Мурад, досадуя, что ему не позволили присутствовать при беседе, вышел из комнаты. Сирануш последовала за ним.
Хачик встал и прикрыл дверь.
Новости у нас тоже невеселые, — начал он. — На днях опять убийство было, убили сапожника Крикора.
— Кто? Почему? — сдвинул брови Гугас.
— Обыкновенно, как это делалось не раз и не два. Жена потом рассказала… Как-то Крикору заказал сапоги один знатный турок из соседней деревни. «Сшей из лучшей кожи, за ценой не постою», — сказал он. Через неделю поздно вечером турок пришел за заказом; он подозрительно долго возился с сапогами, рассматривал их со всех сторон, несколько раз примерил, наконец похвалил: «Молодец, мастер! Хорошие сапоги сшил, удобные. Соседи завидовать мне станут», — и пошел себе, ничего не заплатив. Крикор, не оскорбляя турка, вежливо напомнил ему о плате: мол, уважаемый ага, наверное, забыл заплатить. Турок заявил, что стоимость сапог он оплатил полностью еще при заказе. Завязался спор. Дальше — больше, и наконец турок с криком: «Как ты смеешь, грязный гяур, обвинять правоверного мусульманина во лжи?» — выхватил кинжал и заколол Крикора на глазах у всей его семьи. Полицейские прибежали, конечно, только тогда, когда убийца скрылся… У жены Крикора трое детей.
— Ох, мерзавцы! — заскрипел зубами Гугас. — Какой мирный человек был Крикор! Тихий, мухи не обидит.
— Вот потому, что он чересчур тихим был, его и убили, — вставил Ншан. — Я ему не раз говорил: «Крикор, ты бы пистолет купил себе или кинжал завел, а то в недобрый час нападут на тебя, зарежут, как курицу». — «Кому, говорит, я нужен? Врагов у меня нет, ни с кем я не в ссоре. И стрелять-то не умею…»
— Что и говорить, ни за что пропал человек, жаль его, — добавил Мазманян.
— Еще что-нибудь есть? — спросил Гугас Хачика.
Хачик замялся было. Гугас встревоженно посмотрел на друзей.
— Давай выкладывай все, дядя Хачик, — нетерпеливо попросил он.
— Свидетель бог, столько накопилось, что не знаю, о чем и рассказать, что важнее… Да, месяц тому назад у Маркара молодую жену увели. Шла женщина из сада домой, напали на нее и увели. Сидит парень и воет, как волк, того гляди — бросится на кого-нибудь, бед натворит. Убью, говорит, первого попавшегося, а там будь что будет.
— Да, вижу, невеселые у вас новости, — покачав головой, произнес Гугас. — И когда этому конец будет?
— Никогда, видно. Наша проклятущая жизнь так и будет тянуться, как мутная вода арыка, пока совсем не высохнет, — ответил Ншан.
Гугас задумался. В его душе бушевал гнев, он понимал все горе сидевших рядом с ним людей, он понимал и то, что они ждут четкого и ясного ответа, как жить дальше, но что ответить, не знал, и поэтому, наверное, так сурово-печальны были его глубокие черные глаза.
Молчание нарушил Хачик:
— Вдобавок ко всему эти молодчики из дашнакского комитета безобразничать начали.
— А именно? — Ни один мускул не дрогнул на лице Гугаса, оно, казалось, застыло в непроницаемой суровости.
— На каждом перекрестке кричат, что настала пора поднимать восстание и избавиться от турецкого ига. Как будто это очень просто: захотел и восстал! А сами с каймакамом[4], бинбаши[5] и другими чиновниками дружат, в гости друг к другу ходит. Запомните мои слова: эти мерзавцы своими предательскими поступками столкнут наш народ в пропасть, если их вовремя не обуздать!..
— Слава богу, их у нас не много, — вставил Ншан.
— Знаешь, что я скажу тебе, дядя Ншан: муха хоть небольшая тварь, но когда попадет в еду, то тебя затошнит, — ответил Хачик.
— Да, дела тут у вас серьезные, нужно хорошенько подумать обо всем, — сказал Гугас и встал.
Поднялись и гости. Дед ради приличия приглашал их посидеть еще.
— Нет, уже поздно. Гугасу нужно дать отдохнуть с дороги, — ответил за всех Хачик и направился к дверям.
За ним пошли и другие.
Гугас проводил гостей до калитки. Прощаясь с Хачиком, он нагнулся и на ухо прошептал:
— В моих тюках кое-что есть, нужно переправить в безопасное место.
— Сейчас? — спросил Хачик так же шепотом.
— Нет, завтра, и обязательно днем и открыто, чтобы не вызвать подозрений.
— Ладно, я утром зайду. — И Хачик исчез в ночном мраке.
Гугас постоял у калитки, глядя на город. В узких переулках лениво лаяли собаки и медленно шагали взад и вперед ночные сторожа. Погрузившись в темноту, город спал тревожным сном.
Армянская школа помещалась в самом большом здании города, и армяне не без основания гордились ею. Они не жалели для нее средств. В школе было прекрасное оборудование. Учителя тоже были неплохие. Каждый год весной, когда открывалась дорога, жандармы приводили в город новую партию ссыльных армян со всех концов Турции, главным образом из ее европейской части — Измирни, Стамбула и с островов. Среди ссыльных было много учителей, редакторов газет, студентов и ученых. Здесь, в этом небольшом городке, они могли зарабатывать только уроками. Потому-то в школе преподавали даже ученые, известные своими трудами в области лингвистики, права и истории.
Дети искренне любили свою школу. Смуглые мальчуганы восторженно слушали на уроках рассказы о прошлом своей родины. Когда учитель говорил о далеких временах, о странах, где никто не произносил презренное слово «гяур» и людей не убивали на каждом шагу без причины, ребята слушали затаив дыхание и мысленно переносились в прошлое, когда их предки свободно пасли свои стада на высоких лугах и с оружием в руках защищали родину от многочисленных врагов. Мальчики вздыхали, мечтали о подвигах… Но грубые крики муллы на уроке турецкого языка и истории ислама возвращали их к мрачной действительности.
Этот учитель имел обыкновение врываться в класс со страшными ругательствами.
— Ну что, собачьи дети? Наверное, опять урока не знаете? — кричит он. — Тупоголовые скоты! Разве с вашим умом изучать священную историю ислама!
Мальчики, стоя навытяжку, слушают, как ученый мулла поносит их последними словами.
— Ты, коровья голова, — тычет пальцем учитель в сторону одного из них, — выйди вперед и расскажи нам о мудрых делах халифа Омара: как он своим священным мечом истреблял неверных?
— Простите, мулла эфенди, мы еще не проходили историю благословенного халифа Омара, — робко возражает вызванный к доске долговязый Смпад, сын Манукяна.
— Не возражать! Кто здесь кого учит: вы меня или я вас? Раз я требую рассказать историю халифа Омара, значит, ты обязан знать ее. Давай руку! — И мулла бьет линейкой по руке до тех пор, пока у несчастного Смпада не выступают слезы на глазах.
— Садись! Садитесь и вы. Что стоите, как олухи? Ты, — вызывает мулла Мушега, — расскажи, что ожидает неверующих на том свете.
— Все неверующие попадают в ад, где их ожидают страшные мучения, — скороговоркой выпаливает Мушег.
— Ах ты балда! Разве так нужно отвечать урок? Недаром твой отец гяур. «Все неверующие!..» — хорошо сказано! Выходит, не все собаки-христиане попадут в ад, а только неверующие. Хорош фрукт, нечего сказать! Вдолби себе в башку, что райское блаженство уготовано только для правоверных мусульман! — Мулла снова пускает в ход линейку.
— А кто расскажет, через какие испытания пройдет правоверный, прежде чем попадет в блаженный рай?
Класс в трепете молчит.
— Клянусь бородой пророка, я вдолблю знания в ваши ослиные головы! — кричит разъяренный учитель. Ну, как тебя зовут: Хачик, Крикор или как-нибудь в этом роде… отвечай!
Новая жертва выходит к доске.
— У ворот рая мост, тонкий, как волос, острее, чем сабля. Безгрешный человек смело шагает по этому мосту, без страха, и ворота рая раскрываются перед ним, — без запинки отвечает мальчик выученный, как видно, урок.
— А грешник?
— Грешник падает.
— Куда падает?
— Вниз.
— Ах ты осел! Да разве тебе не известно, что под мостом течет кипящая смола? Грешник попадает прямо туда, и смола уносит его в ад.
Наконец раздается долгожданный звонок, и мальчики выскакивают из класса, словно из того ада, о котором твердил им мулла.
Однажды на перемене Мурад гулял со своим двоюродным братом Качазом в обширном дворе школы. За чрезмерную смуглость товарищи прозвали Качаза «Арапом». Хотя Качаз был на год старше Мурада и заметно выше ростом, но он находился под влиянием Мурада и открыто признавал его превосходство. Он часто бегал к Мураду решать арифметические задачи, к которым Качаз питал отвращение.
— И кто только выдумал эти ужасные уравнения? — жаловался он каждый раз. — Наверное, какой-нибудь учитель из Стамбула от нечего делать сидел и выдумывал эти головоломки. И на что они нужны человеку? То ли дело история: одно удовольствие, только запоминай!
