По палатке рассыпался звонок, резкий, настойчивый.
Наконец-то! Я подскочил к дивизионному аппарату. Спокойный голос приказал прислать к посредникам нарочного за боевыми документами. Я растолкал дремавшего посыльного, тот взял автомат, вставил диск с патронами и отправился за секретным пакетом. Я тем временем приготовил рабочую карту. И когда посыльный вернулся, стал наносить на карту обстановку, о которой говорилось в распечатанном мною боевом донесении.
Через полчаса топографические листы покрылись разноцветными кружками и треугольниками. Линия боевого соприкосновения воюющих сторон — «красных» и «синих». — проходила между двух гор, поросших у основания хвойным лесом. Своей ломаной конфигурацией она напоминала боевой кордон неприятеля во время боев под Сталинградом — малейший просчет в бомбометании и стрельбах мог оказаться на руку врагу.
— Ситуация неблагоприятная, — послышался над моей головой сонный голос оперативного дежурного. Перекатов, щурясь от яркого света, смотрел на карту.
— Спасибо за подмогу, лейтенант. Можешь быть свободным.
Я не успел собрать карандаши, как в палатку вошел командир полка, а за ним — подполковник Семенихин, штабные офицеры и два посредника с белыми повязками на рукавах. Одного из них — толстого полковника с угрюмым лицом — я узнал. Это он весной сделал мне внушение за то, что был на побегушках у своих подчиненных.
Выслушав рапорт дежурного по КП, Молотков, а за ним и остальные подошли к столу.
— Разрешите поднимать личный состав? — спросил Перекатов.
— Отставить! — сказал Молотков. — Пока будем прорабатывать задание, пусть спят.
Начальник штаба не спеша достал из чехольчика очки, протер их белоснежным платком и надел на нос. Молча и сосредоточенно все изучали карту, время от времени нагибаясь, чтобы лучше разглядеть надписи. По стенкам палатки метались тени, то становясь короткими и резкими, то удлиняясь и тая.
— Пехота «синих» выбрала нынче более подходящее место, чем в прошлый раз, — проговорил, наконец, Молотков, разминая обожженными пальцами папиросу. — Нашим будет туго.
— Сдюжим, — произнес подполковник Семенихин и потянулся за красным карандашом.
Я не помню случая, чтобы при подготовке к ответственным полетам или при разборе таких полетов отсутствовал заместитель командира полка по политической части. Это был комиссар типа Фурманова. Он принимал самое деятельное участие в боевой работе полка.
Покусывая губы, Семенихин нарисовал две широкие стрелки и одну узкую.
— Основной удар, — сказал он, — направим на уничтожение живой силы. Чтобы подавить зенитный огонь, хватит эскадрильи. Но рано утром обязательно надо сделать рекогносцировку.
Кобадзе сказал, с какой стороны следует подходить к цели и отходить от нее.
— А как считает лейтенант Простин? — спросил вдруг Молотков.
— Считаю, что капитан неправ: уходить от цели лучше с правым разворотом, в сторону, где ниже горы.
— Лишняя затрата горючего, — усмехнулся Кобадзе, посасывая пустую трубку.
— Зато меньше риска, — возразил я.
Начальник штаба склонился к карте. Я видел белую строчку пробора, конец крупного носа.
— А лейтенант, пожалуй, прав, — раздумчиво сказал он.
С моим мнением посчитались, командир полка назвал его вполне обоснованным, но на душе у меня остался неприятный осадок: выходило, будто я напросился на похвалу!
Чтобы не вертеться на глазах у начальства, я вышел.
На западе еще виднелась бледно-зеленая полоска. Было прохладно и ветрено. Полотнища палаток ворчливо лопотали, словно спорили о чем-то, а вершины березок перешептывались, разнося спор по осеннему лесу.
Посредник спросил Молоткова, почему он отверг план Кобадзе. Ведь горы примерно одинаковой высоты.
Молотков ответил не сразу. Мне было слышно, как в дальней палатке, светившейся изнутри палевым светом, начальник связи кричал в телефон:
— Алло, Бобров! Немедленно поставь туда точку. Ты с ума сошел! Ведь связь — это нерв. Это мозг.
— Видите ли, — послышался, наконец, голос Молоткова. — Я не хочу делать из летчиков слепых исполнителей. Каждый должен уметь творчески мыслить. Почему же не согласиться с предложением лейтенанта? Оно аргументировано. Штурману все равно, какой маршрутпрокладывать, расчеты те же, а для рядового летчика не безразлично, считаются ли с его мнением. Слышали, как он защищал его. Как Цицерон!
Офицеры засмеялись, и это обидело меня.
Хрустнул валежник. Из сумерек возникла фигура Сливко.
— Уже заседают, — не то спросил, не то отметил он. Его самоуверенный сочный голос с нотками пренебрежения к мирской суете теперь раздражал меня.
Остановившись около входа, он достал папиросу и, ссутулившись, чтобы не задуло спичку, прикурил. При каждой затяжке лицо его освещалось красноватым светом. Оно было спокойно, как всегда. Потом он старательно почесал кончик носа и откинул полог. Я пошел в свою палатку.
Спустя час меня разбудил посыльный.
— К командиру звена!
В палатке Сливко аппетитно пахло сдобным печеньем.
Широкий из жести абажур на лампе привносил в походную обстановку некоторый уют. В других палатках я таких абажуров не видел. «С собой, что ли, возит?» — мелькнула мысль.
— Ну, Цицерон, проходи, — сказал Сливко. — Завтра утром летим в паре на разведку. Доволен?
Конечно, доволен! И если бы это сказал мне другой офицер, то я крепко пожал бы ему руку. Сливко же я ответил только:
— Есть лететь на разведку!
— В общем, так, старик, — Сливко прошелся по палатке. — Я наблюдаю за землей и воздухом. Ты фотографируешь местность. Делаем по два захода. Все, что увидим, сразу же передаем на командный пункт. А теперь, по кроватям! Спи, дитя, во мраке ночи, — фальшивя, запел он, разбирая койку, — дай и мне поспать…
А я долго еще не ложился. Сходил к дневальному, сказал, чтобы он пораньше разбудил механика.
— Не беспокойтесь, — ответил тот. — Машину подготовим вовремя.
На разведку вылетали с первыми лучами солнца Когда расходились по самолетам, Сливко, подмигнув, сказал мне:
— Главное, не мешкать, старик. Пусть наблюдатели посмотрят, как надо работать.
Я не успел еще осмотреть самолет, как раздалось чиханье мотора на машине Сливко. Вскочил на плоскость, где лежал парашют. У лючков возились оружейники, подводя патронные ленты.
— Скорее, братцы!
— Вовремя уложимся, — спокойно ответил оружейный мастер. — Надо проверить работу пулеметов.
— Где же вы раньше-то были?!
— Только что подвезли боеприпасы.
«А как же Сливко?» — хотел спросить я у мастера, но тот уже соскочил с плоскости.
На старте командир звена погрозил мне кулаком.
Сразу же, как только поднялись в воздух, взяли нужный курс. Под крыльями, мокрыми от росы, плыла подернутая сизым туманом, изрезанная прожилками дорог, речушек и оврагов земля. Дымились озерца.
Через пять минут я увидел горные отроги. На память пришли лермонтовские стихи:
…в час утренней зари
Курилися, как алтари,
Их выси в небе голубом.
Хребты выглядели сурово и, казалось, жили таинственной, неведомой людям жизнью.
Мы, как по уговору, потянули ручки управления — самолеты, повинуясь рулям, полезли вверх. Стало прохладнее, упругий воздух заполоскал концом шелкового подшлемника. Я закрыл форточки и посмотрел на высотомер. Стрелка стояла на цифре 1400. На этой высоте мы летели минут десять — пятнадцать, отыскивая коммуникации «противника».
Сверху казалось, что когда-то, давным-давно, землю здесь перепахали гигантским плугом, а пробороновать забыли, такой она и окаменела.
«Синих» мы не заметили.
Долетев до контрольного пункта, развернулись на сто восемьдесят градусов и немного прижали машины к земле. Стрелка высотомера опустилась до цифры 900. Дальнейшее снижение над горами не допускалось.
Были видны черные расщелины, серебристые нитки ручьев, дорога с белыми булыжниками по обочинам. «Где-то здесь», — подумал я и открыл форточку. В лицо пахнуло холодной сыростью.
Туман под крылом медленно плыл в сторону и был похож на белое покрывало. Местами оно было плотно, местами разорвано.
«Неужели вернусь с пустой пленкой? А ведь это первое серьезное задание!»
Между тем Сливко назвал позывные радиостанции, сообщил высоту и квадрат местонахождения самолета.
«Сейчас будет передавать на КП разведданные. А что же я?»
Только теперь я заметил, что Сливко летит значительно ниже, вдоль широкой зеленой долины. Самолет его цеплялся за обрывки тумана, сползавшего в седловину. Неужели меня подводит высотомер? Я отдал от себя ручку управления — самолет скользнул вниз.
Туман теперь нависал надо мной ярко-белой, насыщенной солнечными лучами массой, подступал с боков. Я спустил на глаза очки-светофильтры — туман словно сжался, приобрел форму облаков. Подо мною развернулась картина, сходная с той, что я нарисовал ночью на штабной карте.
