Мария проводила их дружеской улыбкой, посмотрела, как Александр пошел в вальсе — стройный и даже изящный, и знаком поманила Свешникова, а когда Свешников, которого все считали в Смольном своим, подошел, она спросила:
— Максим, кто таков ваш Орлов? Расскажите мне о нем.
А Александр танцевал с Надеждой, держал ее за талию правой рукой, а за ее жесткую энергичную руку — левой и думал: ей-ей, он женится, Надежда вся горит нетерпением, чтобы он сделал ей предложение. И думал: «Вера, Вера, как ты права, как ты непредвиденно права, дорогая: мне действительно, кажется, предстоит устраивать свою жизнь с Надеждой. Не думал, не хотел, а вижу: она уже полагает, что я сделал ей предложение».
Надежда между тем заглядывала ему в глаза своими проницательными, темными цыганскими глазами, и они играли искринками задорными и горячими, как огонь, а слегка как бы припухшие розовые губы так и хотели впиться в его сухие и жесткие губы и ждали, ждали, чтобы им позволили это сделать. И вся она, Надежда, ждала этого часа, этой минуты, чтобы он, Александр Орлов, что-то сказал ей такое, от чего голова пойдет кругом, и уж тогда нечего будет размышлять, что хорошо, а что плохо, все будет хорошо.
Однако Александр ничего такого не говорил, а косил глазами по сторонам и искал взглядом Марию — недосягаемо прекрасную, как сказочная царевна, сдержанно-надменную и даже величественную, как богиня.
И не находил.
— А вы напрасно высматриваете Марию. Она стоит за колонной, в обществе Николая Бугрова, почти вашего однокашника, который, кажется, делает ей еще одно предложение, — сказала насмешливо Надежда, продолжая вальсировать.
И Александр наконец увидел Марию и Бугрова, стоявших за белой колонной, и подумал: «Николай Бугров уже делал Марии предложение? Но он же получил назначение в Кушку, на край света, — неужели надеется, что Мария может поехать туда… уничтожать фаланг? Смешно же, Коля», — говорил он Бугрову в уме, а себе сказал: «Следующий вальс — наш с Марией».
И услышал вкрадчивый голос Надежды:
— Мосье Александр, а я жду вашего предложения. Год уже жду, Саша, — неожиданно перешла она на интимный тон.
Александр даже замедлил танец и посмотрел на нее сначала хмуро и явно недовольно, но потом мягче и наконец, улыбнувшись, таким же тоном, как говорил в Новочеркасске, когда она осматривала его, сказал:
— У вас блестящая память, Наденька, но наше офицерское собрание…
— Об этом можете не беспокоиться, Мария все сделает, — прервала его Надежда как бы в шутку.
— Но дело не только в этом, дело еще и в том… — продолжал Александр.
— Деньги у меня есть, — вновь прервала его Надежда.
Александр нахмурился, пронизал ее быстрым, жестким взглядом, будто сказать хотел кратко и ясно: «А вы, милостивая государыня, слишком нетерпеливая и настырная к тому ж. Нельзя ли умерить ваш пыл?», но Надежда именно так и поняла его взгляд и, улыбнувшись мило и признательно, сказала тихо, как бы доверительно:
— Саша, милый, — так, кажется, к вам обращалась Верочка? Неужели вам так трудно выполнить свое обещание — сделать мне предложение? Я бы, будучи на вашем месте, и не задумалась бы. Ведь я вам нравлюсь, не так ли?
Александр начинал злиться. Чего пристала? Или дурака валяет, пардон?
И сказал так же просто, как говорил в Новочеркасске:
— Полагайте, что я сделал вам предложение. Еще тогда… Вы довольны?
И Надежда остановилась, и перестала вальсировать, и смотрела, смотрела на него немигающими, полными растерянности и радости и страха глазами: она не верила ни ему, ни себе, ибо играла словами и ничего более, и не придавала им особого значения. И всполошенно выбежала из зала, в коридор, и дала волю слезам.
Здесь ее и нашла Мария и принялась успокаивать, полагая, что Орлов обидел ее.
— Да никто меня не обидел. Он сделал мне предложение. Шутки шутили и дошутились, — сквозь слезы говорила Надежда.
— Так чего же разревелась, глупая головушка? Радоваться надо, прыгать от такого счастья! Подпоручик, окончил с отличием училище — чего еще надобно нашей сестре? Тем более что он намеревается поступать в академию.
— Ты уже все знаешь? — удивилась Надежда, кулаками утирая слезы.
— На него все обратили внимание и уже узнали, кто таков и каких родителей. Максим Свешников все доложил. Иди сейчас же и давай согласие. Впрочем, полагается немного поманежить…
— Да я еще в Новочеркасске готова была выскочить за него. Чего же ждать?
— Мы все здесь готовы «выскочить» за таких, но многим из нас родители и мечтать не позволяют о таких женихах. Правильно поступают ваши курсистки, что бунтуют вместе со своими кумирами, студентами, против таких правил и порядков.
— А вам кто мешает бунтовать и добиваться места под солнцем? Полюбила — иди под венец.
— Я пока еще не полюбила, а вот тебе советую: сейчас уходи, а через неделю примешь предложение.
— Через неделю! С ума можно сойти! — воскликнула Надежда в полном отчаянии.
— Такой порядок у наших пап и мам. Остальное предоставь мне.
Ровно через неделю Надежда и Александр объявили о помолвке.
Начальник училища Караган, седоусый генерал с бородой лопатой, пожурил Александра за торопливость: мол, лучше было бы закончить курс учения, да получить роту, да обжиться немного, а уж тогда и думать о семейных делах, но помолвка была объявлена, деньги в офицерское собрание были внесены, залог в две с половиной тысячи рублей, так как невеста являлась дочерью подполковника, и офицерское собрание училища нашло брак соответственным.
В честь будущих супругов тут же, в Михайловском училище, был бал, были курсистки, была Мария с подружками по Смольному и, разумеется, была пирушка, на которую молодые офицеры, выпускники училища, пригласили и некоторых своих наставников, в том числе и профессора Янушкевича, самого молодого и самого красивого из генералов.
И тут случилось то, что и должно было случиться: великий князь Николай Николаевич, командующий Петербургским военным округом, узнал об этом и устроил было разнос начальнику училища и начальнику генерального штаба Жилинскому.
— Мне донесли, что во вверенном мне Санкт-Петербургском военном округе случилось вопиющее нарушение устава: вы соблаговолили позволить учинить свадьбу своего воспитанника в неустановленном месте, в казармах военного училища. За беспрецедентное своеволие ваше, господа генералы, я повелел вынести вам порицание.
Генерал Жилинский и Караган вытянулись в струну и лишились дара речи. Училище находилось в ведении генерального штаба и военного министерства, и великий князь никакого отношения к нему не имел, но бесцеремонным был августейший дядя царя и не признавал никаких субординаций, да к тому же терпеть не мог военного министра Сухомлинова и вот разносил его подчиненных. И генералы покорно склонили головы и не сразу подавленно произнесли:
— Виноваты, ваше императорское высочество.
— Впредь сего не случится, ваше императорское высочество.
Великий князь прошелся по огромному кабинету — высоченный, как столб, и тощий, как жердь, и спросил более миролюбиво:
— А жених кто таков?
— Молодой донской офицер, сын полковника, героя японской кампании, — с готовностью ответил генерал Караган, почувствовав: кажется, пронесет.
— С Дона? И родитель — полковник? И герой японской кампании? Сын пошел в папашу! Кто рекомендовал в училище?
— Генерал Самсонов, — ответил всегда мрачный Жилинский.
— Знал, кого рекомендовать, генерал Самсонов. А невеста кто такая?
— Дочь подполковника, тоже героя японской кампании, ваше высочество.
— Соответственная партия, — одобрительно произнес великий князь и неожиданно добавил: — Передайте молодым мои поздравления.
— Слушаюсь, — отчеканил начальник училища.
— Фамилия офицера и чин? Успехи в военных науках каковы?
— Подпоручик Орлов. Успехи с отличием, — ответил Жилинский.
— Представьте подпоручика Орлова к внеочередному производству в поручики. За отличия в военных науках определить в артиллерийскую академию без вступительного экзамена. Порицания вам, господа, не будет.
— Слушаемся, ваше императорское высочество!
— Слушаемся, ваше…
— Довольно, довольно, господа. Можете быть свободны.
Августейшим атаманом войска Донского был цесаревич Алексей.
Великий князь знал, что делал, ибо это его повеление непременно станет ведомо царю — и ему будет приятно, что своенравный дядя покровительствует подопечным наследника, донцам.
Александр и Максим Свешников, узнав, что пирушкой заинтересовался Николай Николаевич, приготовились к самому худшему: академии им не видать, а уж в аресте и сомневаться было нечего. И вдруг такая милость снизошла от грозного великого князя, что голова могла закружиться. Но голова у Александра Орлова не закружилась, а закружилось все вокруг него: друзья, преподаватели, начальство, а тут еще Жилинский добавил и, вызвав его к себе, сказал:
