в двадцать четыре часа. Дешевле пареной репы. Мы сейчас репортерам… Почему из-за такого-то, раба божьего, концертик сорвался, а? Вандерфул!
Даниле Матвеевичу предложение понравилось.
* * *
Но вернемся к Яну Вальковичу. Теперь он уже взрослый, много видевший и переживший человек. А тогда был еще мальчиком, судьба которого не дала ему ни знаний, ни опыта, ни привычной в семье надежды опереться на чью-то братскую руку в час тяжелого испытания.
Когда заседали «У Любы» главари лондонского отделения «комитета», Янка находился в квартире Данилы Матвеевича. Он жил так уже более месяца. Сразу после встречи в «Грязном Дике». Жил непонятно. Выходить на улицу мог только с разрешения Данилы Матвеевича, а разговор об устройстве на работу всегда кончался одним.
– Успеешь, сиди пока дома, стереги добро. Придет время, сам пошлю.
Первые дни Ян отдыхал в тишине богатой, как ему казалось, английской квартиры. Он бродил из комнаты в комнату по мягкому, устилавшему пол до самого плинтуса, серому ковру. Разглядывал цветные картины скачек, охоты на лисиц и сельские пейзажи с дубами, совсем не похожими на родные, полесские. Поднимался по крутым ступеням в спальню. Лежал на низкой мягкой кровати без спинок. Спален было две. Одна, маленькая, для него, другая, побольше, с камином – Данилы Матвеевича. Ян брал оставленную ему монету, опускал в автомат, и газовый камин загорался уютным синеньким огоньком. Ян садился на теплый, мягкий пол, мечтал или перелистывал яркие, лакированные цветные журналы. Хотелось понять, что в них написано.
Данила Матвеевич принес ему новый учебник «Для русских, изучающих английский», изданный в Америке.
– Учись, а то живешь, как глухонемой.
Данила Матвеевич показывал, задавал уроки. Учить было нетрудно. Помогали рисунки, живые примеры. Правда, примеры, когда заходила речь о России, не нравились ему.
– Если в тюрьме заключенный получает фунт хлеба в день, сколько хлеба он съест за пять лет? Высчитайте и запишите ответ по-английски.
Или:
– Опишите своими словами очередь советских женщин у магазина детской обуви в дождливый день, осенью.
Ян откладывал учебник и, с трудом подбирая английские слова, писал собственное сочинение.
– Ай, вонт ту ворк – я хочу работать.
Или:
– Май фрэнд из пайонир – мой друг пионер.
Данила подсмеивался над его упражнениями, но не запрещал. Ян считал своего неожиданного покровителя человеком добрым и честным, вероятно, так же как он сам, оказавшимся вне родины по несчастному случаю.
Данила Матвеевич с одобрением отозвался, когда Ян сказал ему, что не захотел идти в американскую школу.
– Последнее дело, – вздыхал он, – вором в собственный дом возвращаться. Жечь, убивать… Нет, браток. Мы вернемся с тобой, заслужив право перед Родиной-матушкой! И заслужим его именно здесь, в логове капитализма!
Доверчивый юноша с радостью рассказал Даниле Матвеевичу все, что с ним было, и то, как часто мечтал он заслужить право вернуться.
– Если в чем и виноватый, то не по своей воле…
– Вот-вот, браток!
– Достаточно мы настрадались за эту войну и поступили, как честные патриоты… Может, даже благодарность заслужили…
– Именно!
– Я, когда пионером был, два раза благодарности получал. Ну, а теперь… Понимаете, по возрасту меня уже в комсомол можно…
Данила Матвеевич смеялся.
– Рановато, я тебе еще рекомендации не давал.
Он баловал Яна и… любовался им. Дня три назад, когда Ян принимал ванну, Данила Матвеевич приоткрыл дверь, чтобы поторопить парня ужинать, и засмотрелся.
– Гладенький стал… – сказал он вдруг изменившимся голоском.
А на столе, кроме обычного скромного ужина, оказались и водка, и французский коньяк.
– После баньки, – посмеивался Данила Матвеевич, – по нашему русскому обычаю полагается…
Руки его почему-то мелко дрожали, расплескивая коньяк, дыхание становилось порывистым. Ян не заметил этого, выпил. Его обожгло. Глотая воздух, он замахал руками.
– Лимончиком, лимончиком… – заторопился Данила Матвеевич. Быстро схватил ломтик, перескочил к Яну на стул, обнял его.
– Закусывай, милый…
Ян сморщился от кислоты, сковавшей рот и язык. Его сладко качнуло.
Данила Матвеевич странно хихикнул и вдруг, прижав к себе Яна, стал его целовать. Ян отшатнулся.
– Ну, что ты?.. Ай в лагере не научили?.. – шептал Данила.
Ян толкнул его в грудь, тот шлепнулся со стула на пол. Затем Ян побежал, заперся в уборной. Его тошнило. Между приступами рвоты он слышал, как, выругавшись, Данила Матвеевич ушел, замкнув дверь. Ушел на целые сутки.
Ян бродил по пустым комнатам, стараясь отогнать от себя воспоминания об этом отвратительном случае. Вдруг все стало подозрительным. И веселое добродушие Данилы Матвеевича, и его непонятные исчезновения, иногда на три-четыре дня, и эта глухая, английская квартира. Ян осмотрел все уголки, даже осторожно вскрыл ножом запертый ящик письменного стола, отодвигал мебель и неожиданно обнаружил в кармане висевшего в прихожей дождевика афишу. С помощью словаря он смог прочитать не только сообщение о гастролях советского ансамбля, но и имена исполнителей, и название песен и танцев.
Щемящая, уже знакомая боль сдавила грудь. Он долго стоял у окна, глядя на тесный, заляпанный мелкой торговой рекламой переулок. Потом запел. Запел русскую песню из тех, что упоминались в программе ансамбля.
Данила Матвеевич вошел в квартиру тихо. Ян не слышал его. Он не слышал ничего, кроме далекой, тоскующей песни…
– Скучаешь, браток?
Данила Матвеевич подошел, положил на плечо руку, заговорил весело, как будто ничего и не было:
– Надо тебя на концерт сводить. Наш ансамбль приехал. Голоса, говорят, первый сорт!
Лицо Яна вспыхнуло горячей краской. Минуту назад он боялся мечтать о том, чтобы пойти на концерт. Ему стало стыдно за свои подозрения, за то, что он подумал о Даниле Матвеевиче, приютившем его, спасшем от голода, и теперь… На концерт. Это такая радость.
Не находя слов, Ян старался незаметно спрятать афишу, словно уличающую его.
Данила Матвеевич видел это и радовался своей удаче.
– Другому бы отказал, – сказал он, пристально глядя в лицо Яна, – а на тебя надеюсь. Тут дело тонкое. За советскими англичане следят денно и нощно. Ни заговорить, ни передать что. А так хотелось бы по душам… Нельзя! И себя и, главное, их подведешь.
Словно кто разжал злую руку, сжимавшую сердце мальчика. Перед ним был прежний, добрый Данила Матвеевич.
А Данила Матвеевич разошелся, возмущаясь «гостеприимством» англичан.
– Подумай! Даже газеты советские не разрешают иметь. Вроде артисты через них могут за коммунизм агитировать… Что ты скажешь? – он весело рассмеялся. – Ну, мы тоже не лыком шиты. Как бы ни стерегли, а браточки газеты наши получат! Хочешь помочь?
Разве мог Ян отказаться?
Дневник наблюденийФотография: Как готический храм, возвышается памятник принцу Альберту, мужу королевы Виктории. Барельефные фигуры ученых, музыкантов, художников поддерживают пьедестал, на котором возвышается принц. На пьедестале выбиты слова: «Королева и народ».
Запись: Он слыл покровителем искусств и науки…
