Накануне, за день до того, как наши оставили город, мы все вместе должны были эвакуироваться. Лия привела в порт мать, братика и сестренку. Но при посадке началась страшная сутолока, и матери опять стало плохо. Они так и не смогли сесть на теплоход… — Оксана Юхимовна с трудом перевела дыхание. — А через несколько дней Лию, мать, детишек выбросили на улицу и без вещей, без еды погнали в гетто. Полковник-румын обратил внимание на очень красивую девушку и отправил к себе на квартиру. В тот же вечер Лию вынули из петли. Она разорвала простыню и попыталась на ней повеситься. Тогда полковник стал запирать ее в пустой комнате. Лия выбила оконное стекло и спустилась по водосточной трубе на улицу. Ее задержал полицай уже на Молдаванке. Утром девушку опять отвели в гетто. Сестру, братишку и мать она уже там не застала. Не застала почти никого из тех, кого загнали сюда. Ночью обреченных сожгли в казарме… Здесь, недалеко… на четвертой станции Черноморки. Это она узнала от тех, кто теперь дожидался и своего последнего часа. Лия долго лежала уткнувшись в черную землю. К вечеру в гетто приехал полковник. Забрал ее.
Я слушал все это, представляя, через какой ад прошла Лия.
— Вы хотите знать, что произошло дальше? — с горечью произнесла Оксана Юхимовна.
— Я хочу знать все.
— Потом ее видели разъезжающей с полковником в карете. Это было во время их праздника. На улицах висели фашистские флаги. А она сидела возле своего господина.
— Не может этого быть! Не верю! Это невозможно! — вскрикнул я. — Откуда вы знаете? Ведь вы-то эвакуировались.
— И я не хотела верить. Соседи видели. И кроме того… Но об этом позже… Вы сами просили рассказать все. Все, что мне известно…
— Да. Продолжайте, пожалуйста.
— После войны вернулся ее отец. На костылях, ногу ему ампутировали. В его доме уже жили чужие люди. От соседей он узнал, что случилось с женой и младшими детьми. И о ней, о Лии, ему тоже все рассказали. Кто-то, не пощадив несчастного отца, даже подбросил ему любительский снимок: Лия с полковником в карете. Отец разорвал фотографию и бросил в огонь. Вскоре он умер… — Оксана Юхимовна тяжело вздохнула и замолчала.
Молчал и я. Мое воображение рисовало страшные страдания, которые пришлось пережить этому чистому созданию. Разве могла она, такая честная, такая светлая душа, выжить после той страшной ночи и всего того, что потом с ней случилось. Осталась лишь внешняя оболочка прежней мечтательной девушки, игравшей ноктюрн на молодежном вечере в парке…
Да и кто знает, как, при каких обстоятельствах она очутилась в этой злополучной карете. Отец поверил, соседи. Оксана. А я не мог поверить в то, чему поверили другие. Я любил ее и потому знал Лию больше, чем они. Лия была мне настолько близка, настолько дорога, что, поверив в ее измену, я предал бы и ее и себя.
— Это все, что вы знаете? — спросил я. Мы пересекли какой-то сквер. Ноги у меня дрожали, наверное от усталости.
— Много, много лет я больше ничего о Лии не слышала, — ответила Оксана Юхимовна. — И вот прошлым летом была на гастролях в Италии. Выступали в Риме, в Милане и в других городах. Последний концерт наш струнный оркестр давал в Турине. Утром мы разбрелись по этому красивому городу. Времени было еще много. Самолет, которым мы должны были вернуться домой, отправлялся в пять часов дня. Я медленно шла по одной из центральных улиц, любуясь старинными зданиями и ультрасовременными витринами. И вдруг поймала себя на мысли, что, несмотря на все это, меня безумно тянет домой, очень хочется опять слышать родную речь, видеть знакомые лица.
Я собралась уже поворачивать назад к гостинице, как вдруг заметила на углу тумбу с пестрой афишей о нашем концерте. И мое фото — солистки. Пожилая, бедно одетая женщина, опираясь на метлу, которой она только что подметала тротуар, неотрывно смотрела на нашу афишу. Так странно было это пристальное внимание, что я подошла ближе и посмотрела в лицо женщине. «Лия!» — не удержавшись, выкрикнула я. Она испуганно оглянулась и протянула обе руки. Но тут же опустила их и разрыдалась. Я обняла ее, успокаивая; она долго и безутешно рыдала у меня на плече. Потом я повела ее в маленькое кафе напротив. В полутемном зале мы были одни. Лия с горечью рассказывала, что полковник силой увез ее с собой. Да она и не в состоянии была сопротивляться. Очевидно, Лия находилась в шоке, — от себя добавила Оксана Юхимовна. — Потом она попыталась отравить полковника. Ее судили. Она долго просидела в тюрьме, а когда вышла на свободу, никак не могла найти работу. Лишь недавно удалось устроиться помощницей дворничихи.
— А вас Лия о ком-нибудь спрашивала?
— Да, конечно. Спрашивала об отце, — ответила Оксана Юхимовна. — Но первые ее слова были: «Об Анатолии ты что-либо знаешь? Об Анатолии, — настойчиво повторила она, — чью фотографию ты вытащила для меня из витрины?» Я ответила, что вас не встречала. Она просила рассказать, как теперь выглядит наш город. Такой, как раньше, или еще красивей? И в глазах Лии опять слезы. «А море, а Потемкинская лестница, а бульвар? — спрашивала она. — Все, все это есть, только нет меня». Прощаясь, она попросила: «Ты, когда будешь там, пройдись по бульвару, постой хоть немножко вместо меня у Потемкинской лестницы и на углу Прохоровской». — Оксана Юхимовна замолчала.
Мы прошли несколько кварталов. И вдруг она остановилась.
— Видите, — указала она на старый двухэтажный дом. — Вот здесь жила Лия. На первом этаже. Третье окно справа. Это была ее комната.
Окна светились ярким розовым светом. «Любовь, любовь, любовь, пришедшая ко мне той весной…» — доносился высокий и ломкий мальчишеский голос.
На углу Прохоровской мы простились.
Анатолий Александрович умолк.
Я тоже молчал.
Он смотрел вдаль, на бушующее море. Потом тяжело поднялся, устало прошелся по веранде и произнес:
— Я зашел попрощаться. Достал туристскую путевку и уезжаю в Италию. Я непременно буду в Турине. Обязательно. Я должен… Я обязан ей помочь. И очень хочу ее опять увидеть… Лию…
1974
