Ознакомительная версия.
Он снова перетаскивал мешки и снова вел к ним лошадь. В лесу мешки можно было зарыть в снег и на пустых санях ехать в барак за помощью. Бросить продукты на открытом месте он не решался, хотя понимал, что вряд ли их кто-нибудь украдет в этой безлюдной, морозной пустыне.
Когда Штребль собрался в третий раз взвалить мешок себе на плечи, он заметил темные контуры приближающихся саней. Спустя минуту из кошевки выпрыгнула Тамара и подбежала к нему.
— Что у тебя случилось? А где Влас Петрович? Штребль не мог выговорить ни слова. Губы его дрожали, зубы стучали. Тамара огляделась и заметила лежащие на снегу мешки и лошадь, увязшую поодаль в сугробе.
— Ты не обморозился, Рудольф?
— Руки, — прошептал он.
Тамара схватила его руки и принялась тереть их снегом. Он еле сдержался, чтобы не закричать от боли. Она терла их долго, потом распахнула свой полушубок и телогрейку и сунула себе подмышки.
— Согреваются? — спросила она, невольно прижимая его к себе.
Боль была адская, но Рудольф ее почти не замечал. Лицо девушки было так близко, что он чувствовал теплоту ее дыхания. Она еще о чем-то спрашивала его, но от волнения он ничего не соображал. Потом Тамара забрала его мерзлые, задубевшие рукавицы, а свои, теплые еще, отдала ему, и он с трудом запихнул в них свои большие ладони. Перетащив к себе в кошевку мешки с хлебом, она выпрягла лошадь Штребля и привязала ее позади своих саней.
— Завтра твои сани заберем. Садись, едем быстрее. Как твои руки?
— Сильно болит, фройлейн…
— Вот я покажу Власу Петровичу! Собака старая, пустил тебя одного в такую дорогу!
— Он пошел на баня… — смущенно отозвался Штребль.
— Я ему устрою баню!
Ехали молча. Тамара сидела к нему спиной.
— Надо было бросить эти дурацкие мешки и идти пешком в барак, — сказала она наконец, и он понял, что она взволнована. — Ведь мог бы совсем замерзнуть…
— Но все ждать хлеб… — растерянно пробормотал Штребль.
— Подумаешь, хлеб! — почти закричала Тамара. — Жизнь твоя не дороже, что ли?
— А если бы его украли или занесло снегом?… — он уже немного пришел в себя и говорил по-немецки. — Я не мог так сделать.
Тамара молчала. Когда она повернулась к Штреблю, выражение ее лица показалось ему незнакомым.
— Рудольф, милый… прости, что я тебя недавно ругала.
В середине зимы командир первой роты лейтенант Петухов уезжал из лагеря. Сильные головные боли после перенесенного ранения замучили его, и резко ослабло зрение в уцелевшем глазу. Олимпиада Ивановна, явно неравнодушная к угрюмому лейтенанту, категорически заявила Лаптеву:
— Немедленно направьте его в Москву или, по крайней мере, в Свердловск. Человек же останется слепым!
— Поезжай, Федор, — сказал Лаптев Петухову. — С этим делом шутить нельзя. Звонов пока примет твою роту, а потом пришлют кого-нибудь.
— Боюсь я операций этих, — признался рослый Петухов. — Все думал, обойдется… Видно, придется ехать.
Когда Одноглазый Лейтенант в последний раз обходил роту, немцы столпились вокруг него.
— Прощайте, камарады, — печально сказал Петухов. — Может, не увидимся больше. Не забывайте меня.
— Мы будем скучать, господин лейтенант! Возвращайтесь! Желаем вам здоровья!
Единственный глаз Петухова слегка затуманился.
— Ну, Вебер, прощай, — сказал он стоявшему рядом старосте своей бывшей роты. — Спасибо тебе, хорошо мне помогал, — он протянул Веберу руку. — Авось, пока я поправлюсь, вас домой увезут. Счастливо вам!
Вебер засморкался и закашлялся. Он вышел вслед за Петуховым и осторожно тронул его за рукав:
— Господин лейтенант, очень прошу, возьмите мои часы цум анденкен… Это есть очень хороший часы, господин лейтенант.
Петухов задумался.
— Ладно, Вебер, давай. А тебе на мои, — он снял с руки часы. — Правда, мои часишки паршивые, но все же и тебе память будет. Ты что, Вебер, никак плачешь?
— Я бы очень хотел увидеть вас здоровым, — прошептал Вебер, снова сморкаясь.
Петухов уехал, а спустя неделю ему на смену в лагерь прибыл новый офицер. Лаптев увидел перед собой молодого, щеголеватого, чистенького лейтенанта в ярко-блестящих сапогах.
— Лейтенант Вольф явился в ваше распоряжение, — четко отрекомендовался офицер.
— Садитесь, — Лаптев протянул ему руку. — Ваше имя и отчество?
— Юлий Иванович.
Лаптев исподволь разглядывал приезжего. Офицер был белокур и голубоглаз, держал себя, как показалось Лаптеву, излишне свободно — сразу попросил разрешения курить. Тем не менее Лаптев закурил вместе с ним.
— Уроженец каких мест? — спросил он Вольфа. — Не уралец?
— Нет, из Поволжья. Точнее, из Энгельса. По национальности я немец. Но с первых дней войны в армии. Отец член партии. Впрочем, там все написано, — Вольф указал на свои документы.
— Очень хорошо, — отозвался Лаптев. — Вы, конечно, владеете немецким языком, а это очень поможет вам в работе. Мы вам доверим первую роту. Там у нас все обстоит благополучно, но командир заболел. Пойдемте, я покажу вам ваших немцев.
Они прошли в первый корпус. При их появлении немцы поднимались со своих мест и дружно здоровались по-русски.
— Здравствуйте, здравствуйте, — отвечал Лаптев а Вольф только слегка наклонял голову. — Вот ваш новый командир. Вебер, покажите все лейтенанту.
Вебер повел Вольфа по комнатам. Тот ничем не выдал своего знания немецкого языка и задавал вопросы только по-русски.
— Пожалуйста, прошу идти в моя комната, — пригласил Вебер.
Вольф прошел в комнату старосты и, удостоверившись, что на стуле нет пыли, сел, аккуратно подтянув на коленях брюки. Разглядывая записи Вебера в ротном журнале, спросил:
— Имеются случаи невыхода на работу без уважительной причины?
— Только больные…
— По освобождению врача?
— Не всегда, господин лейтенант, — замялся Вебер.
— Безобразие, — довольно резко оценил этот факт Вольф.
Вебер опешил и окончательно смешался.
Первая рота отнеслась к новому командиру настороженно. Стоило ему появиться, все разговоры сразу же прекращались. Вольф, начищенный и наутюженный, осторожно проходил между коек, словно боясь коснуться одеял или одежды немцев. А о том, что Вольф — сам немец, в роте вообще узнали случайно: в разговоре с Лаптевым Вебер заметил, что теперь ему стало трудновато, поскольку новый командир роты не привык к нему и не понимает его.
— Отчего не понимает? — удивился Лаптев.
— Наверное, я говорю по-русски еще очень плохо, — признался Вебер.
— Так говорите с ним, как со мной, по-немецки, — еще больше удивился Лаптев. — Вольф же немец, он знает этот язык.
Однако при первой же попытке Вебера заговорить с Вольфом на родном языке, тот вспыхнул и грубо ответил:
— Говорите со мной только по-русски! Я не обязан знать ваш мерзкий язык.
Бедный Вебер не знал куда деваться.
В одно из воскресений, придя в лагерь, Лаптев заметил необычную суматоху возле первого корпуса. На снегу валялись матрацы, одеяла, подушки, верхняя одежда. Немцы толкались рядом, замерзшие и недовольные.
— Что это у вас за разгром? — с недоумением спросил Лаптев.
— Господин Вольф приказал произвести генеральную уборку, выколотить постели, вымыть нары, стены и полы, — объяснил Вебер.
В это время в дверях появился и сам Вольф — в кожаном пальто на меху, в меховых перчатках. Увидев Лаптева, галантно откозырял.
— Что это вы, Юлий Иванович, затеяли? — спросил Лаптев, подавая ему руку. — У нас по воскресеньям никогда уборки не бывало.
— Я нахожу, что воскресенье — самый удобный для этого день, — ответил Вольф, следуя за Лаптевым. — Чем валяться по койкам, пусть лучше приведут в порядок свои логова. Самим же немцам, я думаю, приятнее отдыхать в чистом помещении. А то развели клопов, под кроватями — грязь, пыль. Я, признаюсь, терпеть не могу грязи и беспорядка.
— Это можно только приветствовать. Но, видите ли, Юлий Иванович, у нас выделен специальный персонал который обязан следить за чистотой, а все остальные имеют безусловное право на отдых в воскресенье. За беспорядок взыскивайте строже с дежурных по роте. А сейчас советую вам освободить ваших людей и дать им возможность отдохнуть. К тому же сегодня довольно холодно, люди могут простудиться. Двери у вас настежь, а ведь мы экономим дрова.
— Слушаюсь! — козырнул Вольф и, повернувшись на каблуках, зашагал в свою роту.
«Вот еще тип на мою голову, — недовольно подумал Лаптев. — Это, конечно, хорошо, что он инициативен, да уж что-то слишком».
В пятнадцати километрах от Нижне-Чисовского прииска, на одном из притоков Чиса речке Талинке шло строительство новой паровой драги. Татьяна Герасимовна снова принялась теребить Лаптева:
— Дай немцев-то, Петя, чего скупишься? Послать бы на Талинку человек семьдесят, месяца бы на три, к лету бы драгу и запустили.
Ознакомительная версия.
