— Я полагаю, что повеление великого князя не предусматривает контратаки противника, — заметил Александр.
Артамонов строго посмотрел на него и недовольно произнес:
— Штабс-капитан, за подобные слова об августейшей персоне вас могут разжаловать. Но — бог с вами, я не доносчик, голубчик.
Александр смутился, однако сказал совершенно спокойно:
— Ваше превосходительство, если русский офицер имеет сказать свое мнение о наилучшем поведении войсковой части в случае наступления противника, неужели за оное следует срывать погоны?
Это была дерзость, и Артамонов даже широко раскрыл глаза и посмотрел на него, словно на привидение, готовый воскликнуть: «Вы сошли с ума, юноша!», но не поскликнул, а наставительно сказал:
— Вы еще очень молоды, штабс-капитан. Впрочем, уже в чине и уже кавалер георгиевский. Я еще и не поздравил вас и делаю это сейчас.
— Благодарю вас, ваше превосходительство.
— А о том недоразумении в связи с цеппелином забудьте. Мы, старики, ворчливы и можем иногда наговорить несоответственное.
— Я уже и забыл об этом, ваше превосходительство.
— Вот и хорошо.
На том и расстались.
Крымов уже сидел в автомобиле и распекал генерал-квартирмейстера за то, что тот плохо распоряжается сеном, валявшимся там и сям возле штаба. Александр только и слышал: «Виноват, ваше превосходительство. Все будет в отменном порядке незамедлительно».
Крымов ничего более генерал-квартирмейстеру не сказал, а подождал, пока Александр сел на заднее место, и велел шоферу ехать к Мартосу, командиру пятнадцатого корпуса. И лишь когда автомобиль покатился по пыльной, песчаной дороге, к тому же ухабистой, отчего его подбрасывало едва ли не через каждый аршин так, что все печенки ходили ходуном, Крымов спросил:
— Жаловался на судьбу старик?
— Немного. Но Сольдау возьмет, вероятно, сегодня.
— Это нам и требовалось. А Мартос возьмет Нейденбург, и, следовательно, левый наш фланг будет более или менее закрыт. Но… — помолчал он немного, протянул руку с черной тетрадью через плечо, подавая ее Александру, продолжал: — Прочитайте, что я здесь записал… В этом духе я буду докладывать командующему.
Александр наклонился через сиденье, взял тетрадь и подумал: «Не доверяет шоферу. Любопытно. А вообще — правильно делает» — и стал читать.
— Последние страницы, — подсказал Крымов и, нахлобучив фуражку, склонил голову на могучее плечо и притих, опять намереваясь вздремнуть.
Александр нашел последние страницы и стал читать: «…Был у генерала Артамонова, выслушал тираду о тяжелом положении из-за того, что к нему не прибыли два полка, и ясно понял, что надеяться на него, что он энергично поведет атаку на Сольдау, — нельзя, он безусловно задержится… Я решил подвинуть Мартоса во что бы то ни стало и взять Сольдау с востока, на что Мартос согласился… Убежден, что У нас на левом фланге ненадежные командиры корпусов (Кондратович и Артамонов), штаб первого корпуса — одно огорчение, начальник штаба — какой-то кретин…»
Александр качнул головой и сказал:
— Крепко очень, полковник. Начальник штаба первого корпуса генерал Ловцов — больной человек, насколько мне ведомо…
Крымов не ответил, видимо задремав, и Александр не стал более говорить с ним, а еще раз прочитал последние страницы тетради и задумался. Да, Крымов прав: на Артамонова положиться рискованно. А вот с Кондратовича требовать большего нельзя: у него осталась всего лишь одна дивизия, а вторую ставка расквартировала в Ново-Георгиевске до вступления в Восточную Пруссию, и чем там заняты ее полки — трудно и сказать. «Но вывод правильный: Кондратовичу нечем будет держать левый фланг армии, а тем более — наступать. И получается: левый фланг целиком зависит только от Артамонова, на коего действительно полагаться рискованно».
Вскоре впереди показалась нескончаемая колонна солдат, шедших по шоссе поротно, как на параде, с высоко поднятыми винтовками с ощетинившимися штыками, со знаменами впереди каждого полка, с оркестрами, правда, молчавшими, шли по хорошей брусчатке, узковатой, но зато не пыльной и не вязкой, а за солдатами, далеко протянувшись, двигались пулеметные двуколки, батареи орудий, походные кухни.
Александр подумал: у строгого Мартоса и строгий порядок: кухни идут тут же, вслед за солдатами, и даже пулеметы едут.
Крымова никто не будил, но он уже сидел прямо и важно и смотрел из-под козырька фуражки на колонны пристально и уважительно. Мартос накануне, вчера, обещал взять Нейденбург, и он брал его, вернее, уже входил в него, преодолев нестройное сопротивление фон Шольца, командира двадцатого корпуса немцев, штаб которого еще вчера был в Нейденбурге.
— Молодцы. Образцово идут, — заметил Крымов и велел шоферу ехать впереди.
Нейденбург, вернее, первые дома его горели и были в черном дыму. Горели от факелов своих же, немецких, поджигателей, от огня русской артиллерии, которая обстреляла их за то, что с крыш наиболее высоких зданий только что стреляли в казаков, которые первыми ворвались было в город и, оставив нескольких человек на его мостовых, отошли.
Потому солдаты и шли по этим мостовым настороженно, посматривая на окна и на крыши, — не повторилось бы то, что было с казаками. Но никто больше не стрелял ни из окон, ни с крыш, а, наоборот, жители мирно стояли на узеньких тротуарах, наблюдали за движением солдат и махали руками и белыми платочками, а в некоторых окнах вывесили белые флаги.
Жители кричали солдатам:
— Живот русски!
— Герман делал огнь!
И совали в руки солдат кувшины с молоком и жестяные кружки с водой, что было весьма кстати: солдаты обливались потом и утолить жажду и освежиться было соблазнительно. Солдаты пили молоко и воду короткими, быстрыми глотками с удовольствием, утирались рукавами и благодарно кивали головами доброхотам.
— Поляки. Молодцы, — говорил Крымов, наблюдая, и, сам решив охладиться, встал с автомобиля, подошел к какой-то старой крестьянке, попросил кружку с водой и осушил ее единым духом, а потом попросил вторую и принес ее механику и шоферу.
— Охладитесь, и проедем за город, посмотрим, что там делается, — сказал он и закурил тонкую дешевую папиросу.
Солдаты уже вошли в город главными силами, шаг в шаг, наполнив улицу мерным шумом, а за ними двигались нескончаемым потоком орудийные упряжки, брички с припасами, санитарные двуколки, кухни, которые, впрочем, были еще за городом, в хвосте колонны.
Крымов был в восторге и все нахваливал Мартоса:
— Самодур и тиран, но… молодец. Так и доложите командующему. На Мартоса всегда можно положиться. Не зря он имеет золотое оружие за японскую кампанию.
И когда автомобиль въехал на главную улицу, вывернувшись из-за поворота, впереди показался Густой дым, а затем и огонь над зданиями: горели самые лучшие магазины. Возле них суетились люди, что-то кричали, скрывались в пылающих магазинах и выбегали оттуда, кашляя и чихая и нагрузившись кто чем: тюками, ящиками, мешками, коробками всех цветов и размеров в несколько этажей, так что и головы владельца не было видно, и торопливо уходили восвояси, ровно никакого внимания не обращая на солдат.
— Безобразие. Свои же и мародерствуют, а потом напишут во всех газетах, что это делали русские, — сказал Крымов и добавил: — Штабс-капитан, скажите офицерам, чтобы разогнали мародеров и дали им по загривку. Не то и наши последуют их ура-патриотическому примеру, и придется давать по загривку и своим.
Александр сошел с автомобиля, сказал что-то ближнему офицеру, шагавшему сбоку колонны, тот вывел из строя нескольких солдат, и они принялись разгонять жителей, а добро их отбрасывать подальше, а то и швырять в горевшие магазины.
Крик и шум недовольных голосов наполнили улицу, и среди них один голос визгливо возвестил:
— Сигналят! С крыш!
Александр посмотрел на красные черепичные крыши, но ему ничего с улицы не было видно; было видно Крымову, стоявшему в стороне, и он крикнул:
— Ссадить этих тряпичников! Быстро! Штабс-капитан…
Александр наконец увидел на крышах… женщин и был в недоумении, однако приказал офицерам, что вели колонну солдат, чтобы они осмотрели здания. Но солдаты уже и сами увидели женщин на крышах и метнулись в подъезды.
Через минуту-две бородатый солдат выволок из подъезда огромную бабу в широченной юбке и в пуховом платке, хотя на улице — не продохнуть от жары, и напустился на нее:
— Ты кому это, шельма, знаки разные подаешь? Неприятелю? Приколю-у, патлатую! — угрожающе наставил он винтовку на бабу, но размахнулся левой и дал такую затрещину, что баба покатилась на тротуар. И тут показались из-под юбки сапоги и полная форма ландштурмиста.
