– Однако можно быть повежливее, – сказал он призраку, поднимаясь с тротуара.
– Вежливость – призрак в этом мире призраков, – услышал Марамбалль чей-то голос и вслед за тем истерический смех.
– Иду! Иду! Иду! – предупреждал чей-то голос.
И Марамбалль посторонился.
«Публика быстро начинает приспособляться», – подумал он и пошел по тротуару, громко стуча подошвами и беспрерывно повторяя, как гудок автомобиля.
– Иду, иду, иду!..
Отовсюду слышались эти предупредительные голоса, и улица гудела встревоженным шмелиным роем.
Несмотря на эти предупредительные голоса, прохожие то и дело наскакивали друг на друга.
Мимо Марамбалля без единого звука промчался переполненный публикой трамвай. Марамбалль уже знал, что это «призрак» трамвая, прошедшего несколько минут тому назад.
Вслед за этим он услышал рев рожка и предупредительные крики:
– Осторожнее! Едет карета «Скорой помощи»! Судя по звукам, она двигалась очень медленно. Марамбалль не слышал грохота невидимых трамваев, – очевидно, всякое движение было прекращено вскоре после наступления «светопреставления». Но оно наступило так внезапно, что не Обошлось без катастроф.
Марамбалль видел столкнувшиеся трамвай и автобус. Трамвай сошел с рельсов и наехал на фонарный столб, а автобус лежал на боку. Марамбалль осторожно пересек улицу и подошел к месту катастрофы, чтобы помочь раненым; однако это оказалось очень трудным делом. Несколько раненых, к которым он участливо наклонялся, оказались пустым местом: раненые уже отползли в сторону. Марамбаллю пришлось рассчитывать не на зрение, а на слух и осязание. По стонам он разыскал несколько раненых и принес их к карете «Скорой помощи». Она, вероятно, стояла здесь уже несколько минут и была не призрачной.
Марамбалль чувствовал на своих руках теплую кровь, но не видел ни себя, ни раненых. Он мог только любоваться своим призраком, пробирающимся еще через улицу к месту катастрофы.
Какой-то мужчина стонал на его руках.
«Несчастный, – подумал Марамбалль, – как-то ему будут делать операцию, если необходима немедленная помощь? Он может изойти кровью, прежде чем „проявится“ на операционном столе».
Это слово «проявляться», заимствованное у фотографов, очень нравилось Марамбаллю, так как оно точно передавало явление: все предметы делались видимыми только через несколько минут, как изображение на проявляемой фотографической пластинке.
Марамбалль почувствовал, что проголодался. Он жил на Доротеенштрассе, в нескольких минутах ходьбы от Тиргартена. Но на этот раз ему пришлось идти довольно долго, пробираясь ощупью. Он извинялся, задевая плечом призраки, и наталкивался на невидимых живых людей.
«Однако который теперь может быть час?» – подумал Марамбалль, глядя на потускневшее солнце на багровом небе, склонявшееся к западу. По привычке он вынул часы и посмотрел на циферблат.
«Фу, черт возьми, никак не привыкнешь к этому сумасшествию!» – бранился он, глядя в пустоту. Он оглянулся и увидел большие часы на углу улицы. Стрелки стояли на пяти. Он сделал всего несколько шагов вперед, вновь взглянул на часы и удивленно остановился. Минутная стрелка указывала уже пять минут шестого. Еще несколько шагов вперед – и часы показывали десять минут шестого, как будто время начало бежать с неимоверной быстротой. Марамбалль был так заинтересован этим странным поведением часов, что решил проверить их, отойдя назад. И что же? Время тоже как будто пошло назад. Пять минут шестого. Ровно пять. Марамбалль отошел на метр и увидел, что часы показывают уже без пяти минут пять.
Марамбалль свистнул.
«Ловко! Прогуливаясь взад и вперед, я могу по своему желанию распоряжаться временем: посетить прошлое, заглянуть в будущее и вернуться в настоящее. Но почему же я не видал своих карманных часов? Не потому ли, что в кармане темно?» – Марамбалль еще раз вынул свои часы и поднес их очень близко к глазам. Всего через две-три секунды он увидел циферблат и стрелки, которые показывали двадцать минут шестого. Он подошел к большим уличным часам и посмотрел на них. Они показывали четверть шестого.
Пользуясь тем, что его никто не видит, Марамбалль влез по столбу к самому циферблату и мог убедиться, что теперь и эти уличные часы показывали двадцать минут шестого.
– Теперь мне многое становится ясным, – сказал Марамбалль, предпочитая говорить вслух с самим собой, вместо того чтобы кричать все время «иду, иду». – Мои глаза видят то, что было примерно пять минут тому назад на расстоянии метра, десять минут назад – на расстоянии двух метров и так далее. Это слишком сложно, чтобы быть безумием.
Очевидно, что-то неладное произошло в самой природе.
Когда Марамбалль добрался, наконец, до ресторана, его ждало разочарование. Ресторан был закрыт.
Марамбалль был постоянным посетителем, и ему удалось выпросить у хозяина только черствый вчерашний пирожок.
– Однако если так пойдет дальше, мы подохнем с голоду, – сказал Марамбалль, доедая пирожок.
– Последние времена, – вздохнул хозяин. – Это светопреставление.
«И он о тем же», – подумал Марамбалль, вспомнив вдову Нейкирх, затем он спросил:
– Господин Лайль был у вас сегодня к обеду?
– Как всегда. Но он чувствует себя очень плохо. Его сильно помяли в автобусе. Он выглядит совсем больным.
– Но ведь вы не могли его видеть, – насторожился Марамбалль.
– Ну, разумеется, я видел его после того, как он ушел. Кто бы мог подумать, господин Марамбалль, что мы доживем…
Но Марамбалль уже не слушал его. Все в порядке. Хозяин ресторана видит так же, как и он, как и все.
– Сколько стоит пирожок?
Марамбаллю пришлось бы ожидать не менее пяти минут, чтобы увидеть безнадежный жест хозяина. Но интонация голоса и без этих внешних проявлений ясно свидетельствовала об угнетенном состоянии владельца ресторана в Тиргартене, а слова говорили еще яснее.
– Какие тут счеты, господин Марамбалль! – сказал он уныло. – С собой в могилу не возьмешь ни пирожков, ни платы за них. Кушайте на здоровье. Простите, что не могу ничем угостить вас больше. Я дгже себе не сумел изготовить обеда: половина жаркого оказалась сырою, а половина сгорела. – И он еще раз безнадежно крякнул.
– Телефон действует? Мне нужно переговорить с Лайлем.
– Ничего не действует. Все разваливается. Лакеи перепились, винный погреб опустошен. Все идет прахом. И я… я, кажется, сам напьюсь, если только эти подлецы оставили мне хоть каплю вина…
IV. Загадка света
Марамбалль возвращался к себе на Доротеенштрассе. Он уже больше не сомневался в том, что здоров. «Болен не я, а весь мир», – думал он и не мог решить, лучше это или хуже. Молодой человек радовался за себя, вернув уверенность в здравости своего рассудка. Но все же положение катастрофическое. «Нет, уж лучше бы я сошел с ума. Меня врачи, наверно, вылечили бы, а удастся ли им вылечить весь мир, заболевший каким-то странным недугом, – это большой вопрос».
Вернувшись к себе в номер, Марамбалль быстро включил комнатный радиоприемник в надежде, что по крайней мере по радио он что-нибудь узнает о причинах необычайной катастрофы, разразившейся над миром. И он не ошибся.
Говорила станция Кенигсвустергаузена[9].
«…Только высочайшее самообладание и дисциплина могут спасти город от паники, которая грозит самыми гибельными последствиями. Граждане должны строжайше придерживаться новых правил уличного движения, памятуя, что несоблюдение их грозит смертельной опасностью. Город объявлен на осадном положении. Все попытки нарушения уличного спокойствия будут караться беспощадно на месте преступления».
«Хотел бы я посмотреть, как они будут ловить „преступников“», – подумал Марамбалль.
«…О причинах, вызвавших катастрофу мирового масштаба, виднейшие ученые Берлина сообщают следующее. Ими установлено, что скорость света замедлилась. Вместо трехсот тысяч километров в секунду свет начал двигаться со скоростью всего шесть минут пятьдесят восемь секунд-метр. Как известно, мы видим окружающие предметы потому, что они отражают естественный, солнечный, или искусственный свет. Эти отражения проходят теперь примерно семь минут каждый метр расстояния. Следует упомянуть, что ученые – физики и астрономы уже давно установили, что скорость света непостоянна. Она уменьшается почти на четыре километра в год. Однако при сохранении этой плавности скорость света могла уменьшиться до нуля только через семьдесят пять тысяч лет. Это слишком отдаленное будущее не могло, конечно, вселять тревогу. Уменьшение на четыре километра в год практически было неощутимо и могло влиять только на астрономические подсчеты том, где дело шло об измерении огромных пространств астрономических лет[10] Поэтому ученые и не считали нужным предавать свои наблюдения об уменьшающейся скорости света широкой гласности.
