— Платить в срок профсоюзные взносы! — совсем тихо повторяет он.
— Не иметь хвостов! — настаивает Андрей.
Павел уныло молчит. В зале хохочут: Нелька — повизгивая, Кодинец — поглядывая по сторонам, словно проверяя, все ли смеются, Лешка смеется так громко, что Саша зажимает ей рот ладонью и испуганно шипит.
— Да покарает меня строгая рука декана, если я что-либо не выполню из этих пунктов…
— Из этих пунктов, — обреченно бормочет Павел.
— А теперь ты должен испытать химию на своей голове. Мы проведем на ней реакцию нейтрализации.
Из-за кулис выскакивают два ассистента Андрея в белых халатах. Андрей держит над головой Павла огромную стеклянную воронку, ассистенты, взобравшись на табуреты, одновременно медленно льют на нее содержимое бутылей.
Каждый в зале, конечно, знает, что при подобном соединении должны получиться вода и соль. Да и как не получиться воде, если в бутылях, кроме нее, ничего нет, а надписи — лишь для игры воображения.
Павел отфыркивается.
— И это еще не все! — не унимается Андрей. — Ты должен до подошв пропитаться химией.
Павел с сожалением оглядывает свою гимнастерку.
— Пей! — протягивает ему неумолимый посвятитель небольшую бутыль с надписью «BaSO4». В бутыли — молоко, и, ко всеобщему удовольствию, Павел залпом выпивает предполагаемый «BaSO4» под энергичное пение ассистентами гимна химиков.
Пели они на мотив марша авиаторов «Все выше, выше и выше» и старались при этом вовсю.
Мы разольем все то, что может литься,
Рассыплем то, чего нельзя разлить.
Умеем жить, работать, веселиться
И вечно будем химию любить!
— Иди, химик! — величественно разрешает Андрей Павлу и, обращаясь к залу, объявляет: — А теперь, о мудрые химики, мы проведем смотр талантов нового пополнения под лозунгом «Кто во что горазд».
Оказывается, у Нельки Прозоровской приятный голосок, и она пропела «Подмосковные вечера». Директор Бродвея, лихо отбарабанив на пианино новую вещь какого-то Бинга Кросби, картинно откланялся.
Саша — кто бы подумал об этой тихоне! — неожиданно проявила талант художественного… свиста. Ее даже вызывали на «бис».
«Только я одна бесталанная», — сокрушенно думает Лешка.
Она сидит во втором ряду у прохода, рядом с ней одно место свободно: Саша ушла на сцену.
— Можно? — нагибаясь, тихо спрашивает Игорь Сергеевич, и Лешка, от неожиданности онемев, молча кивает головой.
Он садится:
— Понравилось?
И вдруг Лешка поняла. Вытаращив зеленоватые глаза, спрашивает:
— Это вы… стариком были?
Он беззвучно смеется:
— Сдаюсь, товарищ Юрасова. Разоблачен.
Лешка поражена: запомнил фамилию!
После окончания импровизированного концерта они вместе вышли на улицу. Лешка оглядывается — где же Саша? Но та промелькнула впереди и исчезла.
Южное небо, усеянное звездами, кажется особенно высоким… От реки тянет осенней прохладой. Утомленно светят неоновые рекламы на высоких зданиях. У Лешки так хорошо на душе. Игорь Сергеевич просто, дружески расспрашивает ее: нравится ли химфак, как занимается, откуда приехала. Она охотно отвечает, не чувствуя стеснения.
— Вы поэзию любите? — спрашивает он.
— Да как же ее можно не любить? — удивленно восклицает Лешка. — Очень-преочень!
— Тогда будете химиком, — шутит Багрянцев.
— А какое ваше любимое стихотворение? — осмелев, задает вопрос Лешка. Они подходят к скверу, у входа матовыми ландышами горят фонари. Игорь Сергеевич приостанавливается. Тень от дерева ложится на его лицо.
О, я хочу безумно жить:
Все сущее — увековечить,
Безличное — очеловечить,
Несбывшееея — воплотить!
«Несбывшееся — воплотить!» — шепчет Лешка и доверчиво, как близкому человеку, признается:
— Я в десятом классе мечтала… выпрямить ось Земли, чтобы везде всегда была весна!
Он смотрит на нее как-то чудно́, ей видны его косоватого разреза глаза. Лешке становится неловко и от этого взгляда и оттого, что разболталась, как девчонка.
— Ну, мне на десятку! — скороговоркой бросает она. — Спокойной ночи! — И вприпрыжку бежит к трамваю.
НОВЫЕ ПОДРУГИ
Когда Лешка вошла в комнату в общежитии, все ее подруги были уже в сборе. Саша Захарова, сидя на кровати и подоткнув под себя одеяло, перелистывала книгу «Техника экспериментальных работ», Нелли Прозоровская перед зеркалом мазала лицо кремом.
Четвертая обитательница комнаты — Зоя Стебелькова, студентка последнего курса исторического факультета, по своему обыкновению, методично вышагивая от гардероба к окну и обратно, говорила:
— Мне что в Кубе нравится? Молодость! Фиделю — тридцать четыре года, министру просвещения — двадцать три, начальнику народного ополчения — девятнадцать.
У Зои безупречно правильные черты лица, изумительный цвет кожи, светлые длинные косы толсты и пушисты. Зоя рассудительна и немного… старообразна. На шляпе она носит вуалетку, шерстяная кофта ее длиннее, чем надо. Ее очень ясно представляешь учительницей в классе. И почему-то с платком на плечах.
«Интересно, а получилась бы учительница из меня? — думает Лешка. — Я люблю детей, лажу с ними… Это так привлекательно: день за днем растить человека… Но у меня все же не хватило бы выдержки, терпения».
Лешка увидела на столе письмо от Виктора — наверное, Саша из университета принесла, — и сердце у нее тревожно и радостно екнуло. Что он написал? Но сейчас при всех ей не хотелось читать. Она спрятала письмо под подушку.
Нелли, продолжая наносить на лицо крем, вдруг прыснула от смеха.
— Девахи! — весело блеснула она серыми, широко расставленными глазами. — Мой художник спрашивает: «Ты знаешь, кто такой студент по данным студенческой энциклопедии? Разновидность ящерицы! Потеряв один хвост, тут же обретает новый».
Нелли помотала головой, усыпанной, как репьями, бигуди, словно пытаясь стряхнуть их.
— А время у студента — короткое одеяло. Потянешь к носу — ноги не прикрыты.
— Несерьезный ты какой-то человек! — с досадой говорит Зоя своим низким грудным голосом, недовольная тем, что ее перебили.
— Какая есть! — парирует Нелли и смотрит в упор, с вызовом на Зою. — Не синий чулок и не скорпион.
И переходит к новой теме:
— Да, между прочим, ко мне пристает один пожилой гражданин с осколками интеллекта на лице. Заранее знаю, что будет говорить на втором свидании: «Плохо живу с женой и поэтому сплю на сундуке».
У Нельки полно своих присказок, и она произносит их как-то особенно смачно. Может сказать: «Ну, что ты кричишь во все лопатки?»
Или: «Молчишь злокачественно?», «Видела я такого в гробу в белых тапочках!» Назвать «дефицитным субъектом», пригрозить, что «сотрет с порошком», или пропеть игриво:
Мы заявим в деканат:
Брать нас замуж не хотят.
В деканате разберут —
Всем по мальчику дадут.
— Ей-богу, ты мне напоминаешь Эллочку-Людоедку из «Двенадцати стульев», — сердито говорит Зоя.
— Шутите! — охотно цитирует Эллочку Прозоровская. — Не учите меня жить!
И опять без перехода:
— А какой морячок мне письма из Севастополя шлет! Прочитать?
— Как можно… Если он тебе пишет… — вступает в разговор Саша, подтолкнув очки на переносицу.
— Хвалю за такт и тонкость чувств, — поворачивается к ней Нелли. — Зачисляю на четверть ставки психотерапевтом и прижимаюсь к вам благодарным организмом.
Нет, Нелька невозможная!
— Ну ладно, замри, — умиротворенно говорит ей Зоя. — Хотите, девочки, я вам опишу наш летний поход? Немножко?
Она выжидательно приоткрыла словно подернутые тонкой пленкой губы. Зоя любит рассказывать и умеет это делать. Девчата соглашаются: только вот разденутся и залезут под одеяло.
…Зоя вспоминает туристский поход так, что слушателям кажется — они сами участвовали в нем.
— Вы представляете: собирать грибы под дождем? Или при луне уплетать подгоревшую кашу, заправленную комарами? Есть мороженое из сгущенки и снега? На взятой высоте находить под камнем записку и… конфету «Золотой ключик»? А потом съезжать на пятой точке по ледниковому перевалу Чучхуру? Вот это жизнь!
Ай да Зойка, разошлась! Она, оказывается, совсем не синий чулок. И вообще странно: до университета работала в колхозе, а вот сейчас — совсем горожанка. Руки у Зои хорошие — сильные, работящие… Наверное, в детсадике, где она через день работает нянечкой, ее очень любят…
С нижнего этажа, из комнаты мальчишек, доносится гитарное бренчание.
Кто-то безголосый выводит залихватски:
Живут студенты весело
От сессии до сессии,
А сессия всего два раза в год…
— Козел Кодинец упражняется, — замечает Нелли, выпрастывая из-под одеяла точеные белоснежные руки. — Я завтра Крошке Бетти тысячи сдавать не буду…
