— Гербов?! — поразился Ковалев.
— Так точно, — не понимая, почему командир полка столь необычно воспринял это известие, подтвердил капитан и, словно успокаивая, добавил: — Документ посредника он мне предъявил.
Владимир Петрович быстро подошел к двери своего кабинета, распахнул ее. Семен, заканчивая разговор по телефону, положил трубку. От неожиданности, радости, необычности встречи Ковалев на секунду застыл, потом начал было:
— Товарищ полковник…
Но Гербов крупным шагом пересек кабинет, обнял друга:
«Вот как довелось встретиться!»
Минутой позже сказал.
— Получай задание, — и протянул Ковалеву запечатанный конверт.
Владимир Петрович, прочитав задание, позвонил дежурному по части:
— Немедля вызовите командиров подразделений для получения задач.
— Есть…
* * *
Сигнал «Тревога!» вспыхнул на электрическом табло дежурного в час семнадцать минут ночи. Взревела сирена. Зазвонили телефоны. Дневальные в казармах полка прокричали:
— Рота, подъем! Тревога!
Недолгий водоворот, разбор оружия — и казармы опустели. Зарокотали в парках боевые машины, и скоро потянулись их колонны по спящему городу, в степь.
Лейтенант Санчилов сидит в первой машине. От Борзенкова он получил задачу: его взвод в боевом разведывательном дозоре, вся рота действует как головная походная застава и потому вышла раньше остальных.
Метет сухой снег. Бешеный ветер бьет снежными зарядами по бронетранспортерам, тщится задержать их.
Ни огней, ни остановок..
Сначала пытается развлечь всех в машине своими неисчерпаемыми историями рядовой Антон Хворыська. Он начинен побасенками, случаями из армейской жизни.
«Между прочим, была такая история…» — обычно начинал Антон и рассказывал о злоключениях сапожника, что после повара важнейшее лицо в роте. При этом все поглядывали на Азата: тот лихо подбивал им подметки и набойки.
Или о том, как один рассеянный солдат пошел в увольнение и только на главной улице, у витрины, обнаружил: фуражку-то надел он козырьком назад. И все знали — речь идет, конечно же, о Груне. На Хворыську не сердились за его шутки, даже любили их. Во время рассказа мускул на лице у него не дрогнет, глаз не моргнет. Голос ровный, глуховатый, словно бы даже бесцветный. А «между строк» таится, плещется смех, но вроде бы Антон к нему никакого отношения не имеет.
Сегодня начал он с рассказа о своем деде, что служил в царской армии.
— Между прочим, была такая история… — пересиливая шум мотора, привычно произносит Хворыська. — Приехал в их полк инспектирующий генерал. Сами понимаете — пер-со-на!.. Пошел на урок словесности. Вызывает моего деда: «А скажи-ка, братец, э-э-э, кто такой Ганнибал?»— «Жеребец второго взвода, ваше превосходительство!» — браво отчеканивает дед. «Дур-рак! Полководец!» — рассердился генерал, аж посинел. «Никак нет, ваше превосходительство! Полководец в третьем взводе… На левую ногу захромал…»
Дроздов хохочет:
— Вот то словесность!
— Ну, это давняя быль, а я вам посвежее расскажу.
Все затихли: что еще выдумает балагур?
— Решил один наш модник усы отрастить, — продолжал Хворыська. — Я его спрашивай: «Зачем они тебе?» — «А как же, — отвечает, — на что я буду наматывать указания сержанта Крамова?»
Дроздов расхохотался пуще прежнего, понимая, что это скорее всего камушек в его огород.
— Ты только о других… А о себе?..
— Пож-жалуйста! — охотно соглашается Антон. — В прошлый раз я почему в баню не поехал?
Он сделал паузу.
— Сержант накануне мне персональную организовал.
Крамов довольно подергал себя за мочку уха: «Шути, шути, а банька та тебе на пользу пошла».
Наконец и Антону надоедает развлекать друзей, он умолкает.
Машина продолжает свой бег. Час за часом…
Дроздова начинает клонить ко сну. Он делает движения, как на гимнастике: руки вверх и — к плечам, вверх и — к плечам.
В прошлый раз, во время дальнего ночного марша, когда водители бронетранспортеров стали клевать носами, командир полка приказал остановить на несколько минут боевые машины, предложил побороться шеренга на шеренгу, а потом водителям, советовал пожевать сухари — сон как рукой сняло.
«Люда, небось, спит, как сурочек, — с нежностью думает Дроздов, — и не представляет, как это — мчаться по тревоге… Интересно, а что там мой Тайфун?»
Полтора года назад купил Виктор в Таганроге щенка овчарки и окрестил Тайфуном. Серый, с темным хребтом, белой «слюнявкой» на груди и белой точкой на самом конце хвоста.
Тайфун оказался удивительно смышленым, привязался к Дроздову всей собачьей душой.
Виктор и купал его, и расчесывал, конуру роскошную построил, обучал, мечтая вместе с Тайфуном служить на границе. Даже вел об этом переговоры с военкоматом.
Но жизнь распорядилась по-своему, и теперь Виктор очень скучал по Тайфуну. В письмах к матери расспрашивал о любимце: выпускает ли его на прогулки, тепло ли ему, не обижают ли?
Мать, когда уходил Виктор в армию, грозилась отдать Тайфуна в клуб собаководства, говорила, что не до пса ей, некогда с ним возиться. Но угрозу свою, конечно, не выполнит, не захочет сыну нанести такой удар. Да и сама уже к Тайфуну привыкла. Вообще, мать добрая. Покричать — это может. А так — от себя все отдаст Виктору. И Людмила к ней нет-нет да заходит, мать ее хорошо, родственно принимает. Это Виктору тоже приятно.
Ну, ничего, вернется на завод, облегчит матери жизнь.
А дядьку выгонит, пусть пьет где хочет, не устраивает из их дома забегаловку. Один из братьев матери, дядя Сева, — главный любитель попоек — уехал в Воркуту, на заработки. А другому надо отпечатать, где положено, тридцать две морозки… Так солдаты называют шипы на подметке сапога.
…Гудят моторы. Боевые машины, не уменьшая скорости, все мчатся и мчатся в темень и неизвестность — к району сосредоточения.
Небо стало сереть, улегся ветер, почти не падает снег. Машины остановились.
— Бронетранспортеру в укрытие! — приказывает лейтенант Санчилов. — Всем надеть маскхалаты и на лыжах — к тригонометрическому пункту!
Они целиной движутся к этому ориентиру: по балкам, мимо старых окопов.
Начинается робкий рассвет. Сквозь рваные тучи проглянула над головой Большая Медведица и снова скрылась. Где-то впереди, левее, послышалась петушиная перекличка.
— Дроздов! — раздается голос лейтенанта Санчилова.
— Я.
— Грунев!
— Я…
— Пойдете в сторожевую заставу на окраину села Красновки. Дроздов — старший…
Вот и пригодилась «тропа разведчика»! Ничего, все будет чин чинарем…
…Дроздов и Грунев идут полем. Вдруг Дроздов сел, потер снегом лицо, шею, затылок.
— Ты чего? — недоумевает Грунев.
— Сержант говорил: в темноте, чтобы лучше слышать и видеть, надо холодной водой обтереться.
Дроздов прислушался:
— Танк где-то урчит. А вон, глянь, справа — лес.
— Нет, то, несомненно, деревня, — возражает Грунев.
— Нет, лес!
— Уже светает, холодная вода, наверно, только ночью на зрение действует, — высказывает деликатное предположение Грунев.
— А я тебе, тюха, говорю — лес! — уже сердясь, настаивает Дроздов.
— Между прочим, — с достоинством отвечает Грунев, — в Уставе записано, что все военнослужащие должны соблюдать вежливость и выдержку.
— Расскажи об этом своей бабушке, — огрызается Дроздов.
— А я говорю тебе…
— Знаток уставов, — фыркает Дроздов.
— Вот и знаток…
Дроздов сверяется с компасом, и они движутся дальше. Долго идут молча. На невысокой насыпи останавливаются у обелиска неизвестному солдату. Дроздов вздыхает, вспомнив, что самый старший брат матери погиб в Отечественную войну в этих краях, а деда фашисты расстреляли под Таганрогом.
Положив у подножия обелиска сосновую ветку, Дроздов и Грунев направляются в сторону деревни. Чертов Груня оказался прав — Красновка это.
Совсем рассвело. Сиреневое небо избороздили недвижные белые тучи. Всходило солнце, разжигая неяркий костер.
Красновка вольно раскинулась у реки. Дома кирпичные, добротные усадьбы — с гаражами. Гакают гуси, вяло брешут собаки.
Навстречу разведчикам идет старик в меховой шапке и шубе из черного сукна. Старику, наверно, за семьдесят, лицо его изборождено морщинами, но держится он прямо.
— Здорово, служивые, — говорит старик приветливо.
— Доброе утро, — отвечает Грунев.
— Гвардеец я, сапер, — рекомендуется старик. — Сила-то у нас подходящая?
— Нормально. Не сомневайтесь, папаша, — солидно заверяет Дроздов.
Военному человеку многословие ни к чему.
— Вчерась здесь два проходили в шлемах.
Дроздов настораживается: «Не иначе „заброшенные диверсанты“».
— А оружие у них какое было? — вроде бы между прочим спрашивает он.
