Ни души на пустынных улицах, ни души у ворот, и никто не засмотрится в окна. Жутко на улицах, прячутся по подворотням неизжитые призраки ночи. И осторожно, шаг за шагом, без шума, без музыки, молчаливо-суровые, с четкими профилями под богатырскими шлемами, с красной звездою на лбу, углубляются в улицы всадники.
Глава тридцать вторая, и последняя
Вычищен город от белых до последнего белогвардейца; одно за другим возвращаются учреждения. Уже разместился на месте штаб телеграфной команды, автомобиль с политкомами и военные части вернулись, и, подводу ведя за подводой, на старое место въезжают весельчаки-фуражиры.
Совет заработал, взвив красное знамя. Оклеены стены воззваниями. Докатился до юга России плакат с цветною картинкой, с неутомимым стихом, подписанным: «Демьян Бедный», — новым для юга России поэтом. Тысячами плакат запестрел на стенах и на тумбах. И, подходя, обыватель почитывает веселые строчки о генерале, попе и помещике, понемногу от ужаса, как от стужи, отогреваясь в улыбке.
Не сразу признаешь в тоненькой, вытянувшейся, как березка, с бледным, серьезным лицом под каштановым взлетом волос, заведующей в наробразе отделом, девочку Кусю. Выросла Куся за месяцы и недели, как за долгие годы.
Не сразу признаешь и в новом организаторе местной биржи труда Якова Львовича. Занятый от зари до зари, он вечером, едва доберется до койки, засыпает как мертвый.
Все ожило в городе. Словно распахнуты двери в необъятную ширь горизонта, словно начата песня звонким голосом запевалы, и не предвидится ей конца — входит в душу сознанье наступающей жизни.
Жить, чтоб делать, чтоб познавать, чтоб бороться. Жить, чтоб взошли на земле семена окрыленной мечты человечества о справедливости. Жить, чтоб своими руками, из камня и стали, строить то, что мерещилось в думах, записано в книгах. Как в храм бесконечных возможностей стал входить человек, возвращаясь к себе самому, гражданину нового мира.
Все ожило в городе. Нет только тех, кто погиб, борясь за победу. Не сидит под зеленою лампой товарищ Васильев, не откроет собранье в высоких стенах наробраза комиссар Дунаевский, не раздастся по улицам города легкая поступь Ревекки. Тысячами смыты мутной волной еще не замерзшего Дона погибшие большевики темерницких окраин, в сырую землю зарыты расстрелянные в Балабановской роще. Офицерская пуля убила и друга девочки Куси, студента Десницына.
В серое, снежное утро молодежь хоронила студента.
В серое, снежное утро задвигались тучами толпы, на духовых заиграл прощальную песню оркестр. Неся на плечах своих гроб, шла молодежь, чередуясь, до самой могилы.
Когда же в открытую яму посыпались первые комья и больно ударил нам в уши шершавый стук хлопьев земных о гробовую доску, — молвила Куся над нею дрогнувшим голосом:
— Спи, славной смертью борца погибший товарищ! Умер наш друг, но не станем провожать его плачем. Он был большевик, он нам завещал вечную веру в борьбу. Станем, как он, чистые сердцем, друзья мои! Неутомимо поборемся за Коммунизм на земле!
А тем временем серое утро ослепительным днем заменилось. Пачками пальмовых листьев засияли ледяные сосульки. И, скатаны снегом, гладко смеясь под полозьями, во все стороны, как провода, понеслись первопутки.
Скоро, скоро все страны станут свободными! И музыка, музыка, музыка пройдет по всем улицам мира, с барабанщиками, отбивающими Перемену:
Зорю утреннюю мы играем
тебе, Человечество!
Впервые в журн. «Красная новь», 1922, № 6; 1923, № 2, 4, 6; Некоторые главы «Перемены» публиковались в разных сборниках. Так, главы «Вертопрахи», «Оратор и оратай, что не одно и то же», под общим заголовком «Всевеселое войско донское» вошли в сб. «Октябрь в литературе» (на фронтах), часть вторая. Приложение к журналу «Красная нива». М., изд-во «Известий ЦИК и ВЦИК», 1924; отдельным изданием — в Ленинградском государственном издательстве, 1924.
Повесть, по свидетельству редактора журнала «Красная новь» А. Воронского, привлекла внимание Владимира Ильича Ленина. Уже в марте 1923 года, когда были опубликованы первые части повести, А. Воронский писал автору: «Ваша „Перемена“ пользуется большим успехом… Знаете, очень Ваши вещи нравятся тов. Ленину…» (см. т. 1 наст, изд., с. 600).
Основой нового произведения М. Шагинян стали ее личные впечатления, все то, что довелось пережить и передумать в разгар революционных событий на Дону, где она находилась с 1917 по ноябрь 1920 года. Писательница вспоминает: «…уже в 1922 году я усаживаюсь за дневники и пишу по ним первую свою настоящую реалистическую вещь о гражданской войне, „Перемену“…» («Советские писатели». Автобиографии в двух томах, т. II. М. Гослитиздат, 1959, с, 651). В дневнике М. Шагинян 31 декабря того же года появляется запись: «Уходящий 1922 год принес возвращение к газете, на этот раз к „Правде“… и начало романического эпоса „Перемена“» (Дневники. 1917–1931, Издательство писателей в Ленинграде, 1932., с. 63.).
Людмила Скорино
Фишю — кружевное подобие галстучка (фр.).
За неимением лучшего (фр.).
Удивительно! (нем.)
Протелефонируйте, пожалуйста! (нем.)
Да, но телефон испорчен! (нем.)
Боны — имеются в виду боны Временного правительства, заменявшие деньги.
Нахичевань-на-Дону — в прошлом город в Ростовском округе Области Войска Донского. Сейчас Пролетарский район Ростова-на-Дону.
Дагомейцы — народность в Африке. До революции дагомейцев привозили цирковые антрепренеры и показывали в цирке.
Что угодно дамам? (нем.)
Хорошо (нем.).
«Вюртембергский пехотный полк № 216, батальон 11. Предъявитель сего имеет право как врач быть на улице и позднее 11 часов ночи» (нем.).
Правее! (нем.)
Так! (нем.)
Ужас пустоты (лат.).
Во славу божию (лат.).
Уже опять! (нем.)
Элевзинский искус — древнегреческие элевзинские таинства: проводили человека через различные искусы.
Латинское название бабочки.
«Осрам» — дореволюционная марка электроламп.
По выбору в меню (фр.).
Закуска стоя, на выбор (фр.).
Во время первой империалистической войны 1914 г. Варшавский университет был эвакуирован в Ростов-на-Дону.
«Симплициссимус» — известный немецкий сатирический журнал.
Вино из удельных имений Романовых.
