— Обойдусь без порошков, — отказался Павел. — Это пройдет.
Ночью они оба ворочались в кроватях, иногда тихонько вздыхали, — такие разные и удивительно похожие люди: большие рукастые парни, искренние и простые, никогда не лгавшие ни себе, ни другим.
На другой день, после смены, Блажевич отправился в диспансер и вернулся в общежитие затемно.
— Усе выходит до́бра, — шепотом сказал он Павлу. — Катя — гэ́та разумница.
— Что вы надумали? — тревожно спросил Павел, еще не успевший забыть дипломатической экспедиции Ивана Влахова.
— Она наладит свидание.
На другой день прямо с работы оба товарища прошли к Поморцевой.
— Я выведала, — весело сообщила Катя: — Вакорина уже не консультируется у нас. Ее консультируют и лечат в поликлинике на левом берегу. Вечером и утром — уколы. Можно завтра застать ее там. Я помогу.
— Спасибо, Катя, — поблагодарил Павел. — Я у вас кругом в долгу.
— Вот еще! — засмеялась Поморцева, и ее черные глаза лукаво засияли. — Это я у вас, Паша, в долгу… Значит, завтра в шесть вечера. Приезжайте прямо туда.
Пока она записывала на бумажке адрес для Павла, он вспомнил о ее подруге и подумал, что проявляет крайнюю невежливость, говоря все время о своих делах и ни разу не поинтересовавшись делами Юли.
— Как она? Скучно одной?
— Кому?
— Юле.
Подавая бумажку с адресом, Катя рассмеялась:
— Одной! Ей Линев скучать не дает.
— Кто? — удивился Блажевич.
Катя сконфузилась и покраснела, поняв, что товарищи ничего толком не знают о сердечных делах Линева и что она, следовательно, выдала его тайну.
— Погляди то́льки на яго́! — восхитился Блажевич. — Вось табе́ и «занят»!
— Ну як Катерина? — по дороге домой спрашивал Блажевич.
— Даже умнее тебя! — весело хвалил Абатурин.
— Где были? — спросил Линев, когда они явились в общежитие.
— Мы были заняты, — многозначительно произнес Блажевич, подражая баску Линева.
Тот подозрительно посмотрел на сварщика и, неожиданно покраснев, усмехнулся:
— Выведали?
— А что выведывать? — сделал невинную физиономию Гришка.
Линев не успел ответить. В комнату шумно вошел Влахов.
— Мо́ят дру́гар ми обя́ви социалистическо соревнование, — доложил он монтажникам. — Ух, едва ди́шам!
Оказалось, его вызвал на соревнование русский монтажник, вежливо пообещав своему болгарскому другу помочь в деле. Но соревноваться с кадровым магнитогорцем было нелегко, и Влахов сильно устал.
Рассказывая об этом, болгарин вдруг стукнул себя ладонью по лбу, опять влез в рукава пальтеца — и убежал.
Явился через полчаса, нагруженный свертками и коробками, вытащил из карманов две бутылки водки.
— Руска ра́кия от жи́та, — постукал он твердым ногтем по стеклу бутылки. — Добра репутация.
— Чего это? — удивился Линев.
— Ро́жден ден, — пояснил Влахов. — Едва що не забра́вих. Девически па́мет.
Он налил товарищам водки в стаканы, подложил каждому закуски и сказал с веселой непосредственностью:
— С тако́в дру́гар нико́га не е скучно!
И хотя в данном случае «другар» обозначал единственное число существительного, все поняли: Иван имеет в виду всех.
Его дружно поздравили с днем рождения и выразили сожаление, что не сумели, по вполне понятным причинам, заготовить подарки.
— И без то́ва има́м много, — рассмеялся Влахов. — Благодаря́.
Он посмотрел вопросительно на Абатурина, смешно заморгал глазами:
— Ха́йде да изпе́ем не́що?
Павел неуверенно поглядел на Линева:
— Можно?
— Только тихо. Поздно уже.
Они запели «Подмосковные вечера». У Влахова был могучий бас, и в паре с баритоном Павла голос болгарина звучал мощно и мягко.
Кончив петь, несколько секунд молчали, еще живя песней.
— Той има́ приятен глас, — похвалил Влахов Абатурина, обращаясь к Линеву. — Той пе́е добре. Гласови́т славе́й!
— Не перехваливай, — улыбнулся Линев, — а то он совсем покраснеет.
— Продо́лжавай! — попросил Влахов Павла.
— Поздно, — покачал головой Линев. — Люди спят уже.
— Тихо, — обнял бригадира Влахов. — На бо́рза рука.
— Нельзя, Ваня, — мягко отказал бригадир, — ни тихо, ни быстро. Ночь.
Перед сном решили покурить. Влахов заглянул в портсигар и вздохнул:
— За е́дна седми́ца изпуши́х сто грама тютю́н!
Павел дал ему папиросу, и они молча задымили.
— Ка́пка по ка́пка ка́мек пробива́, — внезапно зашептал Павлу Влахов. — Не тря́бва да па́даш духом.
Этому искреннему человеку до всего было дело. Он, верно, уставал от множества обязанностей, служебных и добровольных, он все-таки был не в родной стране, и это, разумеется, заставляло его в известной мере сдерживаться, — и тем не менее он каждому норовил помочь и всем интересовался.
— Ко́лко е ча́сот?
Павел посмотрел на часы.
— Четверть двенадцатого.
— Вре́мето е зла́то, — вздохнул Влахов. — Совсем не ми се спи.
— И мне не хочется спать, — признался Абатурин. — Да ничего не поделаешь: на работу рано.
Они затушили окурки и улеглись в кровати.
— Ле́ка нощ! — пожелал товарищам доброй ночи болгарин.
— И тебе, Ваня!
*
Утром они всей четверкой отправились на строительную площадку. Монтаж новой сверхмощной мартеновской печи шел полным ходом.
— Здравствуйте, следовательно! — сказал им незнакомый человек хрипловатым голосом Кузякина.
Монтажники ахнули. Гордей Игнатьевич сбрил рыжую разбойничью бороду и усы и выглядел помолодевшим и подтянутым.
Они пожали ему руки, расспросили, как устроился, удалось ли найти приходящую женщину для ребятишек, поинтересовались, есть ли поблизости от дома магазины и что в них продают.
За время краткосрочного отпуска — монтажники всем скопом ходили к Жамкову просить о льготе для новосела — Кузякин успел сделать не очень много, но с главным справился. С помощью машиниста он нашел пенсионерку, работавшую до ухода на покой в столовой. Старой женщине осточертело ее почетное безделье, и она быстро согласилась «выполнять какую-никакую приборку и постирушки».
— Она будет нам обеды готовить, а Коля, старшенький мой, станет их папке приносить, — похвалился Кузякин, моргая редкими ресницами.
Вскоре все, за вычетом Линева, полезли вверх.
Болгарин, осмотрев с высоты строительную площадку и восхищенно пощелкав языком, отправился в свою бригаду. На прощание он заявил, широко разводя руки и имея в виду панораму комбината:
— То́ва е чудесно!
Павел всю смену был задумчив и молчалив. Иногда это молчание нарушалось только кашлем. В довершение ко всем неприятностям последних дней еще прибавился этот кашель. Видимо, простыл, вовремя не выпил порошков, и теперь знобило.
Сумеет ли Поморцева действительно помочь ему увидеть Вакорину? Не откажется ли разговаривать Анна? — эти мысли точили ему голову и мешали работать.
Он с трудом дождался конца смены.
Гриша Блажевич, хорошо понимая состояние Павла, всю дорогу домой давал товарищу советы, главным из которых был совет «не тушавацца».
Догнавший их по дороге Влахов, узнав, что сегодня должно состояться решающее свидание, тоже изложил несколько важных рекомендаций. Он считал, что у такой девушки, как «хуба́ва дево́йка Аничка» обязательно должен сказаться «глас на со́вестта», а Павлу для успеха дела следует явиться «пре́ди срока», хотя бы на полчаса.
— Перво чуй, а след то́ва говори, — внушал Павлу Иван, размашисто шагая по дороге и крепко поддерживая товарища под руку.
— Не будет она разговаривать… — покачал головой Павел.
— Как не те е срам! — укорил Влахов. — Аничка е умница!
Он еще высказался в том смысле, что Абатурин выбирает себе жену не на день, а до смерти и ради этого стоит постараться.
Свою отрывочную речь болгарин закончил истинно мужским призывом:
— На оружие!
Блажевич, придя в общежитие, быстро умылся и, перекусив, отправился к Поморцевой. Молодые люди, как догадывался Абатурин, должны были встретить и задержать Анну у поликлиники.
Линев отправился «по делам». Прощаясь, он задержал ладонь Павла в своей и сказал тихонько:
— Без благотворительности, Паша, но и не унижайся. И то и другое плохо, если она настоящий человек.
Павел остался вдвоем с Влаховым. В запасе было около двух часов, и Абатурин был рад, что в эти томительные минуты рядом с ним будет веселый и надежный товарищ.
Но против ожидания, болгарин не стал поддерживать беседу, а лег на кровать и, достав из кармана гармошку, стал извлекать из нее грустные протяжные звуки. Он мастерски играл родные мелодии, в которых иногда ощущался привкус турецких мотивов, и эти негромкие песенки наполняли комнату, покоряя печалью и милой гармонией.
