— Как на профилактику? — опешил главный. — Почему мне не сказали? Да что они, мерзавцы, ошалели — в конце месяца профилактику! А ты чего молчал? Почему с утра не позвонил?
— Десять раз вашему заместителю звонил, — буркнул Филимонов, — до вас попробуй дозвонись утром, двухкопеечных не хватит.
— Ну прохвосты, ну механизаторы, я им сейчас покажу! — пробормотал главный, повернулся так, что щебень брызнул из-под каблуков, и, забыв про Саньку, ринулся куда-то бежать.
И опять Санька почувствовал себя ненужным и забытым.
Он стоял под любопытно-ироничными взглядами рабочих, судорожно мял в руках кепку и не знал, куда деваться, что делать. Потом наконец решился, подошел к Филимонову, протянул руку.
— Здравствуйте, — сказал он, — меня зовут Са... это... Балашов Александр Константинович.
— Очень приятно. Филимонов Сергей Васильевич, — с достоинством ответил бригадир. — Вы по поводу пересечки кабеля?
— Нет. Я к вам мастером назначен. — Санька поглядел Филимонову прямо в глаза и отметил мгновенно вспыхнувший в них интерес.
— Вон оно что... Понятно. Мне говорили. Ну что ж, теперь мне полегче будет. Это хорошо. А то я и с чертежами, и с накладными, и с требованиями на материалы совсем упарился. С писаниной этой хоть писаря нанимай.
Саньке не понравился намек, но он промолчал.
Рабочие поднялись со своих мест, медленно окружили Саньку, разглядывали его. Он стал знакомиться, жать руки.
Филимонов подошел к двери прорабки:
— Ну что ж, заходите, милости прошу. Принимайте хозяйство.
Лицо у него было серьезное и немножко отчужденное.
— Заодно и выпишите несколько требований на склад, я пошлю людей, — сказал он.
Санька потоптался на месте, покраснел и тихо сказал:
— Вы знаете, я не умею. Я ни разу еще не выписывал. Вы мне покажите, пожалуйста, как это делается.
Филимонов внимательно поглядел на Саньку и вдруг улыбнулся во весь рот, улыбнулся не насмешливо, не обидно, а хорошо, по-доброму, и лицо его сразу стало совсем молодым, даже чуть мальчишеским, и очень симпатичным.
— Ну, это невелико искусство. Это вы мигом. Наверно, посложней вещи делали. — Он кивнул на Санькин институтский значок, так называемый поплавок. — Я вам все расскажу, вы спрашивайте, не стесняйтесь, И ребята, если что, помогут. — Он обернулся к рабочим.
Те тоже заулыбались, закивали головами.
— Большое спасибо, — сказал Санька.
Он вынул сигареты, и сразу двое ребят протянули спички, он немного растерялся, не зная, у кого взять, и снова покраснел, потом решился, взял у одного, прикурил.
Он заметил, как Филимонов переглянулся с рабочими, подмигнул кому-то.
И опять же это было совсем не обидно, а даже как-то ласково.
И на Саньку вдруг накатило неудержимое веселье. Губы его сами собой расползлись, он обернулся, поправил очки и вдруг рассмеялся. Ни с того ни с сего. И все тоже рассмеялись.
Они стояли — Филимонов и Санька в центре, бригада вокруг них — и смеялись.
На душе у Саньки было прекрасно. И все страхи его казались теперь далекими, нелепыми и смешными.
Он вдруг разглядел, что один рабочий, плотный, могучий, краснощекий, вовсе не мужчина, а женщина, и это показалось ему очень забавным, и он рассмеялся еще громче.
И женщина поняла это и тоже засмеялась.
Так начался первый Санькин рабочий день в роли инженера, руководителя, командира производства (выражаясь словами начальника отдела кадров, ужасно серьезного, сухого дядьки).
А через несколько дней в бригаде появился еще один новый человек — первый, которого Санька в роли начальника принял на работу.
Новый был странный человек, неуместный. Землекоп! Глупость какая-то. Невозможно было в это поверить.
Ему бы учителем быть — в самый раз. Сельским учителем.
Дешевый бумажный костюм — серенький в полоску, тщательно выглаженный. Круглые старомодные очки в стальной оправе. Сухое нервное лицо. Тело поджарое и легкое. И совсем неожиданно здоровенные рабочие башмаки из самых дешевых, зашнурованные электрическим проводом. Казалось странным, как у него хватает сил таскать эти утюги на тощих ногах...
Новый пришел в прорабку во время обеда.
— Здравствуйте, — тихо сказал он.
Бригада перестала жевать. На минуту затихла гулкая перестрелка «козлятников».
— Здравствуйте, коли не шутите, — ответил Филимонов.
Человек стоял в проеме двери. Свет обтекал его сзади, выделяя резкий, будто вырезанный из темной жести силуэт.
«Принесла кого-то нелегкая, — подумал Филимонов, — черт его знает, может, новый кто из управления. Физиономия что-то незнакомая».
Но тут же он разглядел в руках незнакомца небольшой узелок. Смешной такой ушастый узелок в красных цветочках. Человек держал его за уши, как зайца.
«Нет, — решил Филимонов, — это не начальство».
— Кто таков будешь? — спросил он.
— Я назначен к вам в бригаду, товарищи. На должность землекопа, — сказал человек и, помолчав, добавил: — Согласно штатному расписанию.
Снова стало тихо. Снова перестали жевать.
Бригада в упор разглядывала нового, и ей, бригаде, было смешно и немножко странно, как это управляющий, мужик с понятием, взял такого хилого пожилого человека землекопом.
Кто-то присвистнул озадаченно.
А Зинка Морохина, баба здоровенная и языкатая, хлопнула себя по могучим ляжкам и заорала:
— Ну, ребяты, теперь живем! К завтрему ж триста процентов ка-а-ак влупим с новым-то товарищем! Вот же ж насмешил, фитюля, трах-тара-рах-бах!
Новый переложил узелок из руки в руку, шагнул к Зинке и тихим своим голосом сказал:
— Вы меня извините, но очень стыдно ругаться. Особенно женщине. Понимаете, товарищ, это ужасно стыдно. Это совсем неженственно.
И Зинка при гробовой тишине и недоумении бригады начала вдруг заливаться густым, даже каким-то синюшным румянцем.
Нельзя сказать, чтобы Зинку никогда не пытались укорять. Но делалось это обычно раздраженно или зло людьми, задетыми ею, а тут...
От неожиданности этих тихих слов челюсть у Зинки отвалилась, и такое изумление было на ее лице, что новый смущенно улыбнулся и совсем уж ее доконал.
— Да я так... Если я вас обидел своим замечанием... Вы не переживайте, пожалуйста, — забормотал он.
— Ах ты... ах ты, гнида... — только и смогла выдавить Зинка и вылетела из прорабки.
И тут же грохнул хохот.
Филимонов просто стонал от смеха и, сгребая слезы со щек своей невероятной ручищей, приговаривал:
— Неженственно, а? Братцы! Он Зинку чуть не забидел, а?
И при каждой фразе вновь взрывался хохот.
— Ну ты, брат, даешь! — расслабленно сказал Филимонов, когда все изнемогли от смеха и немного утихли. — Ну, даешь. Ты в театре, случаем, не работал?
— Нет. В театре не пришлось, — ответил новый и поглядел на бригадира с таким странным выражением, что тот сразу нахмурился и уже совсем серьезно сказал:
— Идите на склад, получите спецовку и резиновые сапоги. В траншее вода. Если, конечно, товарищ мастер не возражает.
Филимонов обернулся к тихо сидевшему за своим столом Балашову. Тот поспешно кивнул.
Новый повернулся и зашагал прочь, осторожно перешагивая журавлиными ногами лужи, держа на отлете свой узелок.
А вся бригада столпилась у двери и глядела ему вслед.
— Во, чудила! — сказал кто-то.
Так появился в бригаде Травкин, Божий Одуванчик, Смерть Кащея. Иногда прозвища эти усекались, и тогда к нему обращались попроще: Одуванчик, Кащей, Божий. На все эти имена Травкин охотно отзывался — совершенно безотказный, обязательный человек.
В бригаде были еще два старика, но тех Филимонов «на землю» не ставил. Тут и молодой не всякий потянет.
Старики тюкали топорами. Хоть плотников по штату и не полагалось бригаде, но плотничья работа всегда находилась.
Они затесывали шпунт, сколачивали немудреную опалубку, визирки, что-нибудь не спеша перетаскивали. Да еще ворчали, как все старики на свете. Какая, мол, у нынешних служба. За машинами крохи подбирают. Одно название — землекопы. То ли дело раньше...
В общем, старики копошились, и слава богу.
Но с Травкиным вышло иначе. На следующее утро, когда Филимонов, вздыхая и украдкой поглядывая на нового, думал, какое б ему дать дело, чтобы этот чудак в первый же день не надорвал себе пуп, вскочила Зинка.
— А што, бригадир, давай нам этого красавца в отвал трубу глиной засыпать. Работа как раз по ему, не пыльная, трах... — начала и вдруг осеклась Зинка.
И сама необыкновенно удивилась, оглядела всех недоумевающими глазами.
В прорабке стало тихо.
Филимонов нахмурился. Уж он-то знал, что она предлагает. Трудней ничего пока в бригаде не было. На засыпке вкалывали трое: два могучих парняги, дружки — демобилизованные Мишка и Паша, да Зинка, которой за пятнадцать лет работы лопатой всякое дело было в игрушку. Но для любого нового человека, будь он хоть из железа, такая работенка без привычки кончится или позором, или чем похуже, если человек поупрямей.
