1951
Ночью пассажирский пароход вышел из последнего шлюза на Волго-Донском канале и дал протяжный гудок. Начиналось Цимлянское море.
Берегов нового моря не было видно. Только огни бакенов раскачивались на взволнованной ветром воде, да на западе мигали зарницы. В их беглом блеске появлялись и гасли громады низких грозовых облаков.
Пассажиры собрались на палубе. Все напряженно смотрели на воду, освещенную пароходными огнями, будто это была таинственная, сказочная вода, а не обыкновенная донская, запруженная далеко на западе огромной плотиной.
Многим казалось, что и цвет и запах у этой воды совсем иные, особенные, хотя от нее, как всегда, чуть тянуло нефтью и цвет ее был ночной – черный, как тушь.
– Какая она, должно быть, прозрачная днем! – сказал молодой женский голос.
Очевидно, все согласились с этим, так как никто но возразил женщине. И только гораздо позже хрипловатый мужской голос неожиданно сказал:
– На Дону этой ночью окончательно зреют хлеба. Самое ответственное время.
– Откуда вы это взяли? – спросил тот же женский голос.
– Зарницы всегда играют, когда зреют хлеба, – ответил мужчина.
Женщина засмеялась:
– Вечно вы что-нибудь придумаете, Иван Петрович!
– Заметьте себе, – возразил мужской голос, – что я никогда ничего не придумываю. Считаю это излишним. Я, как вам известно, метеоролог и привык иметь дело с точными цифрами и явлениями.
– И напрасно не придумываете, – заметила женщина.
– Предоставляю это писателям и поэтам, – сердито сказал метеоролог.
Писатель Макаров, стоявший невдалеке, только поежился: «Да, с этим метеорологом, пожалуй, никак не споешься». А Макаров как раз собирался познакомиться с ним и поговорить об изменении климата в южных степях в связи с появлением нового Цимлянского моря.
– А я вот, наоборот, – проговорил чей-то спокойный голос, – считаю, что воображение помогает науке и развитию практической жизни.
Метеоролог не принял этого вызова из темноты и промолчал. Тогда спокойный голос сказал:
– Да вы же сами прекрасно знаете, что если бы не было человеческого воображения, если бы не было у нас способности представлять себе будущее, то не было бы никаких новых морей, лесов и каналов.
Метеоролог снова промолчал, а женщина сказала с досадой:
– И охота вам, Иван Петрович, изображать ходячую таблицу умножения!
– Ну, ладно! – согласился метеоролог. – Не будем сейчас спорить.
– Вот именно сейчас, – вмешался Макаров. Он не любил людей без полета, без воображения. Давно уже он заметил, что такие люди относятся с пренебрежением ко всему, что, по мнению Макарова, украшает жизнь, – к веселью, выдумке, шутке, поэзии, – и считают, что только точное знание и деловой расчет – ценности жизни.
Таких людей Макаров называл «родоначальниками скуки». От них никакой радости – ни себе, ни другим.
– Именно сейчас, – повторил Макаров, – отрицать воображение просто нелепо, когда вы плывете по этому новому морю над теми местами, где вчера еще лежала сухая, перегоревшая степь.
– Что же вы думаете, ваши мечтатели создали это море? – спросил метеоролог.
– Да, мечтатели! – уже сердясь, ответил Макаров. – Такие, как, может быть, вы.
– Вот за это спасибо!
– А вы не прибедняйтесь! – резко сказал Макаров. – Зачем это вам нужно?
– Что нужно?
– Изображать из себя сухаря. Ваша наука, между прочим, пока еще одна из самых неточных. И какой бы вы были метеоролог, если бы не думали о тех временах, когда человек будет создавать погоду по своей воле.
– Оно так и случится, – сказал капитан парохода. Он вышел на палубу и курил, стоя позади пассажиров. – Вековечная мечта моряков.
«Да, – подумал Макаров, – вековечная мечта всех земледельцев, моряков, всех людей о постоянном голубеющем штиле над прозрачными морями, о вечном лете, о влажной теплоте, когда почти на глаз видно, как растет пшеница и наливаются соком помидоры. Человек проложит новые небесные дороги для дождей и гроз, дороги в те области земли, где дожди больше всего нужны. Человек уничтожит губительные ветры, и только легкий бриз будет дуть над лугами и переносить цветочную пыльцу».
Ослепительно мигнула зарница, и в глухих необъятных далях зародился первый гром. Он приближался, нарастал, пока не загремел над морем от края до края. От тучи подуло холодноватым ветром.
– У меня есть маленький мальчик, мой сын, – сказала женщина и тихо, про себя засмеялась. – Он очень любит грозу. Каждый раз говорит: «Мама, пойдем смотреть грома». А я боюсь грозы.
– Ничего, Маша, – сказал метеоролог, – она уже уходит на северо-восток. Нас не заденет.
Пассажиры разошлись. Макаров остался на палубе. Он не мог сейчас уснуть. Будут еще в жизни сотни ночей, когда он успеет выспаться, а такая ночь никогда не вернется. Первая ночь на обширном и глубоком этом море, созданном руками советских людей, его соотечественников, его друзей, его сверстников.
«Какое величавое, простое и человечное время», – подумал Макаров и вдруг с новым раздражением вспомнил о метеорологе. «Небось уже храпит в своей каюте. Откуда только берутся в нашей стране эти нудные люди? Эта холодная кровь? Эти пустые глаза? Кому они нужны в юной нашей жизни? От них хмурятся дети и гаснет девичий смех».
Макаров просидел на палубе до рассвета. Гроза, действительно, ушла на северо-восток и все реже сигналила оттуда розовыми вспышками зарниц.
Когда начало светать, Макаров увидел невдалеке от себя седого человека в очках. Он сидел в сыром от росы плетеном кресле и смотрел на море.
Заря синела, разгоралась. В очень высоком, как бы распахнутом в глубину небе догорали звезды, бледные, как капли воды.
Человек в очках встал и показал Макарову на белую пелену, лежавшую над морем.
– Смотрите! – сказал он. – Наконец-то!
– Что наконец-то? – не понял Макаров.
– Да это же туман! Разве вы не видите? Туман! – радостно повторил он. – Это море родило здесь туман.
– Ну и что же? – спросил, недоумевая, Макаров. Он не понимал, почему этот незнакомый человек волнуется из-за такого, в сущности, пустяка, как предрассветный туман.
– Как «что же»? – сказал в сердцах незнакомый человек. – Да вы понимаете или нет? Туман в этих местах в половине лета! Да это же чудо! Это же влага! Свежесть! Роса! Об этом можно было только мечтать нам, метеорологам, чтобы здесь наконец появились такие летние туманы.
– Ах вот как! – с легким злорадством сказал Макаров, Он понял, что говорит с ночным метеорологом. – Значит, об этом можно было только мечтать!
– Ну, конечно! – ответил метеоролог.
– А я, признаться, думал, – заметил Макаров, – что вы навсегда потеряли способность мечтать.
Метеоролог снял очки и, прищурившись, посмотрел на Макарова.
– Эх, молодой человек, молодой человек! – сказал он с укором. – Скоропалительно думаете! Ну, скажем, разве вы и вправду верите в то, что есть у нас хотя бы один человек, который бы ни о чем не мечтал? Особенно о том, что связано со счастьем людей…
– Но ночью, – пробормотал, растерявшись, Макаров, – вы говорили совершенно обратное.
– Не знаю, кто вы по своим занятиям, но проницательности у вас, как видно, мало. Мало, молодой человек. Просто я не люблю преувеличений, восхищений, громких слов и всего такого прочего. И не люблю всего этого потому, что глубочайшим образам люблю природу, силу человеческого духа и настоящую человеческую мечту. А она никогда не бывает крикливой, молодой человек. Никогда! Чем больше ее любишь, тем глубже прячешь в сердце, тем сильнее ее бережешь. А вы-то этого, оказывается, и не поняли.
– Простите, я и вправду не понял, – сознался Макаров и покраснел.
– А небось литератор? – заметил метеоролог. – Ну, ничего! Бывает. Смотрите, подходим к Цимлянской.
Пароход снова загудел торжественно и протяжно. Пассажиры начали торопливо подыматься на палубу.
Вышла и молодая женщина с маленьким сонным мальчиком на руках. Ей, должно быть, трудно было его держать. Она немного перегибалась назад, и по тонким и нежным очертаниям ее тела было видно, что она очень молода, сын этот у нее – первый и единственный. Макаров догадался, что эта женщина бранила метеоролога ночью. Сейчас она ему нежно улыбнулась и сказала:
– Опять вы всю ночь не спали, Иван Петрович! Выдумщик вы, вот что!
– Мама, это пожар? – спросил мальчик и показал на запад, где в первых лучах солнца пылали десятки маленьких солнц в окнах гидростанции.
– Нет, сынок, – ответила женщина. – Это плотина. И станция. Это конец Цимлянского моря.
– Ну вот, – сказал мальчик. – Разве вы не могли его сделать еще больше, протянуть вон туда!
Мальчик показал на запад, а женщина улыбнулась и ответила:
