Старики сказали «хох», и вместо битвы произошло братание… И надо же было случиться — шальная пуля поразила Карима…
Его будоражили воспоминания, рассказ перешел в бессвязный бред, и уже ничего нельзя было понять. Астемир о многом хотел бы расспросить его. Шутка сказать — «хох» стариков остановил битву! Такого не случалось даже во времена нартов…
Карим опять произнес волнующее слово «революция». Какая она на вид, эта революция? Что это за адвокат, который заменил в России царя? И что сталось дальше с джигитами под столичным городом Петроградом? Но Карима унесли на операцию. Его принесли в палату без ноги, еще не очнувшегося от действия наркоза. Пробуждался он шумно. И вдруг закричал:
— Ой, нога моя!
Все ждали, что Карим спросит, где его нога. Но Карима беспокоило другое.
— Ой, нога моя, куда ты несешь меня? — спрашивал он, стонал и повторял все громче: — Ой, нога моя, куда ты несешь меня, моя ноженька?
В палате всего нагляделись, но почему-то на этот раз стоны и вопли Карима начали раздражать известного Губачикова, который с нетерпением ожидал ужина. После случая с салом он взял на себя право снимать пробу, поклявшись честно предупреждать, если борщ будет сварен со свининой. Только после его проверки мусульмане брались за свои миски, а он ни одну не оставлял без своего внимания.
Губачиков ворчал: не один Карим, дескать, больной, все больные, каждый должен нести тяжесть, которую аллах возлагает на плечи мусульманина… Но Кариму, видно, трудно было нести эту тяжесть, он метался, кричал и стонал.
Совсем рассердившись, Губачиков брякнул:
— О какой ноге ты кричишь, когда у тебя нет больше ноги?
Карим на мгновение замолк, прощупал то место, где должна была быть нога, к чему-то прислушался, откинул одеяло и крикнул не своим голосом:
— Где она?
Из-под кровати выглядывал сапог. Карим схватил его, прижал к себе и, раскачиваясь, запричитал:
— О аллах, зачем ты заколотил двери моего дома?! Зачем ударил меня так жестоко? Как я буду ходить за плугом, как мне сесть на коня? На одной ноге не дойти мне до своего счастья. О, где ты, моя ноженька, что унесла меня на войну, а принести с войны не захотела? О, зачем я не умер сразу! Зачем согласился подменить Газыза?..
Карим продолжал раскачиваться, прижимая сапог к груди. Не отдавая себе отчета в том, что он сейчас сделает или скажет, Астемир подошел к нему:
— Не плачь, — строго и внушительно произнес он. — Слышишь? Я говорю тебе: не плачь!
Несчастный затих.
Астемир продолжал:
— Бери костыль, иди в Шхальмивоко. Забери там свои ноги. Это на твоих ногах продолжает плясать бездельник Газыз. Небось и сейчас он пляшет кабардинку на чьей-нибудь свадьбе… А вы, — обратился Астемир к окружающим, которые на разные лады обсуждали несчастье Карима, — как смеете вы говорить, что здесь нет виноватого? Виновный есть. Это война. Она требует расправы.
— В войну кинжалом не пырнешь, как в кровника, — возразил один из раненых.
— Нет, — продолжал Астемир, — и войну можно остановить. Это я сейчас твердо знаю. Оружие нужно направить в другую сторону.
— Такие слова уже говорил истопник, и его за это арестовали, — сказал другой раненый. — Смотри, Астемир, как бы и тебя не арестовали, прежде чем ты остановишь войну.
Это замечание заставило Астемира вспомнить совет Степана Ильича до поры до времени помалкивать. Но сказанного не воротишь. Слова Астемира произвели на всех сильное впечатление. Только Губачиков, увидев в дверях дежурных с мисками, с неизменной торопливостью принялся за свои обязанности.
— Давно ли вас лишили горячей пищи за то, что вы лишились ног и рук? — этими словами, сказанными вполголоса, Астемир как бы закрепил произведенное впечатление, хотя его и беспокоило, не понесет ли он наказания за свою невоздержанность.
Однако никто не тронул Астемира. Это было и странно и значительно: в мире явно случилось что-то такое, чему еще не было места вчера… А может, это происходит только в душах людей? Не все ли равно? Это и есть жизнь, думал Астемир.
Настало время вспомнить о Нургали, и это очень хорошо. Казалось бы, малозначительная история эта ведет к большим событиям, с которых начинается у бывших жерновщиков переход от жизни, завещанной адыге-хабзе, к жизни, какую принесло кабардинцам новое время. Не русский слесарь Степан Ильич Коломейцев, так кто-нибудь другой все равно сделал бы то, что выпало на долю Степана Ильича… А началось все с возвращения Нургали из его долгого и невеселого странствия.
Ровно через год после рождения Лю под шум памятного паводка и после той зимы, когда в овраге нашли тело окоченевшего хаджи Инуса, а именно в начале лета тысяча девятьсот четырнадцатого года, в Шхальмивоко и по соседним аулам долго судачили о двоюродном брате покойного хаджи — о Нургали, отправившемся в загадочное путешествие. Необычайное путешествие затеял этот нищий фантазер, признававший за другими только одно превосходство — богатство, день и ночь лелеявший мечту о собственном обогащении… Дерзкие мечты, сомнительные поступки!
После смерти хаджи Нургали оказался его единственным наследником. Гумар, Аральпов, да и мулла Саид, и даже сам кадий окружного суда — все, конечно, позаботились о ценностях, приплывших в их руки за время сутяжничества хаджи. Но дом, да корова, да еще кое-что все же достались наследнику. Корову и дом в карман не спрячешь. Жить бы дураку в крепком доме с окнами к солнцу, в сторону Мекки, раз привалила такая удача, — так нет же! Неудержимый зуд предприимчивости только теперь и стал по-настоящему разжигать Нургали. Нургали решил осуществить давнюю свою мечту — ехать в далекую страну за золотом, в страну, где, слышал он, золото можно собирать под ногами, как зерно кукурузы, просыпавшееся из мешка.
— Что придумал человек! — восклицали вокруг. — Хочет идти туда, куда и сам Магомет не добирался! Не всякому дано найти пути к счастью. Суди сам. Вот твой брат уж на что был дотошный человек, а разве нашел хаджи Инус то, чего хотел?
— Инус не туда ходил, куда нужно, — угрюмо отвечал Нургали.
И опять слышал возражения:
— Древний Тлепш в железных чувяках дошел до того края земли, где земля скреплена с небом крючками. И все-таки не видел там золота.
— А я доберусь пароходом, — упрямо стоял на своем Нургали. — А пароход сам идет, он не пойдет туда, куда не надо.
Умный Саид покачивал головою:
— Как ты там объяснишь, кто ты, зачем и откуда? Ты не сумеешь попросить кусок хлеба, когда проголодаешься, и воды, когда тебя одолеет жажда. Ты
