— Зря хвалишься, — хмуро отвечал Хрусталёв, управляя машиной, — что вам погода? Есть сто метров высотёнки, и ходи бреющим. Нас погода режет.
— Не говори! Не в одной погоде дело. А организация полетов, а четкость штабной работы, да мало ли что?.. Вы и на этом сядете…
— Посмотрим.
На главных воротах аэродрома висел щит, украшенный зеленью: «Привет ударникам боевой подготовки». Плакат был написан большими, яркими буквами и останавливал внимание за полкилометра.
— Каково, а? — показал командир эскадрильи. — Ишь, как чествуют! Учись!
— Рано в учителя вылезаешь, — желчно огрызнулся Хрусталёв и чуть не наехал на часового.
— Ты хоть на невинных людях не вымещай досады. Совсем дошёл.
Оба пошли узнавать погоду. К счастью, дежурила не Вера: за последние дни у Хрусталёва с ней отношения стали совсем невыносимы. Сводка сообщала проходящую снежную облачность и ветер.
— Ты как хочешь, а я летать не буду. Куда мне торопиться?
— А я буду, — хмуро и твёрдо ответил Хрусталёв, — ничего страшного не вижу.
— Награду хочешь получить?..
— Мы за наградами не гонимся.
— Дуй, дуй, желаю не поскользнуться!
Отряд в полном составе ожидал в ангаре. Хрусталёв читал на лицах людей готовность выполнять любое приказание. Сколько хмурой решимости в глазах обычно весёлого Алексеенко, как старательно вытирает Савчук уже сто раз обтёртую плоскость. Попов лишний раз проверяет бомбодержатели, сколько энергии в сжатых губах молчаливого Евсеньева! А Клинков! А Нестерова, а Гаврик, а вся остальная молодёжь! Да разве можно выразить чем-нибудь эту досаду на бездеятельность, эти истомленные от бесконечных ожиданий лица? Всё готово! Перечищены и проверены моторы, пристреляны пулеметы, магазины набиты патронами, в планшетах карты, на них давно размечены пункты, кажется, и в самом спокойствии машин скрыто боевое нетерпение. Такой подъём и готовность бывают только перед боем, когда грызут удила кони, когда нужно прорвать кольцо. Казалось, отряд дышал одной грудью.
— Выкатывай самолёты!
Этого только и ожидали.
— На хвост!.. Пошёл на мотор!
Самолёты переставлялись на лыжи, один за одним взрывались в рёве моторы, светлели вспотевшие лица, радостно охали железные бочки из-под бензина.
Через полчаса, вздымая снежные вихри, с победным пением отрывались машины от земли. Как приятно сжимать отвыкшей ладонью ручку и удерживать ногами направление!.. Вот уже и высота для первого разворота. Как послушно идёт самолёт!.. Снежный горизонт ровно течёт по капоту. Ах, чёрт возьми, да разве ж может когда-нибудь понять это чувство человек, сам не управлявший самолётом!
Всё шло хорошо, и Хрусталёв весело шагал по снегу, вслушиваясь в торжественную музыку моторов, но в самый разгар полетов на старт примчался командир части.
— Кто вам разрешил открывать полеты?..
— У нас по расписанию полётный день.
А вы знаете, что без моего личного разрешения никто летать не может?
— Насколько я помню, такого специального приказа не было.
— Не было, не было, — багровея, передразнил Мартынов, — извольте слушать, когда с вами разговаривает старший начальник!.. Вы на маневрах мне свинью подсунули и опять собираетесь разложить машину?.. Сейчас же выкладывайте требование посадки!..
— Товарищ командир части, разрешите заметить, что никаких предпосылок к этому не наблюдается.
— Извольте исполнять приказание без разговоров! Кто отвечает за часть — я или кто-нибудь другой?
Отвернувшись, Мартынов сердито сложил руки за спину. Хрусталёв отдал распоряжение — и самолёты, недовольно приумолкая, потянулись на посадку.
День был испорчен. Андрей от души сочувствовал командиру отряда. Да только ли один Андрей?.. Обиднее всего было то, что ветер к полудню совсем приутих.
Через неделю, без всякого предупреждения, авиагородок навестил нежданный гость, сам начальник военно-воздушных сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Со строгим лицом он выслушал доклад командира части, и Мартынов не мог понять, к чему относилось редкое «гм!» начвоздуха: то ли к одобрению, то ли к недоверию. Начальник прямо и жёстко смотрел в глаза докладчику. До полудня он разбирался в делах эскадрилий, не упускал ни одной мелочи. Пообедал и тут же выехал с Мартыновым на аэродром. Обледеневшее поле, местами присыпанное снежком, тускло поблескивало под суровым, серым небом. Начвоздух хозяйски окинул пустое пространство. Попов, дежуривший по аэродрому, стоял позади, удивляясь его плечам и росту…
— Так почему же часть не может выполнять плана? — как будто мимоходом поинтересовался начальник.
— Вы же видите?
— Что вижу?
— Аэродром.
— Ну, и что?
— Лёд.
— Ну, и что?
— Как же сажать машину? — развел руками Мартынов.
— Вы не знаете, как сажать машину?.. Прикажите выкатить один истребитель!..
— Товарищ начальник…
— Я вам приказываю выкатить одну машину!
Через пять минут по полю мчался грузовик со стартовой командой, из ангара выводили пузатый, сверкающий зелёными боками истребитель. Начальник застегивал шлем и протирал платком очки.
Пять посадок — одну в одну — точно и легко выполнил он на глазах удивлённого, притихшего Мартынова. Выбравшись из кабины и отстегнув парашют, начвоздуха угрожающе глянул на него.
— А теперь мы будем разговаривать!..
Попов, рассказывая о полётах начвоздуха, шагал с Гавриком в столовую.
— Теперь, брат, такое дело получилось, в пору штурмовой месяц объявлять.
— Неужели ж сам летал?..
— Летал, да ещё как!.. Снайперская посадка: одна в одну.
— Ну, а командир части?
Словно в ответ, из парикмахерской вылетел розовый от бритья и хмурый Мартынов. Ответив на приветствие, он вдруг остановился и поманил Гаврика.
— Товарищ командир, вы какой части?
Мартынов отлично знал, какой он части, и Гаврик почувствовал в вопросе недоброе.
— Младший летчик отдельного отряда Хрусталёва.
— Так-с!.. А почему вы не бриты, товарищ командир?
— Отпускаю бороду! — не теряясь, выпалил Гаврик.
— Угу, — одобрительно покачал головой Мартынов, — когда отпустите — доложите мне лично!
— Есть, когда отпущу бороду, доложить вам лично!
Командир части пошагал к гаражу, а Гаврик с вытянутым лицом остался на месте. Попов, обхватив руками телефонный столб, хохотал до слез.
— Скушал?.. Говорил, не попадайся на глаза, борода Магометова.
— Пошёл к черту!
Весть о бороде Гаврика облетела сразу столовую: каждый подходил и поздравлял его.
— С новой модой вас!..
— Прощай, девушки! До стариков они не охочи.
— А ну вас к чёрту! — Не дообедав, Гаврик сердито встал из-за стола и покинул столовую.
— Расстроился парень.
— Это ничего. Наука остальным, — заметил на ходу Хрусталёв. — Ну, а теперь, товарищ Попов, готовьтесь как следует!.. Разрешение на полёты получено. Завтра заканчиваем стрельбы и переходим к ночным полётам. Думаю, что период успеем закончить ещё на лыжах.
В бригадной газете появилась статья с крупным заголовком: «В чём секрет достижений части Хрусталёва». И каждому из бойцов, уже как-то свыкшемуся с плохой славой отряда, было вдвойне радостно читать про себя похвалу.
— Ты понимаешь, Клинков, — говорил Чикладзе, радостно потирая руки, — ты понимаешь, до чего это хорошо, когда всё организованно и машина не стучит и работает без перебоев?.. Наладить правильную работу мотора трудно, ещё трудней организовать человека. Здесь надо уметь предвидеть чрезвычайное количество привходящих случайностей. Собственно, случайностей быть не должно, большевик должен учитывать события не в статике, а в их самой сокровенной потенции. Это очень кропотливая, сложная работа, связанная с некоторым риском. Риск в том, что ты можешь ошибиться в человеке. Но зато как радостно угадать свои прозрения!.. Ты поймёшь это впоследствии, когда будешь работать с подчинёнными. Ты ощутишь необычайную радость инженера, художника и математика одновременно. Радость открытия. Радость Колумба! Ты знаешь звук и музыку нормально работающего мотора?.. Увеличь это чувство в сто раз — и ты поймешь моё состояние! Отряд работает одним сердцем. С такими людьми, веришь, можно всё отстоять.
Андрей, изучая тонкости парашютного дела, с азартом отдавался своей новой профессии. В конце месяца он показывал прыжки с пилотажных фигур: два — с петли, один — с пикирования и один — самый опасный — со штопора. У него постепенно накапливался материал, он заносил его в отдельную тетрадку. Особенно интересно было наблюдать за поведением других перед прыжками: иные курили папиросу за папиросой, другие, несмотря на долгий и крепкий сон, начинали усиленно зевать: каждый нервничал по-своему. Андрей отлично понимал их — всё это было пройденным, он и сам всегда возбуждался перед прыжками. Большинство лётчиков прыгало смело, без замедления, но лучше остальных выполняли прыжок истребители.
