Вечером они снова были в цирке, где перед началом представления состоялся большой митинг. С докладом выступил однорукий редактор газеты, рассказавший о том, что в горах организовалась белоказачья банда в несколько сот сабель и движется к городу. После него выступил с рассказом прискакавший из станицы председатель станичного исполкома, иногородний казак с запорожской фамилией Забей-Ворота.
За один лишь этот вечер Митя повзрослел, может быть, на целый год — столько узнал нового и важного. О многом в жизни он, оказывается, даже и не догадывался. Вокруг шла скрытая борьба. В предгорных станицах было неблагополучно. Забей-Ворота, раненный на фронте осколком в лицо, говорил об этом отрывисто, косноязычно, с трудом подбирая слова-булыжники, по первому впечатлению даже несуразно, но, странное дело, несмотря на это, а может быть, именно поэтому — правда всегда проста и нескладна! — слова его доходили и трогали слушателей.
— Браты! — хрипло выкрикивал Забей-Ворота, поднявшись на барьер манежа. — Да разве ж мыслимо!.. Кто хозяйновал на кубанской земле? Казаки. А кто за них обрабатывал землю? Мы, иногородние. Выходцы с Украины. Снимешь урожай — отдай хозяину две трети! А сколько хлеборобу? За пот, за труд, за кровавые мозоли — тебе одна треть... Где же правда?.. Правду установила Советская власть. Поделила землю поровну. А чем на это ответили хозяева-казаки? Пулей в лоб, кинжалом в спину. В лесах белые офицерские банды. Из Екатеринодара на нас двигается генерал Деникин. А заодно с ним и генерал Дроздовский.
Побелевшим от напряжения кулаком Забей-Ворота крепко сжимал эфес клинка, при каждом жесте другой руки широкий рукав его червонной черкески развевался в воздухе, как флаг, призывающий к восстанию.
— Немало бедных казаков по-доброму встретили родную Советскую власть. Эти казаки из нашей станицы служили в корпусе генерала Крымова. Они отказались идти на рабочий Петроград. Они плюнули Корнилову в его собачьи очи. А теперь что? Теперь их стреляют из-за угла. Кто стреляет? Недавно на хуторе Грязнуха состоялся съезд бывших казачьих офицеров-фронтовиков. От нашей станицы с мандатом послали меня. Поехал. Собрались гуртом — сотрудники, есаулы, подъесаулы. Хозяин съезда — Шкуро. Признавать ли Советскую власть? Порешили признать. В глаза — признать, а поехали по домам — приказал Шкуро пострелять по дороге всех сочувствующих Советской власти. Едем с кучером на тачанке. Логом. Ночь. Темно. Бах-бах, погоня! Кучер убит. Выпрягаю коня и вскачь! Навскидку, по-охотничьи отстреливаюсь из карабина... И вот прискакал прямо сюда, на митинг. Братки, белые банды бродят по-за Кубанью. Они ждут не дождутся желанного гостя — генерала Деникина. Сейчас дорога каждая минута. К оружию!
Окинув всех из-под выгоревших сомкнутых бровей горячим взглядом, Забей-Борота сошёл с барьера. И сразу, стихийно началась запись добровольцев в Рабочий партизанский полк.
Ах, как хотелось Мите попасть в этот недоступный ему список бойцов партизанского полка! Получить кавалерийский карабин. Шашку. Гранаты. На фуражке — наискось широкая алая лента. И промчаться, как ветру, мимо Сашкиного дома, по знакомым улицам на высоком белом скакуне. Но почему на белом?..
Ответ он получил тут же, как только закончился митинг и на манеж под бравурные звуки галопа, с развевающимся стягом в руках вылетела, стоя на своём белоснежном скакуне, одетая в казачью форму Ванда. Ошеломленно глядел на неё Митя, забыв обо всём на свете. Белые крылья башлыка вились за её спиной, а лихая кубанка, надвинутая на самые брови, придавала разгоряченному коротконосому лицу боевой задор. Цирк загремел от криков и приветствий, кто-то сгоряча выстрелил в парусиновый купол, а придумавший этот номер — знакомый Мите толстый дрессировщик Чайко, загримированный под Тараса Бульбу, то и дело посылал в воздух сухие выстрелы бича. Номер удался на славу!
Митя ликовал вместе с Вандой и всей публикой. На радостях он заехал по шее Аншовану, но тот ничуть не обиделся, а, охваченный общим порывом необыкновенной скачки, от всей души хлопал своими толстыми ладонями, извлекая из них неправдоподобно громкие, ухающие звуки.
Артисты цирка были заодно со всеми собравшимися на митинг рабочими и партизанами, и это открытие почему-то особенно обрадовало Митю.
Так вот, оказывается, почему так хотелось ему лететь в атаку впереди полка на белом скакуне!
Тишину базара пронзил предупреждающий сигнал трубы. Из переулка, разворачивая жёлтые паруса пыли, вырвались пожарные,— кони несли изо всех сил, кованые колеса повозок захлебывались от быстроты: пожарные на ходу надевали каски и подтягивали ремни.
За повозками бежали люди.
— Где пожар?..
— Говорят, в электростанцию бомба попала...
— Откедова?..
— С аэроплана. Думали, наш, а он белый оказался.
Станция была ранена тяжело. Машины в типографии остановились. По телефону никто не отвечал, и заведующий послал Митю выяснить причину катастрофы.
Выбежав из ворот, Митя сразу увидел над крышами взволнованные клубы дыма. Звонили колокола. На площади толпились обеспокоенные обыватели. Двое пожарных, устроив из переплетённых рук носилки, тащили туловище человека с оторванными ногами. Он сидел, обняв пожарных за шеи. Брови и волосы его сгорели, и всё тело было вымазано нефтью.
Его положили на линейку и увезли.
Пробравшись к месту пожара со стороны тоннеля, Митя устроился на каменном барьере холодильника, где уже стояли секретарь партийного комитета Ладошвили, однорукий редактор газеты Гайлис и рабочий с рассечённой щекой. От остывающей воды холодильника неуверенно поднимался блеклый пар.
Рабочий, размазывая рукавом кровь на щеке, неохотно рассказывал:
— Утром, как обыкновенно, все вышли на работу...
— Ну и...
— Вышли на работу. Работаем. Тут вбегает в машинное отделение линейный мастер. «Ребята, говорит, аэроплан!..» Все и выползли поглядеть. Уселись на бочки с маслом, головы задрали. Позавчера как раз две бочки привезли с машинным маслом. Бочки железные. Тут они лежали, около ворот. Так на бочку облокотился механик, а вот так — дежурный помощник машиниста. Монтеры. Кое-кто из конторы вышел. Смотрят себе, любуются. Дежурный говорит: «Хорошо б, говорит, нам бы штук десять таких птичек — сразу бы, говорит, кадетам по загривку наклали...» Как раз в ворота наш монтёр входит. С матерью. Не знаю почему, мать с ним пришла. Я как раз в отделение вошёл, рубильник, слышу, выключился на линии. Звонок, слышу. Только вошёл — тут как раз и трахнуло. Раз и другой. Одну прямо в кучу, а вторую в цистерну. Железные бочки на мелкие куски разлетелись, всех поранило. Вот и меня кусочком через окно задело. Все и загорелись. Масло, оно здорово горит, а всё в масле... Опять же нефть... Я так полагаю, хотели тоннель взорвать, чтоб поездам выехать нельзя было...
— Предположение довольно верное, — заметил Гайлис.
На крыше здания появился пожарный с брандспойтом, из которого вяло опадала тонкая, спокойная струйка воды. Он злобно поглядел на говоривших:
— Эй вы, черти, а ну воду качать!.. Открыли тут клуб!
Гайлис и Ладошвили сейчас же побежали к насосу.
Из разваленной цистерны хлестала жирная нефть, она затопила весь маленький дворик машинного отделения и пылала. Высокие языки пламени шумели, как деревья в бурю: дворик напоминал огненный сад, над синими кустами огня, меняя формы стоящих за ним предметов, качался удушливый знойный воздух, — со стороны работавших у насоса казалось, что высокая кирпичная водокачка изгибается, как живая.
Вспыхнула деревянная будка сторожа.
Уже робкие огоньки грызли двери машинного отделения, когда начальник пожарной дружины догадался наконец отрядить несколько подвод на реку за песком.
Ладошвили в мокрой расстегнутой рубашке наседал на брандмайора:
— Ты, черт возьми, должен понять, что машины, машины погибнут... Нельзя!.. Мы останемся без света! — Он застегнул ворот, потом опять расстегнул его. — Заводы станут!
Брандмайор с любопытством смотрел в рот секретарю. Он отвечал негромко и с полным достоинством:
— Прошу на меня не кричать. Дело за песком. Подводы посланы, и его привезут с минуты на минуту... Машинное отделение постараемся отстоять.
Дрожащими пальцами Ладошвили застегнул ворот и умолк.
Брандмайор виновато почесал подбородок.
— Задерживаются... надо бы ещё кого послать. Вон там линейка стоит.
Гайлис обернулся и увидел Митю.
— А ну, пойди-ка сюда, — поманил он его пальцем. — Садись-ка, брат, на линейку и поезжай на реку. Скажи, чтоб песок поскорее везли.
— Меня в типографии ждут, — замялся Митя.
— Кто ждёт?
— Заведующий.
— Вали, — махнул рукой редактор, — я ему скажу, а то без песку и типография станет. Гони их оттуда в шею!
Митя прыгнул на линейку, старик всплеснул вожжами, и лошадь понеслась в сторону реки больным, разбитым галопом.
