— Ставьте. А поскачете, когда приведут пленных, коих определенно уже захватили наши, — я послал наряд, — сказал Самсонов.
Александр скомандовал:
— Разворачивай вправо! Лишние угоны убрать!
Самсонов наблюдал, как ставится орудие на место, в строй, как прислуга четко, без суеты и даже степенно делает свое дело, и негромко говорил Артамонову и Роопу:
— Видите? Без шума, без суеты. Если так будет и на позициях, да еще будет такая же меткость стрельбы, мы с вами, господа, можем быть спокойны.
И пошел к другим упряжкам и орудиям, к пулеметным пароконным упряжкам, рассматривая казаков и солдат, щупая бока лошадей, заглядывая в зарядные ящики, как будто снаряды подсчитывал, и неожиданно сказал одному солдату, что возился возле лошадей третьего орудия:
— Братец, а покажи-ка мне свои сапоги! Сапоги, подошвы то есть.
Солдат растерялся, но быстро нашелся и сказал:
— А чего их смотреть, ваше превосходительство, как в них чуть душа держится? Как бы дневочку разогрешили — вот тогда они пришли бы в самый аккурат, право слово. По такой по пустыне разве же сапог надолго достанет? Все ведьмы, должно, толкли ее, клятую эту дорогу, своими ступами и нам под ноги кинули, рази их гром.
Самсонов спросил:
— Как фамилия-то ваша, служивый?
— По-уличному — так Степанчиковы, а как по метрикам — так Ефим Степанов Журавлев, ваше превосходительство, извиняйте за бестолочь.
Самсонов подозвал Филимонова, генерал-квартирмейстера штаба армии, и сказал:
— Дневку просят нижние чины, а мы ее позволить не можем. Посему, перед границей, прикажите интендантам побеспокоиться об обуви. Или о починке износившейся. В таких сапогах далеко не уйдешь.
— Слушаюсь. Постараюсь кое-что сделать. Хотя, как я вам изволил докладывать, новых сапог недостает.
— Да нам и не надоть новых, вашесходительство, нам бы дневочку, а хоша бы половинку только, и все будет в аккурате, — сказал солдат. — А новых для такой дороги, черти бы на ней ездили, разве настачишься? Горы не хватит, право слово.
Самсонов с уважением посмотрел на него, качнул головой и произнес:
— Скромная душа русского человека, Ефим Журавлев. Но сапоги все равно надо чинить, если новых не выдадут.
— Починим, починим, вашесходительство, у нас все есть: шила, дратва, подметки и все такое, дневочку бы только исхлопотали, вашесходительство, а?
— Сие от нас не зависит, Степан Журавлев, но мы будем просить ставку фронта дать нам дневку, — сказал Самсонов. — А за ваши слова — большое вам спасибо. За вашу скромность, за хозяйственность и расчетливость.
Журавлев сказал по-хуторски просто:
— Не стоит благодарности, вашесходительство. На то мы и есть служивые. Есть, — значится, есть, нет, значится, — обойдемся на первый случай. Так что не извольте беспокоиться.
В это время конвой пригнал пленных с дирижабля, и Самсонов расстался с солдатом и подошел к пленным. Их было пять человек, все — офицеры, выбритые до блеска кожи, холеные и надушенные какими-то духами, от которых Самсонов даже поморщился.
Офицер конвоя доложил:
— Пленных захвачено пять, ваше превосходительство, шестой выбросился, помешался, как они говорят, — кивнул он на пленных. — Все офицеры, обер-лейтенант говорит по-русски.
Самсонов обратил внимание, что пленные офицеры все время крутят головой и наблюдают за казаками-конвойными, косят глаза на их пики, которые торчали возле ног их владельцев, и хотя держались внешне гордо и с великим достоинством, однако в глазах виден был испуг необыкновенный, словно их привели на казнь.
— Господин генерал, — неожиданно обратился к Самсонову обер-лейтенант — огромный, белявый и длинношеий, — вы не имеете прав стрелять дирижабль орудие, потому дирижабль не есть оружие нападения, а есть воздушный аппарат наблюдения.
Офицер конвоя сообщил:
— На цеппелине было четыре пулемета и много гранат.
— Это есть себе защита, господин генерал, — не унимался обер-лейтенант, бегая растерянным взглядом из стороны в сторону.
Самсонов раздраженно оборвал его:
— Прекратите паясничать, обер-лейтенант. Пулеметы и гранаты еще не значились ни в одной армии как оружие наблюдения… С какой целью и откуда вы прилетели?
Обер-лейтенант переглянулся со своими сослуживцами, как бы спрашивая: говорить или не говорить? И, помявшись, ответил на чистом русском языке:
— Прилетели из-за Нейденбурга с целью рекогносцировки, господин генерал. И задержки ваших войск, если это окажется возможным, или произведения паники.
— Кто захватил наш город Млаву?
— Семидесятая ландверная бригада генерала фон Унгерна. Она получила приказ оставить Млаву ввиду превосходства ваших сил, которые направляются к нашим границам, но Унгерн не хочет оставлять город.
— Кто еще защищает ваши границы здесь, на юге? — продолжал допрос Самсонов.
— Только войска генерала фон Унгерна. Выше его — двадцатый корпус генерала фон Шольца. Где именно он, мы не знаем.
— Какие ваши силы противостоят нашей первой армии?
— Семнадцатый корпус генерала фон Макензена, первый армейский генерала фон Франсуа, первый резервный генерала фон Белова.
— Благодарю. Можете быть свободны, — сказал Самсонов и повернулся уходить, да обер-лейтенант почти умоляюще спросил:
— Господин генерал, а ваши казаки пиками нас…
— Оставьте глупости, обер-лейтенант, и не выдумывайте сказок. Мы с пленными не воюем… Увести их. Генерал Филимонов, допросите более обстоятельней, — а когда пленных увели, сказал Роопу и Артамонову: — Представьте еще к награждению: поручика Листова — Георгием четвертой степени, командира взвода — Георгием четвертой степени, фейерверкера — медалью святой Анны, заряжающего — тоже… Вам, генерал Рооп, — завтра выбить Унгерна из Млавы налетом кавалерии, гусар — в частности. Можно клястицких.
— Слушаюсь, — козырнул генерал Рооп.
А Самсонов подошел ближе к нижним чинам и сказал:
— Тяжка ваша дорога, братцы, вижу, но теперь уже ничего не поделаешь, и приходится расплачиваться за ротозейство и бездарность некоторых чиновников. Потерпите еще сутки, и мы будем у границы Восточной Пруссии. Россия вверила нам тяжкий, но почетный труд — воинский долг: защиту родимой земли от вековечного врага, кайзера Вильгельма Второго, который точит против нас нож еще с пятого года. Идите же на геройский подвиг этот, несмотря ни на что, и пусть бог благословит ваш нелегкий ратный путь. Спасибо еще раз, братцы, за доблесть и долготерпение ваше. С богом — в путь-дорогу! — заключил он негромким, слегка охрипшим от дорожной жизни голосом.
Колонна солдат и казаков ответила ему дружным: «Рады стараться, вашесходительство» — и задвигалась, зашумела голосами командиров, загудела орудийными упряжками и колесами и двинулась вперед чеканным шагом, будто на параде. А казаки даже затянули свою походную песню, и она полилась над дорогой звонко и красиво.
И солнце спряталось за тучи, и стало легче дышать.
Самсонов стоял в стороне от дороги, наблюдал за движением войск и посматривал на небо: не пошел бы опять дождь, но на дождь похоже не было, и он сказал Артамонову и Роопу:
— Прикажите командирам идти вольно.
Артамонов возразил:
— Это — не соответственно, ваше превосходительство, — идти перед командующим, кому как вздумается.
— Прикажите идти вольно, — повторил Самсонов.
Артамонов что-то шепнул Роопу, и тот громовым голосом скомандовал:
— Идти вольно-о-о!
И по колонне пронеслось:
— …о-о-о-льно-о!
В это время адъютант Самсонова принес телеграмму и доложил:
— Из ставки фронта.
— Что там еще? — спросил Самсонов.
Адъютант прочитал: главнокомандующий фронтом требует ускорить наступление второй армии, так как задержка ставит в тяжелое положение первую армию, которая ведет бой уже два дня в районе Сталюпенева.
— Ответа на мою телеграмму Ренненкампфу нет?
— Нет.
Самсонов помрачнел: ставка фронта начала военные действия первой армии несогласованно с движением и возможностями второй армии. И теперь поняла свою ошибку. Но что может сделать вторая армия, продвигаясь по этим идиотским песчано-глинистым дорогам? И находясь от первой армии в пяти хороших переходах?
И сказал начальнику штаба армии, генералу Постовскому:
— Ответьте ставке: армия наступает со времени вашего приказания безостановочно, делая свыше двадцати верст в сутки по пескам, почему ускорить марш не могу.
— Ваше превосходительство, ставка требует от нас, — возразил было Постовский, но. Самсонов прервал его, указав на дорогу:
— Генерал, а сколько вы могли бы пройти по такой дороге за сутки? С полной выкладкой к тому же…
