Стоявший в углу деревянный топчан, прикрытый лохмотьями, был засыпан землей. На топчане лежал подгнивший корень упавшей балки. Сквозь обвалившийся потолок землянки виднелось ночное небо и спокойно мерцавшие звезды.
— Вот она и правда твоя, Яков, — промолвил Костров, снимая шапку. — По справедливости жить хотел, по совести. А зачем она мужику? Доски простой совестливому негде взять. Хотел вот нору твою починить, а теперь тесок на другое понадобится: домовину вам с Марьей придется делать. Простите меня, окаянного, если в чем виноват... Смирная душа у тебя была, Яков. Плохо такому жить, когда кругом волки рыскучие.
Не снимая холщового фартука, за поясом которого было заткнуто долото, Василий присел на угол своего сундучка и присмотрелся к собравшимся в землянке. Многих из них он видел сегодня впервые. Но выражение какого-то непоколебимого равнодушия на лицах делало и этих незнакомых людей похожими на других жителей Райков, с которыми Костров встречался уже не раз.
«Похороню Якова, заберу Ванюшку — и домой. Наработался. А тесин, пожалуй, не хватит. Нешто сходить, пока темно, да пару досок прихватить», — подумал плотник.
Поманив Ванюшку, отец шепнул ему:
— Пойдем еще разок, а то две домовины не соберешь из того, что принесли.
Они выбрались из землянки и заспешили на постройку. Дорогой оба молчали, но, когда подошли к темнеющему большому срубу, где работали днем, Ванюшка не выдержал и сказал:
— Боязно, тятя
— Ничего, Ваня. Трещотки не слыхать? Сторож в поселок, поди, ушел. Стоять на холоде всю ночь не мед. Погляди-ка, где тес лежит.
Ваня на ощупь отыскал две доски. Василий взвалил их на плечо и поволок. Все сошло благополучно.
Сын снова шел позади, поддерживая концы тесин. Вдруг мальчик испуганно вскрикнул и выпустил доски. Выскочившая откуда-то большая собака с лаем неслась вдогонку. Следом за собакой бежала, путаясь в полах тулупа, темная фигура.
— Стой! — крикнул бегущий. — Стой!
— Пропали, тятенька! Сторож!
— Откуда его нечистый взял? — встревоженно подумал вслух Костров. — Шум теперь подымет. И надо же было ему, проклятому, вывернуться. Без крышки хоронить придется... Видно, такая уж твоя планида, Яков.
Сторож подбежал. Ободренная присутствием хозяина, собака бросилась на Ваню и вцепилась в рукав полушубка.
— Что за люди? — спросил сторож, оглядывая Василия. — Кажись, из плотников?
— Убери от греха собаку, — мрачно сказал Костров.
— Из плотников, значит, — словно не слыша его, повторил сторож. — Добро хозяйское воровать в потемках...
— Убери, говорю, собаку! Вишь, напугала мальчонку.
— Ты не ори! Собака свое дело знает. Воровать не путались небось?
— Упокойнику на домовину две тесины взял. Не обедняет хозяин от того. Пусти нас, милой.
— Не уговаривай! — оборвал сторож. — К чему упокойника приплел? Пропить, поди, нечего?..
— Да на тебе крест-то есть? Говорю, упокойника схоронить.
— Меня не касается. Знаю одно — воры вы с парнем.
— Ну, пошла, проклятая! — ударив собаку ногой, крикнул Костров.
— Не замай собаку! — взвизгнул сторож. — Куси их, Полкан!
Собака бросилась на Кострова, едва успевшего отскочить в сторону.
— Ох, нечистый дух! — пробормотал Василий. — Ну погоди, я тебя усмирю.
Полкан снова наскочил на плотника, проворно выхватившего из-за пояса острое долото. Хрипло взвизгнув, собака упала, захлебываясь кровью.
— Ты что наделал, разбойник? За что пса убил? Караул! Ратуйте, люди добрые!..
— Заткни кадык! — рявкнул Василий и, не помня себя, ударил сторожа кулаком. Запутавшийся в полах тулупа сторож мягко повалился рядом с подыхающим псом.
— Пока не очухался, давай-ка, Ваня, побыстрей к дому. Доски бросать негоже — донесем.
Вспотевший от быстрой ходьбы и нелегкой поклажи Костров едва дотащился до землянки. Немного отдышавшись, плотник зажег смолистую лучину и принялся за работу. Стараясь не разбудить ребят, спавших в уголке, Василий распилил доски и стал сколачивать гробы.
Проплакавшая всю ночь Катя под утро задремала, продолжая всхлипывать во сне. Костров осторожно прикрыл своим полушубком вздрагивающие плечи девочки и с жалостью поглядел на опухшее от слез лицо.
— Как жить-то теперь будешь, сиротина? — невесело сказал плотник. — Ни родных у тебя, ни двора. Эх, горе горькое!
— На работу пора? — встрепенувшись, спросила Катя, с трудом открывая глаза.
— Спи. Какая работа ноне.
Словно что-то припомнив, Катя встревоженно взглянула на него, потом перевела взгляд на сдвинутые рядом скамьи и снова беззвучно заплакала...
Призрачный свет утра пробивался в разоренный угол землянки, когда Костров, отставив в сторону готовый гроб, принялся делать второй. Но кончить его не пришлось. Наверху послышались шаги и громкие голоса. Дверь распахнулась рывком, и кто-то с злобной радостью крикнул:
— Вон он, разбойник!
Вместе со сторожем, брезгливо поморщившись, в землянку вошли урядник и десятник с постройки.
— Правильно говорил я, где надо искать, — удовлетворенно сказал урядник. — След-то здесь кончался. А вот вам и доски. Эй ты, ворюга!
— Не вор я, ваше благородие, — тихо отозвался Костров. — Упокойникам на домовину...
— Молчать! Добром не мог спросить, разбоем взять захотел? Я тебе, мерзавцу, покажу.
Проснувшиеся от шума ребята и Катя заплакали.
— Собирайся! — приказал урядник.
— Куда? — спросил плотник, чувствуя, как закипает в нем раздражение, и решительно добавил: — Никуда я не пойду. Похороню сначала.
— Без тебя похоронят, — перебил десятник. — Собирайся без канители.
— Не пойду!
— Уговаривать, думаешь, будем? Ну-ка берите его!
Сторож и десятник схватили плотника за руки и потащили к двери. Ванюшка и Тимоша бросились к нему.
— Назад, сопляки! — крикнул урядник и ударил наотмашь подвернувшегося под руку Ваню.
— Не тронь ребят, ваше благородие! Худо может быть.
— Начальству грозить?..
Отлетевший в сторону десятник гулко стукнулся головой о притолоку.
— Вяжите его! — закричал сторож, заметив, что Василий потянулся за топором. — Я подержу разбойника.
Навалившись втроем на Кострова, они стали вязать ему руки. Под крики и плач перепуганных ребят плотника вытащили за дверь. Провожаемого взглядами обитателей Райков, высыпавших на шум, Василия Кострова повели в поселок. Тимоша и Ваня с плачем бежали за ним всю дорогу. Около корниловского дома Василий, повернувшись к ребятам, крикнул:
— Домой уходи. Ваня! Матери скажи...
Но что ей нужно было сказать, Ванюшка не услышал. Урядник заревел и ударил плотника в спину. Тот неловко покачнулся и упал.
Разбуженный криком, донесшимся с улицы, Алексей Степанович проснулся. Прислушался, стараясь понять, кто это кричит под окнами, но стало опять тихо. Тихо было и в доме.
5Ироническая улыбка не сходила с лица, пока Георгий Алексеевич читал письмо, старательно написанное неровными печатными буквами. Отбросив в сторону полученную кляузу, Корнилов вынул из кармана платок и невольно потер пальцы. Ему казалось, что он сейчас касался чего-то неприятного и грязного.
«На что же рассчитывал автор этого доноса? — спросил Корнилов самого себя. — Денег получить нельзя, потому что я не знаю, кто писал... да он, наверное, не очень-то и уверен в том, что ему заплатят. Писал, конечно, не рабочий. Мастеровые недолюбливают управляющего, но меня они просто ненавидят: ведь я низвел мастеров хрусталя до положения простых рабочих. Довольно всяких поблажек! Изящные безделушки и затейливые забавы не могут интересовать предпринимателя. Доход, возрастающий с каждым годом, — вот единственный бог, которому служат торговля и промышленность. Мне не нужны ни выдумки, ни поиски чего-то необычайного. Необходима работа по моим указаниям. Непрерывная, четкая работа — вот чего я требую... Фу, кажется, в моей новой отчизне с ее загадочной славянской душой я тоже становлюсь философом...»
Георгий Алексеевич рассмеялся.
«Впрочем, на досуге можно и пофилософствовать, — развеселясь, решил он. — Жаль, что нет Картузова. Интересно посмотреть на него после того, как он прочтет донос тайного моего доброжелателя... Менять Максима, конечно, не буду. Он старомоден, но зато удобен. Максим честен, предан хозяину, а главное, умеет вытянуть из рабочего то, что мне нужно...»
Непохожий на себя Максим Михайлович, позабыв свое правило не входить без стука, ворвался к хозяину. Взглянув на побледневшее лицо управляющего, тот понял — случилось нечто необычное.
— На работу опять никто не пришел, Георгий Алексеевич, — растерянно произнес Картузов.
