Услышав голос Гомбо, встрепенулась, дрожащими пальцами провела по лицу, будто сбросила что-то надоедливое.
— Задумалась я, Гомбо, побывала в Сайн-Шанде, в лаборатории... А ты о чем думал?
— Сожалел, возмущался, вспоминая свою жизнь... Глупых бьют, так им и надо! Прости меня, Цэцэг, или накажи...
— Я не судья. Тебе было с ней хорошо. Развелся... Может быть, ты еще сто раз пожалеешь?..
— Никогда!..
Плывущее по небесной голубизне солнце остановилось, чтобы заглянуть в юрту. Цэцэг щурилась, пряча глаза от яркого луча, который стал хозяйничать. Гомбо прикрыл входной полог. Навис легкий полумрак. Цэцэг, улыбаясь, прошептала:
— Мы с тобой опять у той скалы, которая, помнишь, спасла нас от свирепой бури...
В жизни немало мгновений, они, кажется, ничем и не приметны, — мелькнут и исчезнут, а след оставят на всю жизнь. Цэцэг и не заметила, или ей показалось, что не заметила, когда Гомбо уронил свою голову ей на колени; она перебирала его волосы, накручивала прядку на мизинец. У нее широко открыты глаза, влажные, сияющие, и отражались в них те солнечные дали, куда влечет человека неудержимое желание, он спешит, боится потерять время.
Ветерок мягко пробежал по стенке юрты, откинул входной полог, солнце вновь ворвалось в юрту — и заблистало все вокруг. Верилось — весь мир светел, весь мир счастлив...
За дверями юрты шаги, голос Цого:
— Беленьких длинношерстных умножаем; сами видели, как они хороши. Это чисто племенные...
Вошли в юрту. Дулма зашумела:
— Почему в юрте? Идите к ручейку, это близко, там пасутся маленькие барашки. Гомбо, они как игрушки, один красивее другого...
Гомбо и Цэцэг ушли.
Осталась в юрте почтенная старость. Цого по привычке шумно потянул из трубки; Дулма также по привычке напустилась на него:
Очаг задымил,— и приоткрыла дверь юрты.
Ушедших проводил Цого колючими глазами, от женщин это не ускользнуло, и они ждали мужского слова. Оно зазвучало на всю юрту:
— Вы ничего не видите?.. Туман застлал ваши глаза?.. Да?..
Харло схитрила, маслено улыбнулась, вознося хвалу племенным овечкам.
— Не о том, почтенная, не о том, о Гомбо и Цэцэг, — старался он поглубже вонзить в сердце женщин острие своих слов.
Дулма первой отразила нападение, спокойно и даже с нарочитым холодком осадила Цого:
— Любишь ты пошуметь. Дружба у них со школы...
Цого крикнул:
— В их годы и школьная дружба? Время решения задачек по арифметике растаяло, как снег весенний!.. Совета бы попросили...
Харло заволновалась:
— О, уважаемый Цого, в другие времена живем. Кто теперь спрашивает совета родителей?.. Им жить, им и думать...
— А нам? — не унимался Цого. — Пастухи не пасут, спят, а волки сбоку подкрадываются?..
— О, почтенный, зачем так громко? Где волки, кто подкрадывается? Не сердитесь, если я спрошу о Гомбо, — он развелся?..
— Жена ему на хвост соли насыпала, дал развод. Вот какие пошли нынче женщины!.. — с негодованием сплюнул Цого.
— Может, к счастью для Гомбо? — попыталась Харло успокоить Цого.
Он отвернулся, будто привлекли его ярко горящие цветы на шелковой занавеске, потом затянулся трубочкой и, выпуская струйку дыма, взглянул на Харло:
— К счастью? Верно. Если оно далеко, не лучше ли поискать его рядом.
— Кто ищет, всегда найдет, — улыбнулась Харло.
...Пока старики сыпали песок, выравнивая бугры, которые мешали им идти, в юрту ворвалась запыхавшаяся Цэцэг. Никого не замечая, бросилась на женскую половину юрты, уткнулась в подушку. Старики переглянулись. У Цого подпрыгнули брови, смешно дернулась бородка, он выбежал из юрты, кусая чубук трубки: «Проучить надо разбойника!»
Навстречу Гомбо шагает, размахивая прутиком.
— За что обидел Цэцэг?!
— Не обижал, зовет в Гоби...
— В Гоби? Ты и там будешь делать детские игрушки?..
— Не смейся, дедушка. Пойми, Цэцэг мне дорога...
— Согласился? Уезжаешь в Гоби?..
— Нет...
— Кажется, ты начинаешь умнеть... Держись. Если женщина сталкивает мужчину с его дороги, это не мужчина, а перепуганный заяц...
Услышав голоса, из юрты вышла Харло:
— Хорошо ли, Цого, так принимать гостей?..
Цого не дал Гомбо и рта открыть, вступился за него.
— Хорошо. Послушайте, Харло, вы мать Цэцэг; она зовет Гомбо в Гоби!..
У Харло вытянулось лицо, она часто замигала, губы ее задрожали:
— Совсем больная... Какая Гоби! Зачем Гоби! Не слушай ее, Гомбо! Цэцэг, иди-ка сюда!..
Она подошла к матери:
— Слышала, все слышала. Я же тебе, мама, говорила, меня ждут в Гоби, я там нужна.
— Кто ждет? Кто будет с тобой мучиться? В Гоби и здоровые люди живут тяжело. Не старайся, дочь, врачи тебя не пустят... — Харло расплакалась.
Цэцэг обняла ее:
— Не плачь. Я поеду. Если врачи запретят, вернусь к тебе.
Еще не упало солнце за горы. В юрте сидели за столом и гости и хозяева, пили кумыс с леденцами. Громче всех чмокал Цого. Такое с ним случалось, когда ничто его не тяготило, когда, наполняя до краев ему пиалу, Дулма ни о чем не спрашивала.
Завтра гости, Харло и Цэцэг, уезжали домой, через день Гомбо в Улан-Батор. Дулма ходила печальная. Скоро юрта опустеет. Уже полна кожаная сумка — подарки почтенному Бодо: пирожки с мясом молодого барашка, мешочек золотых зерен сухого сыра, его любимое кушанье — кусочки бараньей печени, слегка обжаренные на вольном огне.
Прощались Гомбо и Цэцэг у ручья. Он держал ее руку, перебирал пальчики. Отложив большой, говорил: Улан-Батор, указательный — Гоби, средний — Улан-Батор, безымянный — Гоби, мизинец — Улан-Батор.
— Выходит, Цэцэг, Улан-Батор, — радовался он.
Она щурилась от солнца, защищаясь шелковой косынкой.
— Стыдно, Гомбо, каждый укажет на меня пальцем: вот она, та, которая убежала из Гоби... Как же мне не ехать? Подумай...
Гомбо не уступал:
— Ты уже подумала, мы вместе подумали, у нас одна дорога, нельзя идти в разные стороны...
— Пиши, милый, отвечу, не могу не ответить, оно заставит, — и положила ладонь на сердце.
Гомбо вынул из кармана и подал Цэцэг фигурку верблюда, искусно выточенную из дерева золотисто-розового цвета. Она на тонком шелковом шнурке. Цэцэг взяла фигурку, рассматривая, восхищалась:
— Красавчик... Гобийской породы... Спасибо!..
Глаза ее расширились, она повернулась, взглянула на Гомбо:
— Этого верблюдика я знаю, видела у Эрдэнэ...
— Да... Я подарил ему такого же верблюдика, когда Эрдэнэ в первый раз уезжал в Гоби. Хранит?..
— Бережет. Никогда с ним не расстается. Ты сам смастерил?
— Выточил из корня можжевельника... Нравится?
— Какой жгучий запах! Голова кружится...
— Корень можжевельника целебный...
— Смешно. Откуда ты знаешь?
— Не я, умные люди говорят, — и набросил шнурок ей на шею.
Верблюдик повис на груди среди белых бус, покачался размеренно. Цэцэг взяла его, подержала на ладони, приложила к щеке и, склонив голову на плечо Гомбо, вполголоса пропела:
Воду найдем,
Дворцы возведем,
Их окружим садами густыми,
И больше никто не скажет тогда;
«Гоби есть Гоби —
Пустыня»...
— Ты опять о том же, — сердился Гомбо.
В щелках глаз ее насмешливый огонек:
— Не я, умный поэт написал...
Первое знакомство — ночная тропа, куда она приведет, никто не знает. Они встретились в казарме. Лейтенант часто назначал их в наряд вместе, кровати их стояли рядом. На одной из строевых перекличек командир объявил, что оба они попали в один орудийный расчет взвода самоходных артиллерийских установок. Так Эрдэнэ и Сундуй приподняли первую страницу послужной книги своей армейской жизни. Немного понадобилось времени — они подружились. Сундуй рослый, плечистый парень; приметное у него лицо: скуластое, с широко расставленными узкими глазами под резко вычерченными бровями, толстые губы тоже резко очерченные. Вначале казался Сундуй одним из тех степных молчунов, у которых вместо слов — кивок головы, взмах руки, полуулыбка. Он из далеких степей Хангая; до армии работал в госхозе шофером. На машине пересекал он степь и вдоль и поперек. Любил широкие просторы степей и лесов родного Хангая, верил, что лучшего уголка на земле и нет. Рассказами о себе не баловал, и Эрдэнэ только и знал, что отец у Сундуя умер, мать трудится в госхозе, а две сестры — еще подростки. Однажды Эрдэнэ, насытив друга своими прославлениями Гоби, увидел, что друг его далек от гобийских красок, ему их не понять, рассердился и больше не говорил о Гоби.
...Уголок Сухэ-Батора — уютная просторная комната. Сейчас она переполнена.
Тишина. Особый день. Самостоятельные занятия.
Объявлено по всем подразделениям: для встречи с воинами приедут дорогие гости — ветераны народной революции и гражданской войны в Монголии: боевой командир, герой партизан П. Тогтох. Он еще юношей познакомился с Сухэ-Батором, почти десятилетие шли они рука об руку по крутым дорогам борьбы за свободу и счастье Родины. Жена Сухэ-Батора С. Янжима, его верная подруга и достойная помощница. Старый партизан Мягмар, он вместе с Сухэ-Батором встречался в Кремле с В. И. Лениным.
