И Полину Овсеевну не пущу на сцену. Какая, к дьяволу, из нее Ганна? Расплывшаяся старуха. Что, если попробовать Сашу? Низкий грудной голос. Неторопливые, как бы раздумчивые движения. Кажется, делает одно, а мыслями в ином мире. И смотрит пристально. Темные глаза что-то говорят, говорят — только понять их надо. Может быть, у нее тоже украдено счастье? Квартирует в Юхимовой хате, а сердцем бог знает где?
«Что заставило тебя квартировать?!»
Ох, как все-таки мне хочется на сцену. Я бы, кажется, взлетел на нее. Мне все понятно в Михаиле Гурмане. Не слова, их разберет каждый. То, что скрыто. У него ведь, кажется, украли все — жизнь украли. А он держится, не падает духом. Он любит Ганну и красив в этой любви. Он бросает вызов всем, не кроется со своей любовью. Она принадлежит ему по праву.
Что, если попробовать? И Сашу на сцену. Полину — прочь. Сумею ли? Вот только нога… Протез — это же натура. Забор Васи-француза. Заскрипит — выдаст. Скажут: нет, это не Михайло Гурман, это заведующий Дома культуры Найдён Тимофеевич Будяк, это его нога так пищит. А заноет культя? Вдруг защемит? Нет играть можно только тогда, когда ты абсолютно свободен и тело твое послушно до того, что кажется не твоим. Ни твоего голоса, ни привычек, ни желаний. Ты — где-то за кулисами. На сцене — он.
Подхожу к окну. Сбрасываю палкой щеколду на ставне. Показалось, я уже когда-то так ее сбрасывал. Давно это было, еще в детстве.
…Ночь, глухая чернота. Долго плутаю в темном, зале. Точно слепой, натыкаюсь на скамьи, на ряды стульев, сшитые рейками. Где я, что со мной? Не понимаю. Я еще сплю. Хожу по клубу сонный. Ищу выход — его нет. И вот почувствовал, что в руке палка. Сжал покрепче, словно палочку-выручалочку, надеясь, что именно она и спасет меня, но пока не знаю, как ее применить. Когда в голове рассвело, я стал припоминать, что с вечера сидел на спектакле. Начал понимать, что уснул здесь, меня не заметили, клуб закрыли. Где же выход? Выход один. Подхожу к окну, сбрасываю палкой щеколду со ставни, открываю окно. Держусь за раму, нащупываю ногой карниз, спрыгиваю на землю.
Дома всю ночь горел свет. Видимо, для того чтобы навести меня на путь истинный. Не знаю, о чем думали отец и мать. Может, с рассветом собирались обойти все ямы, заглянуть в колодцы. Может, еще что решили. Только знаю, вернулся я домой, словно блудный сын. Подавленность и стыд за непослушание, за долгую отлучку. Радость и восторг оттого, что снова стою у своей колыбели.
Костя Говяз взял в руки председательскую печать в прошлом году. Отец его сокрушался:
— Из огня да в полымя! Чи тебе пенсии мало? Двести рублей — это же деньги. Живи припеваючи. Майор, заслуженный человек. Груди не хватает, чтобы регалии развешать. На что тебе новая морока? — Землемер разводил руками, — Затмение!
Привычка к ученому слову не стерлась с годами. А ведь ему за восьмой десяток перевалило. Одиноким оставался землемер до самого прошлого года. Жинка в сорок втором преставилась. Детей по миру раскидало, словно осколки взрывом. Старший погиб при Сталинграде. Дочка ушла с телятами в Казахстан — так и не вернулась, живет там. Хоть Костя удачливым оказался. Жив-здоров и не сильно калеченный. При нем можно свой век скоротать. Вот только неладное придумал: опять надел себе хомут на шею. Неужели не натер холку на службе? Попросил бы квартиру в городе. Отдыхал бы на здоровье. Так нет, ерепенится.
— Что вы меня, папаша, заживо хороните!
— Ну попробуй, хватишь горя. Мы его нахватались по самую завязку.
— Не пугайте. Я стреляный!..
Только взял печать в руки — явился первый посетитель. Первая ласточка-вещунья. Предвещала она недоброе.
— Товарищ голова, будь ласка, пропечатайте справку.
— Справку?
— Ага! Что я в действительности колхозник.
— Куда понесешь?
— Тут такое дело, Костя Антонович, — проситель замялся, — в райпотребсоюз, в город, значит, пригнали две «Волги» на продажу. Дай, думаю, куплю синего коня.
— Откуда ресурсы?
— Хиба вы не слободска людина, хиба не знаете, где у нас берут гроши? Живем на низу. Садок добрый. Ну там симиренко, белый налив, пепинка. Хиба не чулы?..
Как не слыхать. Костя сам у реки живет сызмальства. Знает, какая там земля. Отец на яблоках тоже берет немало. Но чтоб на «Волгу»! Это ж надо мешками грузить на «левые» самосвалы, по неделям простаивать на рынках.
— Колхозник, говоришь?
— А як же!
— Покличь сюда бухгалтера.
Тонкий высокий мужчина с черными нарукавниками до локтей вошел в кабинет, отодвинул Костю в сторону, положил на стол учетную книгу.
— Фамилия?
— Чи вы забыли?
— Где ж она?.. Гарпун, Гармидер, Гончий… Ага. Вот! Галченя́. — Бухгалтер поднял на лоб очки. — Так?
— Угадали!
— Сколько? — спросил Костя, стоя у края стола.
— Триста. — Бухгалтер резко закрыл книгу. Раздался звук, будто треснула хлопушка. — Минимум есть. На справку имеет право. — И ушел.
Костя долго смотрел на посетителя с ласкательной фамилией Галченя. Казалось, единственное, что сейчас занимает председателя, это чудовищное несоответствие фамилии и ее обладателя. Дядько широченный в плечах, и ростом бог не обидел. Лицо круглое, одутловатое, кирпично-темное от дождя и ветра. Галченя́!.. Галченя — это птенец в сером пушку, галчонок. Костя их доставал когда-то из гнезд, что на высоких тополях. Брал голыми руками. А этого попробуй возьми!
— Справку, товарищ голова!
Костя слепил губы вареничком, прищурил монгольские глаза.
— Справки не будет!
— Туда к бисовой матери! Что же я скажу жинке?
— Скажи: «Волга» — конь высокий, упадешь — расшибешься. Пусть ездит на тачке, как вся слобода. Спокойнее.
— Имею право. Закон на моей стороне.
— Иди к судье, пусть устанавливает твои права. А я не дам. — Костя еще больше сузил глаза, вышел из-за стола, подался грудью на Галченю. — У тебя жинка не калека, сын — вола с ног свалит, дочка уже за парубками бегает. Живете в райском саду. Золотые яблочки снимаете. И все для себя. А потребовалась справка — о колхозе вспомнили?!
— Минимум имею…
— Минимум! Выжми на всю катушку, потом приходи за справкой.
— Пойду к прокурору!
— Хоть к господу богу!
Галченя стукнул дверью.
Костя сел. Локти на стол. Седые волосы, кажется, поскрипывают под руками, точно иней. Председатель понимает: право не на его стороне. Но убежден, что поступил по совести.
Разве закон может все учесть? Вот ведь даже в одной слободе такая неразбериха. Те, кто живет «на горе», не то что яблока, картошки доброй не видят. Растаял снег, стекло ручьями. И все. Хочешь, сажай, хочешь, плюнь — все равно выгорит, не успев взойти. Сады — не на что смотреть. Один сухостой. А глянь, что «на низу». Пройдись вдоль Салкуцы. Живут, как у Христа за пазухой. Капуста такая — в корзину кочан не влазит. Тыквы лежат, словно кабаны годовалые. Их не носят, а катают. Разве поднимешь на руки такую дуру!.. В законе записано: член артели имеет право на двадцать пять соток. Каких соток? Тех, что «на горе», или тех, что «на низу»? Одни на тачках, другие на «Волгах»! Правду говорят горяне: «Не на горе́ живем, а на го́ре». И это только в слободе, в капле из океана. А по всей стране что за картина? Попробуй учти: кто где прилепит свою хату, «на го́ре» или «на радости». Уравняй их законом! Одному он бумажка, другому — «Волга».
Перед глазами стоит Галченя — крупный, налитой, словно тыква. Костя усмехнулся. «Вот махновец, а? К прокурору, говорит, пойду! И пойдет, права есть — почему не пойти?»
И еще забота свалилась на председателя: посевы бурьяном забивает, полоть надо. Но людей нет. Судил-рядил с правленцами, прикидывал-подсчитывал, — взять неоткуда. Только по больничным листкам освобождено семьдесят человек.
Костя негодует:
— Что за хвороба на мою голову!
Одергивает темно-синий моряцкий китель, складывает руки на груди, сужает глаза, но придумать ничего путного не может. Вдруг вспомнил, как в последние два года службы, когда был начальником штаба полка морских самолетов-торпедоносцев, ловил в команде «сачков». У каждого «сачкующего» на руках, конечно, документ: освобожден санчастью.
— Обойдите хворых. Кто на ногах — чтобы утром с бюллетенями были у конторы!
Забегали по хатам посыльные. Закипела слобода. Заварилась каша. Чуть свет гудит майдан. Председатель подходит к каждому, сочувствующе пожимает руку, справляется о здоровье, горестно покачивает головой, смотрит справку об освобождении, оставляет пока у себя. Пятьдесят три зеленоватых листка доверчиво легли на председательские ладони. Костя взошел на крыльцо конторы, попросил:
— Давайте поднимемся до больницы. Спешить нам некуда и здоровье не позволяет. Как раз приехали к нам врачи — большие специалисты. Обследуют каждого. Кого в стационар положат, кому на дом лечение пропишут.
