Ознакомительная версия.
В эту осеннюю пору к Брусничному подошел пароход, блеснул на солнце круглыми глазами кают, приветственно рявкнул и боком пришвартовался к пристани. Пассажиры высыпали на берег покупать топленое молоко, копченую рыбу, бруснику, мед.
На берег – с вещами – сошла только одна женщина. В темном пальто, в платочке, повязанном под подбородком, с небольшим чемоданом в руках. Некоторое время она постояла, осматриваясь, потом решительно поднялась на яр и ближним путем – огородами – направилась в Коршун.
«Видно, что не впервые здесь», – провожали ее глазами брусничниковские зеваки, встречавшие пароход.
Женщина миновала огороды, вышла к дороге. Она заметила уютный пенек, села на него и, поставив рядом чемодан, стала дожидаться попутной машины. Вскоре послышался звук мотора, и на дороге появился мотоциклист в кожаной куртке и шлеме. Он проскочил было мимо, но, уже на приличном расстоянии, затормозил и остановился. Это был Федор Алексеевич.
– Варя! Какими судьбами?!
Женщина поднялась и быстро пошла ему навстречу. Федор Алексеевич дружески обнял ее и, заглядывая в лицо, заговорил весело:
– Ничуточки не изменилась. Волосы так же под мальчишку, глаза озорные, нос курносый.
Но в этот момент взгляд его остановился на ее седеющих висках.
– Ох, Феденька, не те уж мы с тобой! Сколько лет-то проскочило с тех пор, как босиком по этим полям бегали да сидели в классе рядом. Что же ты никогда не написал мне?
– Боялся. Думаю, может, зазналась: драматург! Успех! А я всё в деревенской дыре ребятишек учу.
– Да по Италии путешествуешь, – хитро почти пропела Варвара Сергеевна.
– А тебе откуда это известно? – удивился Федор Алексеевич.
– Слухами, дорогой мой, земля полнится. Ну, поговорим, поговорим… А что, ты меня на этой машине домчишь до Коршуна?
– Домчу, Варюша, если тебе жизнь не дорога. Сейчас чемодан привяжем, ты за меня покрепче уцепишься, и айда – радовать Елену Николаевну и удивлять Коршун. Только ты потом своим московским друзьям не жалуйся на наш транспорт!..
Остановились возле дома Сибирцевых. На крыльцо, удивленно разглядывая приезжую, вышла Елена Николаевна. Узнала подругу юности, всплеснула руками.
В тот же час, за столом, Варвара Сергеевна рассказала, что приехала в Коршун собирать материал для сценария русско-итальянского фильма.
…Репетицию первого акта новой пьесы пришлось отложить: не явились трое ведущих исполнителей. Заболеть они не могли – Саша видела их в школе на перемене.
– Ну, что задумалась? – спросил Лабосян, неожиданно появившись возле Саши.
– Вартан Акопович, наш театр разваливается. Трое ребят не пришли на репетицию.
Вартан Акопович развел руками:
– На завод, случается, тоже не приходят. Заболеют либо какие-нибудь домашние истории…
– То завод! – грустно сказала Саша. – Вы деньги за работу платите, а у нас на любви все держится.
– А! – весело вскричал Вартан Акопович. – Любовь сильнее денег. – Шагнув на сцену, он зычно крикнул: – Архип! Архипка!
– Чего? – послышался ломкий мальчишеский голос из зрительного зала. Из-под скамьи с молотком и клещами вылез пятнадцатилетний парнишка. – Чего, директор? – спросил он.
– В школу сбегай. Скажи Ивану, чтоб разыскали Леньку, Игоря и Сеньку. Мол, директор зовет. Да быстро! Чтобы одна нога здесь, другая – там.
Архип сунул под скамью инструменты и мгновенно исчез, на ходу бросив:
– А вы тут покараульте!
– Ну да! Я тебе сторожем нанялся, – проворчал Вартан Акопович и обратился к Саше: – Слыхала, как рабочий парнишка с директором обращается? А почему? Потому что директор с ребятами представления разыгрывает. Ни страха, ни уважения. А я терплю. Опять же по причине любви. Ну, ты, Сашенька, подожди посыльного. А я в цеха.
Архип пришел вместе с Ваней, сразу же залез под скамью и заполнил маленький зрительный зал стуком и громом. Ваня поднялся на сцену.
– Твои актеры делают тротуары возле школы. Я дал им комсомольское задание, – немного виновато сказал он.
Саша вспыхнула:
– Неужели нельзя эту работу поручить другим? Ты сорвал репетицию. Но не это самое страшное. Ты дал возможность ребятам не считаться с театром.
– Но репетиции можно назначать вечером, а в темноте работать нельзя. Мы решили к празднику сделать тротуары во всем Коршуне.
– Знаешь, – не сдерживая гнева, сказала Саша, – ты помешался на благоустройстве Коршуна. Или ты не понимаешь, как важен театр?
– Я все вижу! – первый раз в жизни Ваня был рассержен на Сашу. – Надо совмещать пищу для ума и сердца с тротуарами. Ты можешь назначать репетиции позднее.
– Во-первых, тротуары – дело поселкового Совета, а не твое, а во-вторых, ты забыл, что, кроме репетиций и тротуаров, у всех есть школьные задания.
– Кто захочет – успеет. Надо приучать себя к организованности… С тобой, я вижу, договориться нельзя. Ты, кроме театра, ничего знать не хочешь.
– А ты однобокий, узкий! У тебя на глазах лошадиные шоры, ты ничего не видишь, кроме дороги, по которой идешь. – Саша порывисто приложила к вискам ладони, показывая, как шоры загораживают Ване мир.
Архип прекратил работу, вылез из-под скамьи и с интересом смотрел, думая, что разыгрывается сцена из спектакля.
– Ты собираешься быть руководителем! – горячо продолжала Саша. – Вот и учись шире смотреть на вещи, все охватывать, все взвешивать.
– А, – с досадой махнул рукой Ваня, – с тобой не сговоришься, – и спрыгнул со сцены в зал.
– Я сейчас же пойду к Федору Алексеевичу! – крикнула ему Саша.
Архип наконец понял, что это не сцена из спектакля, а самая настоящая ссора, и занялся своим делом.
Ваня ушел, а Саша долго не могла успокоиться.
Неприязнь к Ване, охватившая ее во время разговора, сразу же улеглась, даже вспомнилось, что незнакомый, сердитый блеск глаз и горячая порывистость движений ему были к лицу. Но Саше стало горько от этого резкого разговора с дорогим человеком. Неужели нельзя было не говорить неприятных слов? Неужели невозможно понять друг друга и найти выход из создавшегося положения? Ей казалось, что произошло непоправимое и дружбе настал конец.
У Вани настроение было не лучше. Захваченный печальными размышлениями, он шел по улице Коршуна. Начинало смеркаться. Опустив руку в карман, Ваня нашарил полупустую коробку сигарет и спички. Все это он утром отобрал у четвероклассника. Ваня остановился, достал сигарету, зажег ее, затянулся и закашлял. «Нет, это не поможет», – решил он, бросил на землю дымящуюся сигарету, придавил ногой и вдруг услышал тонкий, язвительный голосок:
– Гражданин, не засоряйте Коршун, поднимите окурок!
Ваня вздрогнул. Около него стояли две девочки в пионерских галстуках и красных повязках на рукавах. Ваня смущенно поднял окурок, зажал его в руке и, пробормотав извинение, скрылся во дворе школы.
«Вот как иногда получается, – с досадой думал он. – Сам распределял дежурства школьников по Коршуну, проводил беседы о соблюдении порядка в родном поселке и сам оказался нарушителем. Ну и неудачный же день выдался!»
В комитете комсомола Ваня закрылся на ключ, сел за стол, подперев руками голову. Делать ничего не хотелось.
В это же самое время Саша постучала в дверь к директору и, получив разрешение, вошла в кабинет. Федор Алексеевич стоял у стола.
– Ну, что случилось?
Саша рассказала о сорванной репетиции, о своей тревоге, о разговоре с Ваней. Федор Алексеевич протянул к столу руку, снял трубку с самодельного телефонного аппарата.
– Алло! Иван Иванович, ты здесь? Чем занят? Зайди-ка на минуту.
Вошел Ваня.
– Здравствуйте, – сказал он директору, а Саше бросил: – Уже?
Она поняла: мол, уже наябедничала? И снова тревога захватила Сашино сердце. Нет, не думала она, что отношения с Ваней станут такими некрасивыми, мелкими. Кто же виноват в этом?
– Я вас слушаю, Федор Алексеевич, – останавливаясь напротив директора, отрывисто сказал Ваня. В этих словах, в его спокойной позе, в руках, опущенных по стойке «смирно», чувствовалось подчеркнутое желание держаться с достоинством.
– Вот что, друг, – прикасаясь к его плечу, сказал директор, – сегодня приходили ко мне две мамаши, на комитет комсомола жаловались. Очень уж, говорят, много общественной работы даете школьникам. Некогда классные задания выполнять, и дома помогать времени не остается.
– Это ненадолго, Федор Алексеевич. Мы решили к Октябрю тротуары закончить.
– Не обязательно к Октябрю. Сильно круто ты взял, Иван Иванович, полегче надо. Ну, и освободи от тротуаров артистов. Олимпиада приближается, поторапливаться с этим надо.
– Слушаюсь, – так же отрывисто сказал Ваня, подчеркивая, что он именно слушается, а будь его воля, сделал бы по-другому. – Я свободен?
– Иди, дружок. – И, помолчав, добавил: – Я договорюсь с поселковым Советом о воскресниках всего населения. Это ускорит дело.
Ваня вышел, не взглянув на Сашу.
– Ну, довольна? – спросил Федор Алексеевич.
Ознакомительная версия.
