— Ну, снял, — теперь Зотов сердито похлопывал себя по бедру темными очками.
Артык понимал его нетерпение, но решил поддразнить старого друга:
— Вот тебе первый вопрос. Ты как, Иван, женился или все еще остаешься холостяком?
— Ты что, издеваешься надо мной? Если все твои вопросы будут такими же…
— Вопрос вполне правомерный. Если ты не женат, тогда все понятно: холостяки, особенно старые, народ суетный и раздражительный… Все торопятся куда-то, сердятся, даже друзей своих, с которыми век не виделись, не желают дослушать…
— С чего ты взял, что я сержусь!.. — Зотов покорно махнул рукой — Я слушаю тебя, Артык Бабалы…
Со стороны разговор Зотова и Артыка выглядел забавно: первый пытался говорить по-туркменски, второй по-русски, у обоих хромала грамматика, оба неправильно ставили ударения и то и дело вплетали в свою речь слова из родного языка.
Артык, посерьезнев, сказал:
— Ты опытный инженер, Иван. Участвовал во многих стройках. Признайся честно: ты веришь, что строительство Большого канала завершится полным успехом?
Зотов пожевал губами:
— Видишь ли, дорогой… Многие инженеры сомневаются в успехе.
— Я хотел бы знать твое мнение.
— Ты верно сказал, — Зотов провел ладонью по кепке, — я полысел на всяческих стройках.
— Э, нет, волосы у тебя вылезли из-за холостяцкой жизни.
— Опять ты со своими шуточками!.. Дай же мне договорить.
— Ха! Как будто это я тороплюсь куда-то — словно уходит мой караван.
— Меня, правда, ждут дела. Но уж ладно, объясню тебе все — как сам это понимаю. Видишь эти пески, которые растекаются во все стороны, как расплавленный свинец?
— Они передо мной с той минуты, как я впервые открыл глаза.
— А не кажется тебе, что есть некоторое сходство между этими песками и решетом?..
— Ты думаешь, пески поглотят воду, которая пойдет по каналу?
— Не один я так думаю…
— По-твоему, значит, народные деньги уйдут в песок? Зачем же тогда было приниматься за строительство?
— Ты сам любил приводить пословицу: народ повелит — так прирежь собственного коня. Ведь туркмены считают, что текущей воде ничего не страшно. Им вторит большинство ученых, они тоже утверждают, что текущую воду ничто не в силах остановить, кроме плотины, и что вода, наоборот, укрепит пески.
— А разве не так? Разве после дождя песок не становится твердым, как камень? Ты и твои сомневающиеся инженеры походят на предводителя одной банды курдских аламанов*. После очередного налета очутились они в пустыне, и тут хлынул дождь. Тогда предводитель в панике возопил: «Этот проклятый песок и так не давал нам идти, хватал за нога наших коней. Мы тут чуть не увязли. Теперь же, когда зарядил дождь, пески и вода поглотят нас! Пока есть время — прочь из этого ада!» Аламаны пустили коней вскачь, вырвались из-под дождя — и погибли в сухой, знойной пустыне.
— Занятная сказка. — Зотов пристально вглядывался в даль, потом протянул вперед руку — Видишь — по пустыне бредет смерч?
— Смерчи нам не в диковинку.
— Значит, ты представляешь, насколько он огромен? И весь этот высоченный столб соткан из песка, который перемещается в воздухе с места на место. Тонны песка!.. Представь на минуту, что они обрушились на канал. Мы ведь не можем оборонить его от смерчей, это дети пустыни, а канал на сотни километров протянется через пустыню.
Артык даже поежился:
— Страшную ты нарисовал картину, Иван.
— Я только хочу сказать, что с пустыней не шутят.
— Но ведь стоит воде пройти по пустыне, как вокруг поднимется и осока, и камыши, и туранга *, и травы всякие… И живая эта зелень наверняка окажется посильней мертвого песка,
— Ты повторяешь доводы ученых-оптимистов.
— Так народ думает…
— А вы не учитываете других опасностей? Ведь поверхность Каракумов неровная. Холмы сменяются глубокими впадинами. И если поток воды встретит на своем пути хоть малое препятствие — он устремится в ближайшую впадину.
— Это уж ваше дело — позаботиться о том, чтобы не было никаких препятствий.
— От неожиданностей никто не застрахован.
— Но нужно идти им навстречу, а не бежать от них!
Издалека донесся протяжный крик:
— Ива-а-ан Петро-о-ович!..
Зотов торопливо сунул Артыку ладонь:
— До свиданья, Артык Бабалы. Бегу! Заговорился я тут с тобой…
— Так ведь разговор-то только начался.
— Ты что, хочешь оставить меня без куска хлеба? Характер Бабалы Артыковича весьма похож на отцовский.
— Недаром же молвится: нрав отца продолжается в сыне.
— Вот потому я и бегу. Прощай.
Артык, незаметно улыбаясь в усы, ухватил Зотова за стеганку:
— Погоди! У меня же еще куча вопросов!
— Вечером, Артык. Вечером обо всем потолкуем. Вырвавшись, Зотов затрусил вниз по насыпи, обернулся на ходу, снял кепку и помахал Артыку.
Глава четырнадцатая
АННАМУ НЕ ВЕЗЁТ
кскаватор трудился, не зная устали. Ковш его наклонялся к земле, поднимался, опять наклонялся — словно творил молитвенный обряд. Гора вынутого грунта заметно росла сбоку от экскаватора.
Неподалеку виднелся домик-вагончик, рядом с ним палатка. А вокруг пустыня, испятнанная редкими кустами.
День выдался безветренный, воздух словно застыл, как горячая лава, и без того невыносимый зной все усиливался, жег, как огонь.
У домика хлопотала пожилая женщина, в длинном широком платье, подпоясанном кынгачем *. Ей приходилось следить сразу и за тамдыром, из которого вырывалось пламя, и за казаном, стоявшим на очаге — в казане бурлила гайнатма*. Торопливо подняв крышку с казана, женщина попробовала, достаточно ли в гайнатме соли. В лицо ей ударил густой душистый пар. Женщина опустила крышку и метнулась к там-дыру, чтобы поправить огонь. От тамдыра она опять устремилась к казану. Потом поспешила в дом, где в большой миске, закутанной в полотенце, подходило тесто. Еще чуть-чуть и оно выползло бы из миски.
Женщина вынесла миску во двор, расстелила возле тамдыра кендирик *. Разделив тесто на шесть частей, она слепила шесть лепешек и каждую несколько раз проколола дуртгучем *, чтобы лепешка не вздулась при выпечке. Дождавшись, когда огонь в тамдыре приутих, женщина натянула нарукавник и одну за другой, предварительно положив каждую на репиду * пришлепнула лепешки изнутри к стенкам тамдыра. Они тут же зазолотились, зарумянились. Женщина побрызгала на них водой, помешала кочергой угли в тамдыре.
Судя по всему, это была рачительная хозяйка: она прихватила с собой на стройку всю кухонную утварь, которая могла бы тут понадобиться!
Присев немного передохнуть, женщина глянула в сторону экскаватора. Оттуда шла к вагончику стройная девушка в голубом комбинезоне; несмотря на жару, голова у нее была повязана тонким платком, укрывавшим волосы от пыли. Когда она приблизилась, женщина, отдыхавшая у тамдыра, узнала в ней учетчицу Марину. Это была русская девушка, белолицая, светловолосая.
Старательно выговаривая туркменские слава, она обратилась к пожилой женщине:
— Вам не нужно помочь, Бостан-эдже?
— Нет, Марал-джан. Нет.
Бостан отвечала девушке коротко и внятно, дабы та могла понять ее. Сама она совсем почти не знала русского языка.
Марина посмотрела на чуреки:
— Ой, уже испеклись! Какие красивые!
— Хорошие чуреки, хорошие, — согласно закивала Бостан. — Жар в тамдыре хороший.
— Может, надо в казане помешать?
— Я уже мешала. Обед скоро будет готов.
Она горкой положила на широкое блюдо румяные чуреки. Они и правда были красавцами и, казалось, улыбались женщинам. Пахли они так аппетитно, что Марина сглотнула слюну. Взяв один чурек и перекидывая его с ладони на ладонь, — такой он был горячий, — она с восхищением воскликнула:
— Красивый какой, как солнце! Так и хочется поцеловать его!
— А ты не стесняйся, дочка Попробуй.
— Я понесу их, Бостан-эдже.
Подхватив блюдо с чуреками, Марина направилась в тень, которая падала от вагончика. Бостан-эдже, покачав головой, пробормотала ей вслед:
— Ох, дочка, разговариваем мы с тобой — будто слепые камешками перекидываются.
Забрав кендирик и другие обеденные принадлежности, она тоже побрела за вагончик.
В это время Марину позвали с экскаватора, она ушла и по дороге столкнулась с Аннамом, который медленно, тяжело шагал к вагончику. Лицо у него было мрачное, расстроенное. Марина бросила на него обеспокоенный вопросительный взгляд: что, мол, с тобой случилось, но он отвел глаза в сторону, молча прошел мимо.
Бостан раскладывала на сачаке чуреки — чтобы они немного остыли.
Не перекинувшись с ней ни словом, Аннам сел на бочонок с водой, уткнул голову в ладони…
Бостан видела, что сын чем-то угнетен, но не хотела растравлять его раны досужими расспросами. На сердце у нее было тревожно, она чувствовала сыновью боль, как свою…
