— Если бы вы допустили меня к участию в ваших делах, — говорил студент, бегая глазами и потирая слегка дрожащие руки, — это было бы одинаково удобно для нас обоих. Я часто бываю среди общества, которое могло бы, вероятно, занять вас.
Оборванец почесал небритый подбородок.
— Вы, кажется, изволите пребывать-с на восточном факультете?
— Да.
Вуд прислушался. Внезапная мысль о человеке, обладающем «документом, необходимым правительству Британии», мелькнула в голове, чуть не заставив расплескать пиво.
— У вас, должно быть, имеются знакомства среди…
Оборванец перегнулся через стол к студенту и что-то прошептал на ухо. Студент отвечал также шепотом.
Вуд встал и подошел к ним.
— Простите, — сказал он, обращаясь к студенту, — вы разрешите мне оторвать вас от ваших друзей на одну минуту?
— Я к вашим услугам, — сказал студент, вскакивая.
Они отошли в сторону и сели за столик у окна.
— Будем знакомы, — сказал агент, — Шарыгин из Киева. Где-то имел удовольствие вас видеть.
— Свехновицкий, — пробормотал студент.
— Я слышал ваш разговор, — начал холодно Вуд, — и очень жалел, что в вашем университете, по-видимому, не имеют понятия о регенсдорфской тюремной системе. Эта система, уверяю вас, совершенно излечивает от всякой склонности к преступлениям.
— Милостивый государь… — начал с гневом Свехновицкий.
— Впрочем, я позволил себе потревожить вас по другому делу, — Вуд ласково улыбнулся иди попытался улыбнуться, подняв углы губ и сморщив кожу на переносице.
— Я слышал, что вы студент восточного факультета. А позвольте узнать, какие языки вы изучаете?
— Арабский, персидский, турецкий, если вам угодно.
— А известен ли вам эфиопский язык?
— Эфиопского я почти не знаю. Но что вам, собственно говоря, от меня нужно?
— Еще один вопрос. Не знаете ли вы здесь, в Петрограде, человека, который владел бы этим языком вполне свободно?
— Кроме бывшего русского посланника в Хабеше, который уже года два-три как вернулся в Петроград, никого не знаю. Да и посланника знаю только по имени.
— Позвольте узнать, кто преподает этот язык на вашем факультете?
— Со времени моего поступления в университет этот язык у нас не преподавался. А почему, собственно говоря, вас это интересует?
Вуд как будто не расслышал вопроса.
— Не знаете ли вы случайно, кто преподавал этот язык до вашего поступления в университет?
— Эфиопский язык преподавал профессор Панаев. Вы, вероятно, восточник?
— Панаев? Ах да! — вспомнил Вуд. — Этот безрукий?
— Нет, совсем не безрукий, то есть у него две руки.
— Да нет!
— Могу вас уверить. Правда, близко я его никогда не знал, но бывал на его лекциях и видел неоднократно.
Вуд снова сморщил лицо в приветливую улыбку.
— Позвольте теперь объяснить вам мою назойливость. У меня сохранился очень древний документ, написанный, по преданию, на эфиопском языке. Мой предок Матвей Шарыгин еще при Елизавете вывез документ, который якобы заключает точные указания на местонахождение зарытого клада. Я тщетно пытался в Киеве отыскать человека, знакомого с этим языком. Если бы вы помогли мне, я был бы вам сердечно обязан.
— Вот в чем дело! Это действительно любопытно. Может быть, я попытался бы. У вас при себе этот документ?
— К сожалению, не захватил.
— А вы занесли бы его ко мне как-нибудь!
— С удовольствием. Вы позволите ваш адрес?
— Литейный, тридцать два, квартира четырнадцать, к вашим услугам. Заходите в воскресенье, часов в шесть.
— Благодарю вас, зайду непременно..
Вуд с благодарностью пожал руку Свехновицкому, расплатился и вышел.
Студент вернулся к своему столу.
— Отчасти это даже нетактично — сообщать незнакомым людям про свою квартиру, — сказал оборванец, с иронией прищурив глаза, — так очень даже просто и на борзого клюкнуть-с! Так с вами и работы никакой-с. На том и простите-с.
Он встал, покачиваясь, и застегнул порванное пальто на все пуговицы.
— Оставь его, Сигизмунд, — сказала женщина студенту, и оборванец, размахивая тросточкой, весело поклонился и выбежал из пивной.
У Николаевского вокзала он догнал Вуда.
— Позвольте-с вас на одно мгновенье, — сказал он, касаясь плеча агента, — я слышал, что вы бубнили пижону. А не нужен ли вам опытный игрок?
Вуд обернулся к нему с веселым видом.
— Ах, это вы, — сказал он, — отлично. Может быть, ваши услуги мне понадобятся. Где же тогда позволите вас искать?
— На Обводном-с в заведенье Юдки Гамбера, номер девяносто восемь. Спросить Ваську Скривела.
Вуд записал адрес, ласково похлопал оборванца по плечу и повернул на Невский.
5
В назначенный день Вуд звонил у квартиры Свехновицкого.
Горничная отворила ему двери.
— Простите, — сказал Вуд, — могу я увидеть студента Свехновицкого?
Горничная исчезла, где-то далеко постучала в двери и крикнула:
— Сигизмунд Фелицианович, к вам!
Студент вышел бледный, с заспанным лицом, в тужурке, небрежно накинутой на плечи.
— Если разрешите, — сказал Вуд, вежливо улыбаясь.
Они прошли в комнату Свехновицкого.
— Вы, кажется, из Киева? — спросил студент, подвигая к Вуду ящик с сигарами. — Вы раньше в Петрограде не бывали?
— Нет, не бывал, — поспешно отвечал Вуд. Щелкнув зубами, он откусил кончик сигары. — Никогда раньше не бывал. Очень интересно. Замечательный город. Я думаю, впрочем, что он требует еще некоторой организационной работы.
— Да? Какой же именно?
— Работы над тюрьмами. Россия совершенно отстала в этом отношении от Запада. Я на днях с удивлением узнал, что в петроградских тюрьмах господствует устаревшая, никуда не годная система.
Студент посмотрел на него с удивлением.
— А почему, собственно, вы заинтересовались тюрьмами?
Вуд поднял к нему лицо, изрезанное морщинами. Углы рта раздвинулись, глаза сузились, подбородок выдвинулся вперед. Он смеялся.
— Нет, я просто одно время имел отношение к юриспруденции и интересовался именно тюремным вопросом. Не больше. Но я, вероятно, задерживаю вас? Может быть…
— Нет, нисколько. Вы, кажется, хотели принести мне ваш документ?
— Да, я принес его. Но только… Я сам не знаю, о чем идет речь в этом документе. Поэтому, если старинное предание окажется достоверным, то…
— Вы можете быть уверены в моей скромности, — поспешно перебил Свехновицкий.
— Я совершенно уверен в вас, — сказал агент, — а еще больше — в вашем знании языка.
— Что касается второго, боюсь, как бы не обмануть ваши ожидания.
Вуд вытащил из бокового кармана сверток пергаментной бумаги и развернул его на столе.
Свехновицкий долго и с большим усердием рассматривал документ.
Он взял с полки огромный эфиопско-французский словарь и с его помощью пытался перевести манифест Уаламы.
Вуд молча следил за ним внимательными глазами.
— Прежде всего я должен разочаровать вас насчет старинности документа, — начал Свехновицкий, отрываясь от текста. — Даже мой весьма неопытный глаз ясно различает, что этот документ составлен самое большее лет тридцать тому, назад.
«Или дней тридцать», — добавил мысленно Вуд.
— Первая фраза представляет собою обращение, — продолжал студент, — и переводится очень легко. «Народы Хабеша и народы Тигрэ!» Дальше идет речь о государственной власти, о борьбе с какими-то врагами, а для перевода, нужно сознаться, у меня не хватает знания языка.
— Ах так! — улыбаясь, сказал агент.
— Но можно быть почти уверенным, что ваше старинное предание недостоверно. Бумага имеет печать и, по всем признакам, носит официальный характер. Это какой-то приказ или судебное решение, не больше. Можно быть вполне уверенным, что указания на местонахождение клада не начинались бы обращением ко всему населению.
— Ах да! — с сожалением подтвердил Вуд. — Пожалуй, вы правы. Но все-таки неужели в Петрограде не найдется ни одного человека, который бы прочел этот приказ или судебное решение?
Студент задумался.
— Собственно говоря, нет ничего проще, — сказал он небрежно. — Зайдите в Азиатский музей при Академии наук, и я убежден, что там среди библиотекарей найдутся люди, которые вам помогут.
— Вот на этот раз я исполнил ваш совет заранее. Как раз вчера я был в Азиатском музее, и мне решительно отказали в переводе этого документа по причине незнания диалекта, на котором он написан.
— А к кому именно вы обращались?
— Не помню фамилии, — отвечал Вуд серьезно. — У меня очень дурная память на фамилии.
Свехновицкий снова задумался.
— Если бы вы сумели найти профессора Панаева, — сказал он наконец, — ваш документ был бы переведен в четверть часа.
— Ах да, Панаев! Но может быть, вам известен его адрес?
