ДЕСЯТАЯ ИСТОРИЯ В ПИСЬМАХ
Из письма Владимира Анатольевича Лисецкого
«…Помогите, пожалуйста, в моих розысках, так как я уже отчаялся, что когда-нибудь смогу хоть что-нибудь узнать о своих родных. У меня сохранилась метрика № 204 825, выданная Будаевским бюро загса в том, что первого апреля 1936 года у Лисецкого Анатолия Петровича и Сушкевич Оксаны Давыдовны родился сын Владимир. На обратной стороне метрики есть интересные пометки: в одном углу круглая печать: «Профспiлка робiтникiв МТС — Робiтком Киiвськоi МТС». Печать эта под резолюцией: «Бух. Оплатите на кормление двадцать руб. и уход тридцать два руб., всего пятьдесят два рубля. 2.5.36 г.» И другая подпись: «Выдан ордер на 50… (непонятный значок) и заверена прямоугольным штампом… Завком «Лен-кузня».
Разыскал я бывшую Будаевку (ныне г. Боярка, под Киевом) и послал туда запрос. Ответили, что архивы нз сохранились, фамилии Лисецкий в городе нет, а Суш-кевич живут, но моей матери Оксаны Давыдовны никто не помнит.
В архивах Киевского завода «Ленкузня» будто бы, как мне сообщили одни знакомые, сохранились какие-то данные, что моя мать работала там перед войной несколько месяцев уборщицей.
Родителей я не помню совершенно, хотя по метрике мне было лет пять, когда началась война… Помню, мы жили с детским садиком на даче под Киевом, в Буге. Помню гул самолетов утром в воскресенье двадцать второго июня, я еще подумал, что это гудят тракторы. Помню, как детсадик эвакуировали — старшие дети шли пешком по песчаной дороге, к станции, через лес. Малышей везли на подводе. Затем нас погрузили в поезд, в нем было всего два пассажирских вагона, затем была платформа с зениткой, и дальше шли товарные вагоны. Мы поехали, но вскоре началась бомбежка, поезд остановился, и нас всех потащили в лес. Когда вернулись в поезд, то оказалось, что уцелели только два пассажирских вагона. Вместе с нами ехали ребятишки из другого, Чернобыльского детсадика. Это я хорошо запомнил еще и потому, что очень сдружился с мальчиком из Чернобыля, с Колей Казимиренко. С ним мы не расстаемся до сих пор — вместе были в спецдоме во Львове после возвращения из эвакуации. Затем вместе учились в Ужгороде, в ремесленном училище, одновременно ушли в армию.
Странно, что Коля Казимиренко, который по документам из Чернобыля, хорошо помнит наш детсад в Буге (он на год моложе меня). Несколько лет назад он побывал в Буге и нашел этот детсад, показал нянечкам, где стояла его кроватка и где была вырыта щель, в которой нас кормили манной кашей во время тревоги. Коля тоже хорошо помнит начало войны: ему приснился сон, что в саду, в песочнице, горит волк. Едва одевшись, кое-как, он тут же побежал в сад посмотреть, горел ли в песочнице волк в самом деле. Но там волка не оказалось. Зато гудели в небе самолеты и плакали нянечки: «Война, война началась!»
Я вспоминаю все так подробно потому, что меня иногда берет сомнение: а по своим ли документам живу я? Почему более молодой Коля больше меня помнит? Почему он, чернобылец, помнит Бугу? И еще потому, что мне никогда не хотели давать моих лет, давая лет на пять меньше. Но и это абсурд, так как тогда пришлось бы признать, что я чуть ли не четырнадцати лет пошел в армию. Сейчас я учусь на вечернем отделении Ужгородского университета и работаю столяром на фанерно-мебельном комбинате. Жена Наташа в этом году окончила химфак. Недавно у нас родился сын Андрей, мы его очень любим и думаем, как ©то страшно — потерять сына. Вот отчасти и поэтому сейчас с новой силой так захотелось отыскать родных или хотя бы узнать о них что-нибудь… И если вы можете нам помочь в этом — помогите…»
Из второго письма В. А. Лисецкого
«Спешу поделиться с вами огромной радостью: благодаря передаче «Маяка» нашелся мой родной брат Виктор Лисецкий! И хоть у нас не совсем сходится отчество — он Антонович, а я Анатольевич, — у всех, кто видел нас вместе, не оставалось и тени сомнения, что мы родные братья, так мы с ним похожи. Он родился в 1939 году, воспитывался тоже в детдоме (сперва в селе Плютенце, возле г. Белая Церковь, позже в Умани) и никого из родных не помнит. Метрики у него не сохранились…
Велика наша с Виктором радость. Но остается еще много неясного в нашей с ним истории, главное же — что случилось с родителями? Живы ли они? Нет ли у нас еще братьев и сестер? Почему я ничего не помню о младшем брате? Ведь мне было три года, когда родился Виктор. Почему он оказался во время войны в Плютенцах, а я в детском саду в Буге? Все это мы будем теперь выяснять вместе с ним.
Виктор живет в Луганской области, работает проходчиком в шахте. Узнав мой адрес, после вашей передачи, Виктор написал мне письмо, но заочно мы никак не могли убедиться, родственники ли мы. И вот он приехал ко мне, познакомились, и оказалось, что мы братья».
Иное письмо прочтешь и чувствуешь — тут можно отыскать человека. Таково первое письмо Владимира Лисецкого, где есть воспоминания, и факты, и точная фамилия. Человек в самом деле отыскался. Но воспоминания на этот раз не могли помочь, — то, что помнил Владимир, не сохранилось в памяти Виктора. Не помогла и метрика с пометками на обороте, потому что у Виктора Лисецкого метрика вообще не сохранилась. Единственным доказательством родства оказалась фамилия — Лисецкий. Но одной фамилии мало, однофамильцев тысячи! Не случайно паспортные столы не приступают к розыску, если нет имени, отчества, возраста тех, кого ищут, а известна одна только фамилия.
Но, увидев друг друга, Владимир и Виктор убедились в том, что они братья: «У всех, кто видел нас вместе, не оставалось и тени сомнения, так мы с ним похожи». Значит, решающую роль в данном случае сыграло сходство. Конечно, я не помышляю о том, чтобы вдаваться в проблемы генетики, но о сходстве как об одном из подтверждений в розыске задумывалась не раз.
Вспоминаю такой случай.
В 1944 году под Москвой, совсем рядом с железнодорожной платформой, мать двух мальчиков копала грядки. Время было военное, и каждый клочок земли копали под картошку. Мальчики играли тут же, возле матери. Прошла электричка в Москву. Когда мать невзначай оглянулась, четырехлетнего Юры не было, он исчез. Вернее всего, мальчик каким-то образом очутился в поезде и уехал. Тщетно искала его мать, и только теперь, после передачи по радио, через двадцать два года, получила письмо и фотографию Юры маленького. «Я как посмотрела на карточку, на меня глядит мой сын, я просто не могла оторвать от фото взгляда».
Прислал эту свою детскую фотографию теперь уже взрослый Юра, воспитанный в другой семье. Мать и сын встретились. «Очень трудно да и невозможно описать нашу встречу с Юрой. «… А как Юра был рад…»
Казалось бы, все хорошо: мать узнала на снимке своего маленького сына и, увидев его взрослым, в первую минуту была счастлива. Он стал называть ее «мама», но полной радости в семье не было. Прошло немного времени, и в душе матери появились сомнения. То ей думалось, что ее сын похож на детскую карточку, то она переставала видеть сходство. Возникли сомнения и у сестры Юрия: «Если Юра мой брат, то почему он не похож ни на меня, ни на моих родных? Вот если бы он был похож.»
Но мы ведь знаем, что похожими друг на друга могут быть совсем чужие люди, и, наоборот, кровно родные иногда бывают совершенно не похожими. Неправы обе женщины: мать, которая на основании одного только сходства уверовала в родство, и сестра, отрицающая родство именно из-за отсутствия сходства.
Опыт показывает, как дополнительный довод сходство может сыграть решающую роль (у Лисецких — фамилия плюс сходство). Но оно одно не может служить неопровержимым доказательством родства. Сомнения всегда останутся.
