– Э-хе-хе! – старик постучал пальцами по столу. – С ним знакомиться нужно годами. Если бы вы были помоложе, я бы уговорил вас заняться этим делом. Не все же вам писать и писать. Обучил бы вас, как вот обучаю этому Любу. Виноделие! О нем поэмы надо писать! Вот, скажем, начали прибавлять к вину фосфор – и сразу же добились очень тонкого вкуса. От примеси железа вино, например, получает необыкновенно живой красный цвет. Есть у меня сухое винцо, правда, простое каберне, но мне удалось придать ему запах фиалки. При этом в нем много огня. Я открыл этот новый сорт вина путем сочетания разных веществ. Вот почему я считаю виноделие искусством.
– Пожалуй, что так, – согласился я.
– А как же! Каждое искусство требует преемственности. Преем-ственно-сти! Понимаете? Мастер должен передавать свое искусство ученикам. В любой области – и в вашей, писательской, и в моей, винодельческой.
Я не заметил, как на столе появилась бутылка вина, черного и густого.
– Я, – продолжал старик, – винодел. И из Любы я тоже сделаю винодела. На днях она уедет учиться в винодельческую школу. А когда вернется, я передам ей, как говорится, все свои «секреты» изготовления вина.
– Какая вы счастливая, Люба! – сказал я с грустью. – Я просто завидую вам.
– А я и сама рада, – ответила Люба. – Мне только маму жалко.
Обратный путь был неожиданно бурным. Ветер шумел в кустарниках, в горах, высвистывая на зубчатых вершинах свою беззаботную песню. Шум его мешал мне слушать старика. И, помню, мы все время боялись что-то уронить и разбить, но что, я не знаю, так как было темно и я по своей близорукости не мог разобрать, что это такое мы тащим с собой.
Старик довел нас до самого дома и ушел обратно.
Через день я уехал. Настя и Люба проводили меня в поселок, до пыльного автобуса. Когда я садился в автобус, Люба протянула мне маленький сверток.
– Это что?
– Это вам от Петра Петровича, – сказала Люба. – Бутылка его вина, того, про которое он вам рассказывал.
Только сейчас я понял, что, очевидно, эту бутылку мы так боялись разбить ночью.
– Да не от Петра Петровича это вам, – сказала, улыбаясь, Настя, – а от Любы. Она бегала тогда с вами за этим самым вином. Вам на дорогу.
Вечером теплоход, на котором я уезжал, отвалил от феодосийской пристани. Как всегда во время зимнего рейса, на теплоходе почти не было пассажиров. Я стоял у борта и старался разглядеть знакомые берега. В далекой тьме угадывался Карадаг. Я увидел – мне это не могло показаться – слабый свет у самого края горы. Может быть, эго был свет из окна Любиной комнаты.
Я спустился в каюту, откупорил бутылку стариковского вина и выпил немного – всего один стакан. Выпил за эту кремнистую землю, за зимнее море, за новых моих друзей, но больше всего за то, чтобы мимолетная наша дружба стала такой же крепкой, как сок этого рубинового вина.
1950
– Да як же, скажи мне на милость, – опросил Петр Софронович Игнатия Мусиевича, – люди будут кликать-называть то море, чи озеро, которого ще немае?
– Кто его знает, – неуверенно ответил Игнатий Мусиевич. – Придумают. На это люди у нас проворные, на названия.
– Чтобы название целому морю придумать, превеликую мечту надо в себе иметь, Игнатий Мусиевич. Это же море, а не простая улица или село.
Разговор этот происходил в вагоне поезда между станцией Лихой и Сталинградом. С верхней полки, свесив голову, смотрел на стариков белобрысый юноша в черной тужурке с якорями на золоченых пуговицах – ученик речного училища Леня Бобров. Он никак не мог сообразить, что это за странные старики и куда и зачем они едут. Расспрашивать их было бесполезно. На все вопросы старики отвечали замысловатыми шутками и вообще держали себя как заговорщики.
По некоторым признакам выходило так, что старики как будто едут на строительство Волго-Донского канала. Но на что они там нужны? Рассказывать сказки? Или приглядывать за младенцами? Похоже, что это были старые рыбаки. А может быть, они едут погостить к своим сыновьям или замужним дочкам. Так зачем же это скрывать?
В конце концов Лене надоело ломать голову над этой загадкой, и он решил действовать так же хитро, как и старики.
– На станции Кривая Музга, – сказал он небрежно, – отцепят наш вагон и подадут оттуда на Калач. Так что если вам, деды, ехать дальше – на Сталинград, то будьте готовы, – в Кривой Музге у вас пересадка.
– Это безусловно правильно! – сказал Игнатий Мусиевич.
– Что правильно?
– Что отцепят. Железнодорожное начальство безусловно знает, что ему полагается делать. Имеет инструкции.
– Значит, поедем мы с вами в Калач? – с наигранной беззаботностью сказал Леня.
– А что же, – заметил Петр Софронович, – и в Калаче и подале за Калачом люди неплохо живут.
– А вы что ж, дедушка, – спросил Леня, – бывали в том Калаче?
– Я скрозь бывал и горилку пивал и, как говорится, и по усам не текло и в рот не попадало.
– Ну и веселые деды! – сказал несколько даже льстиво Леня Бобров, – Сразу видно, к детям своим едете погостить.
– Наши дети – заводные сети, – ответил со вздохом Игнатий Мусиевич, – вот кто наши дети.
– Была такая стариннейшая солдатская песня, – добавил, в свою очередь, Петр Софронович. – Сам я ее пел, будучи в царской армии. «Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши сестры? Наши сестры – пики, сабли востры, вот где наши сестры!»
– Ну да, дело у вас рыбацкое, – сказал, подумав, Леня Бобров. – Ясно!
– Дело наше не рыбацкое, а цыганское. Вот ездим, ума набираемся. А наберемся – до своей хаты вернемся.
– Вернемся, это верно! – охотно согласился Петр Софронович. – Справим, что требуется, и айда до дому!
– А вы часом не из Темрюка? – спросил наугад Леня.
– До того Темрюка не дотянулась ще наша рука, – ответил Игнатий Мусиевич.
– Значит, без роду и племени, – сказал наконец в сердцах Леня.
– Нет. Мы роду рабочего, а племени – к работе охочего, – снова так же складно ответил Игнатий Мусиевич и этим ответом привел Леню Боброва в совершеннейшее расстройство.
«Хватит у меня своей заботы, – подумал Леня, – а я еще буду с этими стариками играть в кошки-мышки. В самом деле, еду на практику на строительство канала, на новейший в мире землесос. Об этом прежде всего надо подумать, о том, чтобы не осрамиться после школьной скамьи, а не связываться с этими дедами. Какое мне до них дело!»
В этих мыслях Лени Боброва было все же несколько капель горькой обиды. Дело в том, что Лене Боброву казалось, что весь вагон должен если не завидовать ему, юному речнику, едущему на такое ответственное и знаменитое дело, то, по крайней мере, относиться к нему, Лене, с уважением и некоторым удивлением. Да так оно и было. Кому бы из попутчиков Леня ни рассказал о своем назначении, все радостно удивлялись и говорили:
– Вот, совсем еще мальчик, а уже едет на строительство! Да еще на землесос! Повезло молодому человеку.
И потом шла приятные для Лени рассуждения, что на строительство безусловно посылают самых отборных и способных людей.
Так говорили все, кроме этих двух упорных стариков. На них назначение Лени Боброва на землесос не произвело никакого впечатления, хотя Леня и рассказал им, что это мощнейший землесос, заменяющий труд нескольких тысяч человек. Должно быть, старики просто ему не поверили. Между собой они называли Леню «дытыной», ребенком, и это тоже было до некоторой степени обидно.
Поэтому Леня почувствовал даже легкое удовлетворение, когда в Кривой Музге старики вышли вместе с ним из вагона и сразу же, как только ступили на деревянную платформу, оробели, засуетились и начали расспрашивать всех, как проехать на будущее водохранилище.
В конце концов какой-то мрачный на вид шофер забрал их, усадил в кузов грузовой машины и умчал со станции в клубах пыли. А Леня так и остался в недоумении: что же это за старики?
А старики, трясясь на машине, понемногу успокоились и даже начали посмеиваться над любопытным юношей из вагона.
– Ох, и цикавый же хлопчик! – говорил Игнатий Мусиевич. – Ему требуется все знать, что до его носа не касается. Ну, и покрутили же мы ему голову. Попомнит он нас, Петр Софронович.
– Я тоже так думаю, что попомнит, – отвечал Петр Софронович, но отвечал неуверенно: ему было сейчас не до Лени Боброва. Чем ближе они подъезжали к будущему водохранилищу, тем сильнее удивлялся старик.
Все было здесь ново и непонятно: великолепное асфальтовое шоссе и рядом огромные навалы глины, курящейся пылью, грохочущие ковшами экскаваторы и нарядные поселки из белых, розовых и голубых домов, зеленоватый налет цемента на всем и машины, похожие на черных железных крабов. Кто его знает, как даже зовутся эти машины и какое они имеют предназначенье. На тех машинах управляются девушки в красных косынках. И как это может девушка своей слабой рукой двигать такую машину?
