Когда за ним закрылась дверь, Кира прошла в свою комнату, раскрыла новую пачку папирос и долго сидела в кресле, не зажигая огня и не шевелясь. Давно уже вернулись с работы соседи, отужинали по очереди на кухне, и теперь хозяйки гремели посудой, а мужчины принялись за свои обычные вечерние дела. Сосед слева бухгалтер-холостяк Лизунов возился с приемником, сосед справа — шофер Гриша слушал футбольный матч; сын Гриши — семнадцатилетний верзила и добряк Вовка собирался на танцы. На миг она представила их лица: сосредоточенное у Лизунова, белобровое, веснушчатое, по-детски быстро меняющее выражение— Гриши и такое же белобровое и веснушчатое, но только с ожиданием чуда — Володьки. Женскую половину квартиры Кира недолюбливала, но, чтобы быть последовательной, представила лица двух женщин — Гришиной жены Вали и матери-одиночки Розы Абдрахмановой, не очень давно поселившейся здесь, после обмена с Анной Ивановной, которая прожила в этом доме всю жизнь, но, соблазненная небольшой доплатой, переехала в новый район. В ее теперешнем доме побывали все прежние соседи, и всем он понравился, за исключением самой Анны Ивановны. Вот уже полгода почти ежедневно приезжает она в Тихий переулок и проводит вечера у кого-нибудь из соседей. К ней привыкли, как к члену семьи, и не тяготятся ее визитами, тем более, что она охотно помогает всем: Лизунову чинит белье и стирает носки, Вале стоит за продуктами и моет пол, Розе помогает няньчиться с ребенком. Ночевать, если случится запоздниться, остается у Киры. С Зоей Александровной она не ладила. У обеих были очень сильные характеры, но одна считала себя дамой света, а другая не считала нужным скрывать, что ей наплевать на этот «свет». В детстве Кира, не желая обижать мать, редко заходила в комнату Анны Ивановны. Их дружба началась во время войны, когда Ивановна учила Киру шить, штопать, вязать носки и еще многому, что не умела делать ее мать. Повзрослев, Кира жалела, что эта дружба началась так поздно. После отъезда матери Ивановна скрашивала Кирино одиночество. Даже в преклонные годы эта женщина сохранила живой ум и зоркий взгляд.
Неожиданно рядом с лицом Анны Ивановны перед Кирой всплыло другое лицо: курносое, с квадратными крепкими скулами, детскими ямочками на щеках и светлыми вьющимися волосами. Человек смотрел на Киру и улыбался, как смотрят и улыбаются очень строгой, но немного наивной учительнице…
Они пришли в точно назначенное время. Часы на стене еще не окончили своей мелодии, а в прихожей уже звенел звонок. Сначала Кира подумала, что майор нарочно выжидал где-нибудь за углом, но впоследствии поняла, что Воротилину незачем стоять за углом. Вся жизнь этого человека расписана по минутам.
Мальчика звали Алешей. С первого взгляда поражало редкое несходство обоих. У Воротилина глаза были светлые, небольшие, глубоко сидящие, у Алеши — темные, миндалевидные, классического рисунка. Высоко поднятые брови и слегка опущенные веки говорили о вдумчивом, пристальном внимании к окружающему. Рядом с изящным, словно девушка, сыном, Воротилин казался глыбой, высеченной из дикого камня неким скульптором, приверженцем эскизных решений…
«Наверное, мальчик в мать», — мельком подумала Кира и пригласила Воротилиных в комнату.
К первому занятию она приступала неохотно, скорее, потому, что опрометчиво дала согласие. Однако уже после первых проб у нее появилось ощущение, что мальчик когда-то все это уже играл и сейчас просто с трудом вспоминает. Она спросила об этом Воротилина. Майор, помедлив немного, признался, что мальчик ему неродной. Он взял его из детского дома и усыновил. Никто ничего не знает о его родителях и жизни в родительском доме.
— А сколько лет было тогда Алеше?
— Четыре года и три месяца, — ответил Воротилин, — по крайней мере, так установили в детдоме.
«Для учебы рановато», — решила Кира.
На следующем занятии она уверенно сказала отцу, что у мальчика абсолютный слух, что встречается нечасто, и очень редкая музыкальная память. Воротилин покраснел от удовольствия.
Постепенно занятия начали входить в привычку. Между учеником и учительницей установилось такое взаимопонимание, что однажды Воротилин сказал:
— Теперь вы для него авторитет больший, чем я.
О том, что майор не женат, Кира узнала не сразу. До этого она допускала ее существование где-то далеко, к тому же любопытство не было свойством ее натуры.
Однажды она заметила, что у мальчика порвалась рубашка. Воротилин поймал ее взгляд и сказал:
— Сегодня же починю.
Он сказал «починю», а не «починят» — это она ясно слышала и вскоре спросила Алешу:
— А кто вам с папой готовит обеды, ужины, стирает белье?
— Папа умеет делать все, — с гордостью ответил мальчик. — Только он всегда очень занят, и мы часто обедаем у Степановых. Знаете, какие пироги печет Антонина Петровна! С капустой и еще с яблоками. Хотите, я принесу попробовать?
Иногда Воротилину некогда было проводить сына. В эти дни Кира сама приезжала за Алешей. Позвонив из автомата, дожидалась в подъезде либо на противоположной стороне улицы.
Потом они ехали через весь город в автобусе и возвращались обратно к вечеру. Как-то так сложилось, что в эти дни Кира кормила Алешу и готовила с ним уроки.
Вадим Сергеевич был занят «под завязку». Частенько, возвращаясь с Алешей, Кира видела темные окна их квартиры. Со временем ее признали друзья Вадима Сергеевича Георгий и Антонина Степановы. Вадим и Георгий были летчиками-испытателями. Когда-то оба учились в одном училище, но воевать пришлось на разных фронтах. После войны Георгий попросил командование перевести его в полк, где служил его друг.
С Антониной Петровной и ее мужем Кира сошлась сразу. Приведя Алешу, часто оставалась попить чайку и послушать рассказы о летчиках. Точнее, о Вадиме Сергеевиче. Антонина Петровна ее прекрасно понимала, но помалкивала до поры, Георгий ничего не понимал, но зато однажды сказал:
— Что, в самом деле, Кира Владимировна, вы одиноки, Вадька холост — взяли бы да и поженились!
Кира готова была провалиться сквозь землю, но Антонина Петровна вовремя перевела разговор на другую тему.
У Степановых был старенький «Москвич». Выезжая за город, они брали с собой Алешу и Киру. Вадим Сергеевич в таких поездках участвовал редко — предпочитал в свободное время шастать с ружьем по болотам.
Между тем Алеша делал серьезные успехи в музыке, и настал день, когда Кира решилась продемонстрировать его достижения. Это событие приурочили к дню рождения Алеши. Кира с удовольствием наблюдала украдкой за Вадимом, как с некоторых пор стала называть его про себя, за тем, как он, изумленный и обрадованный, внимал игре сына. Кроме него и Степановых в маленькой комнате Киры собрались соседи. С Анной Ивановной Воротилин познакомился впервые. Она ему очень понравилась.
— Такие, как она, — сказал он, — вносят в дом удивительное спокойствие. Глядя на них, кажется, что жизнь — вечна.
Поздно вечером гости ушли, а Алеша остался. Он считал, что должен помочь убрать посуду, поскольку вечер затеян из-за него. Воротилин удивился, но возражать не стал.
Не уехал Алеша и на следующий день — как выяснилось, ему было уютно в доме учительницы.
Часов в двенадцать позвонил Вадим Сергеевич и попросил разрешения приехать на обед. Кира растерялась и ответила слишком поспешно:
— Конечно же, ради бога, приезжайте скорей!
Он приехал вместе с Георгием. Это был отличный день. Мужчины чувствовали себя свободно и выпили много. Кира не осуждала. Она догадывалась, что обоим нужна разрядка после сильного, может быть, очень сильного напряжения, но сама об этом не расспрашивала — найдут нужным — расскажут. В их работе много такого, чего посторонним знать не полагается.
И они рассказали. Собственно, рассказывал больше Степанов. Оказалось, самолет, на котором летел Вадим, после преодоления звукового барьера начал «мандражировать». Говоря научно, появилась вибрация. Воротилин увеличил скорость, но вместо того чтобы исчезнуть, вибрация усилилась. Это означало неладное в самой конструкции самолета. В любую секунду он мог развалиться в воздухе. Надо было идти на посадку, как сделал бы всякий другой, в том числе и Степанов. Воротилин решил выяснить все до конца. Все увеличивая и увеличивая скорость, согласно начальной рекомендации, он стал передавать на землю обо всем, что видел, чувствовал, понимал… У него имелся богатый опыт и знания, которых недоставало другим. Переданное на землю записывалось на магнитофонную ленту. После, когда все благополучно закончилось, ленту прослушивали в присутствии конструктора и заказчиков.
— У этого человека, по-видимому, вовсе нет нервов! — воскликнул председатель комиссии.
— Этим сведениям цены нет! — сказал конструктор и потребовал копию записей в свое КБ.
