Виктор отвернулся и стал смотреть на луду, на которой их застал шторм. Она была совсем близко. Отсюда Виктор мог различить большой камень, возле которого его ударила клювом крачка. Там было ее гнездо. А в кустах можжевельника на макушке луды он нашел гнездо гаги: восемь больших теплых яиц в пуховой корзинке...
Внезапная догадка заставила Виктора подняться на ноги.
Восемь крупных яиц! Триста метров до великолепной горячей яичницы! И он может это сделать, потому что остров защищает от ветра путь к луде и волна здесь не так велика.
Орнитолог сидел в лодке и вычерпывал воду консервной банкой. Солнце, проглянувшее в тучах, светило ему в лицо; лицо, обтянутое обветренной кожей, с желваками на скулах— лицо очень усталого человека. Виктор подобрал валявшуюся на берегу банку и тоже принялся вычерпывать воду. Он боялся, что орнитолог спросит его, зачем он убежал, но тот ничего не спросил.
— Через два часа полный прилив, — сказал, наконец, орнитолог. — Нужно столкнуть лодку. Мне кажется, ночью будет тихо.
Но Виктору сейчас не хотелось, чтобы утих шторм. Он привезет восемь крупных яиц... Они съедят их — по четыре на каждого. Виктор поплывет, даже если шторм разыграется еще сильнее...
Волны облизывали подсохшие камни и откатывались назад, в море. Каждая следующая волна заходила чуть дальше предыдущей, но все же прилив надвигался мучительно медленно. Виктор отвернулся. Когда он снова посмотрел на воду, первый ряд фукусов уже всплывал на волне. До полного прилива оставалось полтора часа.
И он пришел вовремя, возвестив о себе звучным шлепком по корме лодки.
— Взялись, — сказал орнитолог. — Только очень не напрягайся, у тебя закружится голова.
Виктор ухватился за колок. Он тянул изо всех сил, и голова у него закружилась, а перед глазами поплыли разноцветные шары.
— Теперь нужно ее постепенно сталкивать, когда вода будет уходить, — сказал орнитолог. — Я буду смотреть, а ты иди ложись. Я позову.
— Я сейчас лягу, — согласился Виктор. — Только я забыл вам сказать: я видел десять мертвых птенцов... Там, у озера... где кормушка... Они плавают в воде.
— Какие птенцы? Что за чушь?!
— Десять штук. Они плавают кверху брюхом, — упрямо повторил Виктор.
Это была заранее придуманная ложь.
— Идем, покажи.
— У меня кружится голова, — сказал Виктор. И это не было ложью.
— У кормушки?
— Да.
— Я сейчас приду, — сказал орнитолог.
Как только орнитолог скрылся в лесу, Виктор столкнул лодку. Он греб торопливо, чтобы выйти из бухты, прежде чем вернется орнитолог.
В бухте вода была сравнительно спокойной. С моря сюда приходил невысокий накат. У выхода в море Виктор придержал лодку. Совсем рядом, отделенные незримой чертой, шли вдоль острова разваливающиеся, шипящие волны. Они были неторопливы и неутомимы. Им не было конца.
Виктор нерешительно поднял весла, затем опустил, снова поднял и понял, что если промедлит еще несколько секунд, то уже не найдет в себе мужества и повернет обратно. Виктор взглянул на берег и увидел орнитолога. Тот бежал, оступаясь на камнях, и что-то кричал.
Виктор сделал гребок. Лодка пересекла черту.
Волна легко и цепко подхватила лодку, вздыбила ее и с наслаждением шмякнула носом об воду. Заплясал, наклоняясь и раскачиваясь, берег. Лодка опустилась в провал, и над бортом выросла зеленая стена с прожилками пузырьков и пены. Виктор, холодея, ткнул веслами в эту стену, и лодка медленно полезла наверх. Она взобралась на гребень и снова шлепнулась об воду обнажившимся днищем.
Вода уходила из-под весел. Виктор ловил веслами ускользающую воду, стараясь держаться вразрез волне. Ему было страшно. Так страшно, как никогда в жизни. И сейчас в голове у него проносились несвязные мысли о том, что раньше он делал много плохого: грубил матери, ссорился с друзьями из-за пустяков. Но теперь... Если все кончится хорошо, будет не так. Он станет жить справедливо и честно. И в то же время он видел все, что было вокруг: раскачивающийся берег, потеки смолы в пазах лодки, свои пальцы с посиневшими ногтями и белую фигуру человека, стоявшего на мысе.
А руки Виктора сами делали то, что нужно, и лодка почему-то не цереворачивалась. Волна стала меньше. Виктор понял, что прошел самое опасное место — мелководье. Он рассчитал правильно. Остров прикрывал от ветра. Настоящий шторм начинался дальше, за лудой, к которой он плыл.
Но и того, что ему досталось здесь, было вполне достаточно.
Когда лодка, поднятая волной, вылезла на камни, Виктор не сразу нашел в себе силу выйти. Некоторое время он просидел неподвижно, не обращая внимания на гулкие удары в днище. Вылез он прямо в воду. Подтянул лодку. Опять закружилась голова.
На макушке луды Виктора атаковали крачки. Они поднялись в воздух и по очереди пикировали на него, злобно, не по-птичьи взвизгивая. Закрывая лицо руками, он подошел к гнезду. Гага тяжело вымахнула из куста. С отчаянной материнской храбростью она плюхнулась рядом и заполоскала крыльями, отводя Виктора. Виктор положил в шапку восемь тяжелых теплых яиц. Чувствуя, как странно подгибаются и слабнут ноги, он спустился к лодке.
И все повторилось снова.
Опять раскачивалась и валилась набок лодка. Опять раскачивались небо, и берег, и полоса бешеной воды у входа в залив... и странно белая фигура орнитолога на мысе.
Виктор вошел в бухту.
Орнитолог стоял на берегу в одном белье. «Он разделся, чтобы плыть», — подумал Виктор. Сейчас он почти любил этого человека.
— Ты выдумал вздор с птенцами ради этой прогулки? — тихо спросил орнитолог.
— Да, — отозвался Виктор. — Да! — повторил он звонко, потому что сейчас был счастлив. — Вы бы меня все равно не пустили.
— Ты негодяй, — сказал орнитолог. Он повернулся и пошел к кордону, ничего не прибавив.
«Он не понимает... он думает, я просто так...» — промелькнуло в голове Виктора.
— Подождите! — крикнул он. — Посмотрите, что я привез.
Виктор подбежал к орнитологу и протянул ему шапку, полную яиц. Он взглянул орнитологу в глаза и засмеялся, чтобы показать, что не сердится.
— Ясно, — сказал орнитолог. (Виктор увидел, что лицо его покрылось пятнами.) —Скажи, кто дал тебе право грабить гнезда, которые мы охраняем?! Меня отпустили с фронта, понимаешь? С фронта! Там умирали люди, а меня отпустили потому, что здесь некому было охранять птицу. Ты знаешь, что гагачьих гнезд всего несколько сотен? И наш заповедник единственный в Союзе?..
Виктор растерянно молчал. Слова орнитолога — гневные, несправедливые слова — хлестали, как кнутом.
— Ты знаешь, что наши работники неделями не вылезают из лодок? Я живу здесь пятнадцать лет... Ты еще не родился, когда я сюда приехал. Ты хочешь стать биологом? Ты юннат... Нет, ты только считаешь себя юннатом, браконьер! Тебе хочется есть? Мы голодаем всего два дня... А гага... она выводит птенцов один раз в год... Ты думаешь, что совершил подвиг, но ты поступил, как трус! Твой желудок оказался сильнее тебя.
Виктор, подавленный, оскорбленный, стоял опустив голову и молчал, потому что боялся расплакаться.
- Ты взял их в том гнезде? — спросил орнитолог.
— Я взял их... не для себя. — Виктор проглотил комок и заговорил громче: — Я хотел вам... Я не ел ваш хлеб. Выбросил в море...
— Что?
— Я не браконьер! Понятно вам?! — крикнул Виктор. — Можете подавиться своим хлебом!
Орнитолог вздрогнул. Медленно подошел к лодке, расстелил на дне штормовку и завернул в нее яйца. Затем натянул брюки, сапоги, столкнул лодку и прыгнул в нее. У Виктора мелькнула сумасшедшая мысль, что орнитолог собирается утопиться.
— Вы что?.. — спросил он испуганно.
— Отвезу яйца, — сказал орнитолог спокойно, как прежде. — Иди в дом. И без фокусов — ясно?
— Нет, не ясно, — сказал Виктор и остался на берегу.
Лодка скрылась за мысом. Виктор прошел вдоль берега и, прячась за деревом, стал наблюдать за ней. Волны швыряли лодку, высоко подбрасывая то нос, то корму. Казалось, она должна была перевернуться каждую секунду. Виктор стоял, прислонясь к дереву, и каждый раз, когда лодка, накреняясь, катилась в провал с гребня волны, у него замирало сердце. Он со страхом думал, что орнитолог может не вернуться.
Но орнитолог вернулся. Он дважды прошел этот путь и вылез на берег мокрый, держа в руках свернутую штормовку. Затем началось странное.
Орнитолог вошел в дом с пучком водорослей и банкой в руках. Поливая водой из банки, тщательно вымыл плиту. Потом принес сухих веток и, наломав их об колено, разжег огонь. Виктор, лежа на кровати, с удивлением наблюдал за этими действиями, закрывая глаза, когда орнитолог поворачивался к нему.
Плита нагрелась. Орнитолог развернул штормовку и достал два крупных гагачьих яйца. Он вылил яйца на плиту. Запах еды, смешавшись с запахом дыма, заполнил комнату. Виктор до боли прикусил губу.
— Иди ешь, — позвал орнитолог.
Виктор не пошевелился.
