И решил: надо послать кого-нибудь в хвост колонны, поторопить кухни, и, послав в хвост колонны взводного, сам поехал вперед осмотреть дорогу и забеспокоился: впереди были сплошные выбоины, наполненные дождевой водой, которую еще не успело испарить солнце.
Вернувшись к батарейцам, сказал командиру первого орудия, чтобы был повнимательней и объезжал колдобины, и продолжал ехать в одиночестве по обочине дороги.
Листов, ехавший со своей пулеметной командой, предавался воспоминаниям:
— …да дед был и не лиходеем, а просто имел дурную привычку носить за голенищем правого сапога плетку-свинчатку. Чуть что не по его — жиганет сей плеткой из-за спины и пойдет себе как ни в чем не бывало, а ты стоишь в смертельном страхе за будущее и думаешь: повторится ли этот дружелюбный акт или бог милует? И даже мало чувствуешь, что там сочинилось на твоей спине, а когда дед удалится — скинешь рубаху, а на ней кровавая дорожка, след дедовой плетки. Это — за яблоки, кои мы вытряхивали из чужих садов. А был и такой случай…
Александру надоело слушать его байки, и он строго заметил:
— Поручик Листов, вы лучше смотрите за пулеметами, чтобы не застряли. Вдруг понадобятся?
Пулеметы, конечно, никому сейчас не понадобятся, армия шла по своей территории, но Андрей Листов все же умолкал, проверял пулеметные повозки и, ничего не найдя плохого, укоризненно косил светлые свои глаза на Александра и некоторое время ехал молча. Однако через несколько минут опять слышался его безунывный голос:
— …А еще вот какой случай был: забрались мы однажды в сад станичного атамана, ну, делаем свое ребячье дело, то есть крушим яблоки и все, что попадется под руку, в ночной темени, и вдруг…
И Александр усмехнулся: речь шла о былых проказах его и его дружков, которыми он верховодил в станице в пору золотой молодости. Отчаянная была орава, не один сад обчищала раньше времени, не одного казака доводила до исступления разбойными набегами не только на сады — это еще куда ни шло, — а на целые косяки дончаков, пасшихся в степи; налетят ребята, поймают пару-две лошадей и айда гонять их туда-сюда аллюром, так что гул стоял в ночной степи и свист соловья-разбойника до самой зари. А потом вручали взмыленных лошадей табунщику, велели ему помалкивать и были таковы. Все, конечно, потом обнаруживалось, и попадало соловьям-разбойникам плетей, как и положено, — подзатыльники в счет не шли.
Но то было так давно… И Александр вспомнил о вещах более близких: о доме, об отце и братьях, о Верочке. Как они там? Живы-здо-ровы? Надо им написать хотя бы открытку. И Надежде написать — как-никак, а супруга… По закону, хотя фактически — плод взаимных ошибок, игра случая. С обеих сторон.
Мария не такая. Эта — нежная, возвышенная. Счастлив будет Николай Бугров, если все у них наладится. А впрочем, вряд ли наладится: первое его предложение она не приняла. Да и характерец у Николая: огонь! Сам сгорит и другого спалит, а Мария не такая, чтоб… «Гм, А какая же?» — спросил он себя в уме и не знал что отвечать. Но одно знал хорошо: «Не про нас, сирых», и почему-то взгрустнул.
У орудий шла незлобивая перепалка:
— Сызнова постромки лопнут. Это ж беда, какие дороги бог удумал на нашу голову!
— Ты бога не замай, односум, а лучше подставляй холку под колесо, — урезонил его степенный голос бородатого казака.
— А что моя холка, бычачья, никак? Это тебе не дроги подваживать, а целую орудию на себе тащить.
Александр оглянулся и увидел: невдалеке застряла в колдобине упряжка первого орудия. Ездовые настегивали три пары лошадей, кричали суматошно, но колеса орудия лишь уходили в песок и жижу все больше, и лошади ничего не могли сделать.
Александр спрыгнул с коня и сказал:
— Вахмистр, возьмите два угона второго орудия и подпрягите к первому. Быстро, не то всю колонну задержим.
Ездовые второго орудия выпрягли лошадёй, завели их к первому орудию, прислуга налегла на колеса:
— Ну, милушка, тронулись с богом!
— Эту милушку покель стронешь с места, и немецкий ероплан пожалует.
— Ероплан, а хочь бы и цаппелин, мы образумим враз, а вот язык твой, парень, не иначе как в замок просится, видит бог.
— На амбарный, батя, пудовый, беспременно, другим не управишься, — шутили казаки.
Александр прикрикнул:
— Прекратить разговоры!.. — И Андрею Листову: — Поручик, остановите пулеметную команду, — не следует отрываться от колонны.
Андрей Листов велел пулеметчикам остановиться, потом подошел к Александру и, указав в сторону нависшей над болотами тучи, негромко сказал:
— По-моему, вон из-за той идиотской тучи выползает немецкий граф цеппелин — его еще никто не видит. Со стороны Млавы или Нейденбурга, очевидно, противник решил разведать, что тут у нас делается.
Александр бросил взгляд в небесную даль, где все более хмурились облака, и действительно заметил там серебристую точку — не понять только было, движется точка или стоит на месте. И подумал: «Вот и начинается война. Для меня, для нашей армии. Как все просто…» — и хмуро сказал:
— Вот и для нас начинается война… Приготовь пулеметы, но не наводи на точку, чтобы служивые не обратили внимания и не устроили паники. Если подойдет ближе — продырявим пулеметами.
— Но он тоже вооружен пулеметами и может наделать бед.
— А мы упредим, — ответил Александр и заторопил прислугу застрявшего орудия: — Живей, живей, друзья, пока новый дождь не собрался.
Ездовые наконец пристроили две пары добавочных лошадей, сели на них и приступили к делу. Послышалось укоризненное:
— Кум Митрий, не давай волю плетке, а давай уму.
— Не вывертывай колеса, за бога ради, прямей держи!
— Не замай спицы, спицы не тронь, а за обод, за обод ее, супротив-вицу! — шумели вокруг, и вскоре орудие наконец выкатилось из глубокой песчаной колдобины и встало на твердый грунт.
И тут раздался визгливый крик:
— Цаппелин, братцы! Он весь бомбами напиханный!
На минуту все замерли и обратили взоры на небо, где плыла серебристая сигара — дирижабль с маленькой, длинной гондолой под брюхом. Кто-то бросился прочь с дороги, к леску, что был напротив, но Александр повысил голос и приказал:
— Первое орудие — к бою. Подкопать песок для лафета и угла атаки. Остальным рассыпаться! Разворачивай! — А Андрею Листову бросил: — К пулеметам, Андрей. Мишень отменная, а я бризантными попробую.
— Без приказа?
— Будем ждать приказа — они расстреляют нашу колонну.
Прислуга засуетилась, орудие развернули в считанные минуты, лошадей отвели в сторону, а песок на дороге расшвыряли лопатами так, что ствол орудия поднялся градусов на тридцать.
Колонна солдат рассыпалась по сторонам дороги.
И в это время послышалась нечастая дробь выстрелов с дирижабля. Солдаты и казаки опять шарахнулись по сторонам, но выстрелы не причиняли вреда, и все успокоились.
* * *
Александр смотрел в бинокль на приближавшийся дирижабль и в уме определял: «Дальность — полторы тысячи саженей, высота — триста, скорость — верст сорок. Что ж, попробуем, граф цеппелин», — заключил он и подал команду:
— Первое орудие — поворот влево! Бризантным! Взрыватель дистанционный! Трубка двадцать два! Прицел двадцать! Один патрон — огонь!
Орудие шарахнуло по дирижаблю, шедшему навстречу, однако снаряд разорвался с недолетом.
— Эх, маленько бы еще — и как раз накрыли бы! — сожалел кто-то.
И в это время Андрей Листов застрочил из пулемета, а потом застрочил еще один «максим».
Александр скорректировал:
— Трубка двадцать четыре! Прицел двадцать два! Один патрон — огонь!
Гром выстрела заглушил голоса и надавил на уши, но солдаты и казаки и не замечали это, а смотрели на дирижабль, с которого уже не стреляли, и напряженно ждали, что будет дальше.
И второй снаряд немного не долетел до цели, но дирижабль шел именно к точке, где только что разорвался снаряд, не будучи в состоянии быстро маневрировать, и тогда Александр отдал последнюю команду:
— Три патрона, беглым — огонь!
Орудие выстрелило, облачко разрыва вспыхнуло возле носа дирижабля, и он как бы вздрогнул и наклонился вперед. Второй разрыв снаряда пришелся возле корпуса, у гондолы, и дирижабль разом как бы остановился, подумал немного и пошел в сторону.
— Подшибли, братцы! Ей-богу, не брешу!
— Вывалился один, вывалился, рази его гром!
— А ну, еще разок, пушкари!
— Молодцы-то а какие? — кричали со всех сторон.
Орудие выстрелило еще раз, дирижабль клюнул носом, сморщился в считанные секунды и мешковато и резко устремился к земле.
— Отставить огонь! — приказал Александр и, достав из кармана брюк платочек, утер неизвестно когда выступивший на лбу обильный пот. И странно: ни страха, ни волнения, ни гордости, что он сбил дирижабль, он не испытывал. Наоборот, ему стало даже жалко, что такой серебристый красавец теперь уж никогда не будет летать. А ведь его надо было сделать…
