— Эге, да это мой старинный знакомый. Ведь это тот самый хлюст, с которым я схватился прошлым летом на дюнах. Ну, теперь все ясно.
И точно: сам Кристап Понте во всем своем великолепии прогуливался по Кленовой улице. Что-то слишком долго возился он со спичками, — никак они у него не загорались. Но он не проявил признаков нервозности, — спешить ему, видимо, было некуда. Наконец, Понте удалился. Через четверть часа на тротуаре появилась новая фигура. Этот, точно так же, как и Понте, остановился у ворот гаража и точно так же несколько минут безуспешно старался зажечь спичку. Как будто какая-то неведомая сила заставляла их закуривать на этом именно месте. Не так ветрено, что ли, было здесь, или была на то иная причина?
Жубур узнал и этого человека. Это был другой его противник — толстячок Абол.
— Все разыгрывается как по нотам, — посмеивался Юрис. — Сейчас они разнюхивают, изучают местность, чтобы знать, как действовать в темноте. А запевалы пока не видно?
— Нет, не видно. Может быть, он вообще не покажется. Для нас самое главное не в этом.
— Верно, конечно, — согласился Юрис. — Главное, что они начали действовать по твоей указке.
Но запевала не утерпел — показался. Перерядившись в полушубок, шапку и высокие охотничьи сапоги, Феликс Вилде совершал утреннюю прогулку в отдаленном от дома районе.
— Он это, он… — пробормотал Жубур. — Хорошенько запомните эту рожу. Полезно знать на будущее.
Мартын Спаре и Рубенис с серьезными и даже торжественными лицами наблюдали за незнакомым господином; осанистой походкой, неторопливо прошелся он по тротуару, но не остановился, — только невзначай будто взглянул на ворота гаража и сбил перчаткой снег с полы полушубка.
— Вот те раз, да я его, оказывается, тоже знаю! — удивленно протянул Юрис. — В позапрошлом году шестого ноября он меня обыскивал в Экспортной гавани у холодильников. Вздумали они сделать облаву, решили, что перед годовщиной Октябрьской революция наши ребята получат листовки. Шпики оцепили весь район, обыскивали каждого. Вот этот самый господин собственноручно выворотил мои карманы. А там у меня один кусок хлеба был, от обеда остался, — больше он ничего не нашел. Взял, развернул бумагу, осмотрел со всех сторон. Я ему говорю: «Можете взять, я уже пообедал». Вот он разозлился тогда, начал орать, чтобы я попридержал язык, хлеб на землю бросил. Я его и потом часто видел в гавани. Когда приходит какой-нибудь пароход Юргенсона, он уж тут как тут, прямым ходом — к капитану.
— Ничего удивительного: он служит юрисконсультом у Юргенсона, — объяснил Жубур.
— Любопытное насекомое, — покачал головой Юрис, — надо будет знакомых матросов предупредить, чтобы держались настороже. Раз он так любит совать нос куда не следует, от него можно ждать всякой пакости.
Вся эта сцена послужила прологом. Разведкой. Главное действие разыгралось в ночь на понедельник. Рубениете давно легла спать, и мужчины, чтобы не тревожить ее, разговаривали вполголоса. Старики примостились на теплой лежанке и в темноте попыхивали трубочками — благо, далеко от окна, снаружи никто не увидит тлеющего уголька.
Первым заметил движение на улице Юрис. Он тихо подозвал остальных, — начинался спектакль, которого с нетерпением прождали целый день.
Подъехал грузовик. С него соскочили шесть или семь человек и окружили гараж. Среди них легко можно было различить стройную фигуру Вилде; видимо, он и был главным распорядителем. Убедившись, что ворота заперты, замок взломали с помощью отмычек, и вся орава ввалилась во двор. Некоторое время ушло и на возню с дверями гаража. Наконец, открыли и их. Грузовик въехал во двор.
— Жубур, нет, ты только погляди, как они стараются! — давясь от хохота, повторял Юрис. — Ну, теперь до утра будут обнюхивать все углы, весь лом перетряхнут, — там же, кроме ржавого железа, ничего нет.
— Пусть потрудятся, постараются, — поучительно, без тени усмешки, заметил старый Рубенис. — На худой конец хоть мышиный помет найдут. Не с пустыми же руками людям уходить, надо что-то пришить к делу. С них ведь тоже вещественных доказательств требуют.
Все рассмеялись. Долго еще, почти целый час сновали темные фигуры, то исчезая в тени, то появляясь на освещенной луной половине двора. Наконец, все взобрались на грузовик и он выехал на улицу. Появившийся откуда-то сторож запер ворота. Но на улице почти всю ночь можно было наблюдать чью-то тень. Иногда она почти сливалась со стенами домишек. Снова двигалась взад и вперед. Исчезла она лишь под утро.
Когда обыск кончился, Юрис поднялся со стула и молча крепко стиснул руку Жубура. Потом — Мартын Спаре и старый Рубенис. Эти сильные пожатия грубых, потрескавшихся рабочих рук сказали ему больше всяких слов. Теперь снова откроют перед ним свои двери эти простые, сильные духом люди, во всякое время он будет для них желанным гостем. Он снова станет в тесном строю товарищей и пойдет с ними в бои, до конца пройдет с ними по трудному, прекрасному пути борьбы. Вместе на жизнь и на смерть.
— Надо немедля оповестить организацию насчет Вилде, — сказал Юрис, — кончились для него золотые денечки.
1
В камине потрескивали березовые дрова. Никур достал платок, высморкался и взял карту. Оказался пиковый валет. Метал банк хозяин дома, министр финансов Лусис.
— Ну, теперь держись, — пошутил Каулен, пряча в горсть трефовую восьмерку. — У Лусиса рука цепкая, он со своими латами легко не расстанется.
— Кому же своего не жалко, — философски заметил Пауга.
Лусис благодушно улыбался.
— Разве я кого из вас обижал? Тебя, что ли, Альфред? — он обернулся к Никуру. — Такого обидишь! Ты с одних только домов, наверно, больше получаешь, чем от министерства, включая ассигнования на представительство. А потревожили тебя хоть раз мои инспекторы? Хоть раз сунули носы в твои бухгалтерские книги?
— На это не могу пожаловаться, [Давид. — От смеха глаза Никура почти превратились в щелочки. — Твои инспекторы вполне приличный народ и верят мне на слово. И потом — государство едва ли разбогатеет от наших домов. Ну, что значат десять тысяч латов в таком богатом хозяйстве? Так — ни то ни се. Дай две карты, Давид. По банку.
В банке было пятьдесят латов.
Лусис подбросил Никуру две карты. Никур посмотрел на них равнодушным, ничего не выражающим взглядом, который вырабатывается с годами у опытных картежников, и тут же сделал непроизвольное движение, точно собрался бросить на стол свои карты, но в последний момент передумал и сказал:
— Мне довольно, бери себе.
На руках у Никура было пятнадцать очков. Но Лусис думал, что он набрал не меньше двадцати, раз ему показалось, что он набрал очко.
У Лусиса на руках был король. Он открыл шестерку и стал считать про себя: десять… Следующей картой был валет, потом опять шестерка. Восемнадцать. При иных обстоятельствах достаточно было бы и этого, по если у Никура было больше, стоило рискнуть. Лусис взял еще карту. Дама бубен.
— Очко! — выкрикнул он и показал карту.
— Тебе сегодня везет, Давид. — Никур сказал это с чуть заметной гримасой.
— Заграничными картами легко играется, — ответил Лусис. — На сколько, Пауга?
— Давай на все.
Лусис обыграл и Паугу. В банке было уже двести латов.
— Ну, Каулен? Сколько ставишь?
— По банку. Зачем стесняться, если другие не стесняются?
— Помни, что за тобой следит министерство финансов, — пошутил Пауга, — даст знать контролю, что Каулен сорит деньгами, и глядь — внеочередная ревизия. Ха-ха!..
— Приказано подождать, — хитро улыбнулся Каулен. — Черта с два, много они меня ревизовали. Когда строили гостиницу в Кемери, нашлась было одна такая умная голова, — решила докопаться, откуда берутся у директоров департаментов и у некоторых начальников отделений собственные дома. Начать — начал, а кончить не дали. С тех пор и носа никто не сует.
— И доходный же объектец была эта гостиница, — вздохнул Лусис, — следовало бы еще года два с ней протянуть. Глядишь, в Риге одним-двумя домиками стало бы больше. Я свою новую дачу успел только подвести под крышу. Пришлось в другом месте, подзанять, пока достроил.
Каулен проиграл двести латов.
— В банке четыреста латов, — объявил Лусис. — На сколько играете, превосходительство?
— На все, превосходительство, — ответил Никур. — Пора бы знать, кажется, привычки Никура.
— Прошу прощенья, господин министр, — с комическим поклоном поправился Лусис.
Он обыграл Никура, потом Паугу. В банке было тысяча шестьсот латов. Каулен задумчиво потер лысину.
— Жалко оставлять этому сундуку с казной, но карты — хуже не бывает. Давай на половину.
Каулен набрал очко и разозлился на свою нерешительность.
