– Слушайте, Иваныч. У меня кран потек. Можно рассчитывать на прокладку? За мной не заржавеет.
На что Золотарев отвечал, улыбаясь:
– О чем речь, старина? Приходи завтра прямо ко мне, без очереди. Выпишу тебе прокладку.
И при этом еще потреплет по плечу или сожмет локоть, что, как известно, означает проявление дружеских чувств.
Естественно, никаких магарычей Николай Иванович не принимал, хотя иногда любил выпить с гробовщиком Иннокентием в беседке, что возвышалась посередине детского городка. Чисто символически, конечно. Кеша выпивает, закусывает огурчиком или еще чем попавшимся под руку – желудок у Кеши варил все, – а Николай Иванович сидит напротив, постукивает пальцем по тусклому стакану с ядовито-красной жидкостью и говорит о жизни с Кешей, поскольку с Кешей интересно было говорить: человек каждый день видит смерть и, может быть, даже знает, в чем смысл жизни. Знает, да скрывает или не может выразить, поскольку не шибко грамотный.
Во всяком случае, как жить людям, Иннокентий никогда советов не давал, а лишь все время говорил о проблемах белых тапочек, качестве гробов и месте расположения могилы. Выходило так, что настоящая жизнь и начинается только после смерти и целиком зависит от того, как отнесутся к клиенту в похоронном бюро, где работает Кеша.
Николай Иванович слушал гробовщика не перебивая, иногда, когда Кеша особенно сильно приставал на предмет выпивки, нюхал зловещую жидкость; никогда строительный начальник не смеялся над Кешиными словами. Может быть, он в эти минуты искал смысл жизни или предчувствовал свою участь и старался произвести своим уважительным вниманием положительное впечатление на Кешу, чтобы потом заполучить место на центральной аллее.
В общем, повторяем, весь двор любил Николая Ивановича.
И вот однажды, когда Николай Иванович вылезал из черной «Волги», к нему подошел ревизор Леонид Георгиевич Токарев и вежливо сказал:
– Николай Иванович, можно вас на минутку?
Золотарев знал Леонида Георгиевича так, мельком, но все же улыбнулся и сказал.
– Что, старина, кран потек?
Леонид Георгиевич не ответил на улыбку,
– Нет, кран у меня в порядке. Мне с вами необходимо поговорить.
– Только не сейчас, старина. Жду важного гостя. Ты скажи, может быть, ванна?
– Да нет… С этим все в порядке. Мне надо с глазу на глаз.
Золотарев на секунду задумался. Видно было, как на лице строительного бога боролись два чувства: чувство вечной нехватки времени и чувство доброжелательности. Чувство доброжелательности победило.
– Ну хорошо, старина, только пять минут. Жду гостя – уж извини.
Николай Иванович проводил глазами шофера, который вытащил из багажника какую-то эмалированную штуку и поволок ее к лифту.
– Дела, дела… Бежишь, бежишь, а потом – прав Кеша – хлопнешься да еще и белых тапочек не достанешь. Так что там стряслось, старина?
– Николай Иванович, вы незаконно построили себе дачу.
Наступило молчание. Улыбка обежала с лица Золотарева, и оно приобрело растерянно-обиженный вид, какой бывает у детей, когда их грубо, несправедливо оскорбят.
– То есть? – пробормотал Николай Иванович.
– Дача построена из государственных материалов и силами государственных рабочих.
Лицо Николая Ивановича начало медленно багроветь.
– Да как… – начал было Золотарев резким голосом, но потом природная сдержанность победила, и Николай Иванович закончил почти миролюбиво: – Идите, старина, занимайтесь своими делами, тем более, мне кажется, вы того… приложились.
– Нет, нет, я абсолютно трезв, – заверил Леонид Георгиевич. – И говорю с вами совершенно серьезно. Вы, может, не знаете, что я работаю ревизором, и вот в свободное от работы время я провел расследование и установил, что дача ваша, Николай Иванович, почти вся краденая.
– Ах вон что! Даже так! Ну и это не твое дело! – взорвался Николай Иванович. – Пошел отсюда, алкоголик!
Золотарев двинулся на Леонида Георгиевича, как на пустое место, и тот отскочил в сторону.
Токареву было неприятно услышать такие слова, как «алкоголик», «пошел отсюда», тем более было неприятно, что он испуганно отскочил, как виноватый мальчишка, но тем не менее вечером, когда Золотарев вышел на прогулку, он опять подошел к нему сзади и взял за руку.
– Вы простите меня, Николай Иванович, что я мешаю вам отдыхать… Лично против вас я ничего не имею. Вы даже чем-то симпатичны мне… Но закон есть закон. Вы должны нести ответственность за свои действия. Я понимаю: вам неприятен этот разговор, но ничего не поделаешь, Николай Иванович, дачу вам придется сдать государству. Иначе я напишу на вас, Николай Иванович.
Золотарев отскочил в сторону, как от ядовитой змеи, и разъяренно зашипел:
– Ты что, чеканутик, ко мне привязался? Тебе-то какое дело, как моя дача построена? Ты что, получил задание?
– Нет, – спокойно ответил Токарев. – Я задание не получал. Я из принципа.
– Тогда проваливай! А то по морде дам!
Николай Иванович угрожающе шевельнул своими широченными плечами, и щуплый Леонид Георгиевич опять отскочил, как мальчишка.
– Даю вам десять дней срока! – крикнул Токарев издали.
– Шизик проклятый! – сплюнул строительный начальник.
Теперь при встрече Николай Иванович старался не смотреть на ревизора, а если и смотрел, то лишь с брезгливостью, как на пресмыкающееся. Впрочем, вскоре он, наверно, и забыл про разговор, так как во дворе затеялась стройка большого детского городка с бассейном, горкой, качелями – это все была инициатива Николая Ивановича. Теперь во дворе Золотарев стал прямо полубогом. Стоило Золотареву выйти во двор, как его тут же окружала толпа людей.
Один раз, забывшись, Николай Иванович даже кивнул ревизору, но потом вспомнил инцидент и нахмурился.
За два дня до назначенного срока Леонид Георгиевич опять во время прогулки тронул за рукав строительного начальника.
– Ну как, не надумали? Послезавтра я подаю заявление.
Николай Иванович остановился и впервые по-настоящему, с любопытством посмотрел на своего мучителя.
– Значит, детектив-любитель?
– Вроде этого.
– А зачем?
– Жить надо честно.
– И ты живешь честно?
– Да.
– На зарплату?
– Да.
– И не берешь на лапу?
– Никогда.
Николай Иванович задумался, потом приблизил свое лицо к уху Токарева и прошептал:
– Ну так вот учти, гнида. Документы у меня все в полном порядке. Понял? В полном. В полном-преполном. А ты, если сунешься не в свое дело, сгоришь, как болид, когда он входит в плотные слои атмосферы. Знаешь, как хорошо горит болид в плотных слоях атмосферы?
– Знаю.
– Ну и умница.
Через месяц Николая Ивановича посадили. Посадили по всем правилам, как настоящего преступника. Приехал «черный ворон», двое милиционеров вывели из квартиры Николая Ивановича со сложенными назад руками, правда, без наручников, один милиционер помог забраться Золотареву в фургон и залез туда сам, другой сел рядом с шофером, и машина тронулась.
Двор был поражен. Никто не ожидал такого лихого поворота. Через несколько дней стали известны подробности. Николай Иванович действительно построил себе большую дачу из «сэкономленных» материалов. Дача была с садом, плавательным бассейном и подземным гаражом. Кое-кто из жителей двора специально съездил на электричке посмотреть. Дача впечатляла.
Какая все-таки странная вещь – общественное мнение! Ведь почти молились на Николая Ивановича, а теперь почти единогласно сочли, что строительный начальник зарвался, соорудив себе такой особняк, хотя и сомневались: кто устоит перед соблазном, если сидишь на «ентом самом деле»?
Верным Николаю Ивановичу остался лишь гробовщик Кеша. Он организовал сбор подписей среди жителей своего и близлежащих дворов в защиту Николая Ивановича. Он предложил себя в качестве общественного защитника Золотареву.
Еще через неделю появилась вторая новость. На Золотарева «настучал» Леонид Георгиевич.
Общественное мнение совершило новый зигзаг. Двор и раньше недолюбливал Леонида Георгиевича за черствость, мелочность, а главное – за непохожесть на всех, а теперь просто возненавидел. Возненавидел до того, что испугался. С Леонидом Георгиевичем теперь здоровались намного любезнее прежнего, но тут же, отойдя, корчили брезгливые гримасы, а некоторые даже плевали вслед. И только гробовщик Кеша, который ни от кого не зависел, а, наоборот, все зависели от него, узнав о «стукачестве», устроил «анцандент».
– Я ему устрою анцандент, – так он и сказал.
С работы Иннокентий пришел в изрядном подпитии, от него за версту несло сложным запахом портвейна, столярного клея и чего-то еще. Дождавшись, когда Леонид Георгиевич выйдет на обычную свою вечернюю прогулку, гробовщик Кеша разбежался, подпрыгнул, поскольку был маленького роста, и ударил жилистым кулаком по очкам Леонида Георгиевича. Очки разлетелись вдребезги.
