Такимъ образомъ, перебралъ Носовичъ передъ нами всѣхъ порочныхъ и преступныхъ дѣятелей и доказалъ то, что было нужно доказать. Наша русская жизнь, нарисованная твердою, размашистою и мѣткою кистью, прошла передъ нами. Мы слышали обо всемъ, начиная отъ христославленья деревенскаго попа по избамъ мужиковъ и пребыванія поповскаго сына въ бурсѣ до высшаго проявленія азіатской изнѣженности и лѣни помѣщичьихъ кружковъ. Носовичъ творитъ судъ и расправу надъ отдѣльными личностями и пороками. Но въ его рѣчахъ не было ни жёлчности, ни раздражительности, ни предубѣжденія; онъ говорилъ намъ: «не думайте, что такъ дѣлается только у насъ; въ другихъ странахъ дѣлается то же, но на свой ладъ. Не бросать каменья, не злиться, не воевать нужно. Нужно смотрѣть за собою, собираться съ честными людьми въ тѣсный кружокъ, исполнять свои обязанности лучше подлецовъ, и тогда подлецы исчезнутъ, какъ пыль. Покуда честные люди будутъ хныкать, жаждать славы, какихъ-то подвиговъ и переворотовъ и оставаться безъ дѣла, оставлять его въ рукахъ подлецовъ, выказывать свою неспособность даже къ малымъ дѣламъ, — до тѣхъ поръ подлецы будутъ блаженствовать. До сихъ поръ большая часть изъ такъ-называемыхъ честныхъ людей ломалась, кривлялась и геройствовала, губя только собя, и ихъ даже стыдно назвать честными, не прибавивъ „мечтателями“. Только нѣкоторые изъ нихъ, владѣя перомъ, дѣлали истинно-честное дѣло, писали по мѣрѣ силъ и раскрывали передъ толпой послѣдніе выводы науки, озаряли мракъ. Этимъ спасибо, и потому-то я считаю важнымъ дѣломъ изученіе исторіи русской литературы».
Носовичъ сильно напиралъ на то, что сначала, въ былыя времена, преступная дѣятельность была какъ будто согласна съ требованіями эгоизма, но что съ размноженіемъ развитыхъ людей она дѣлается все болѣе и болѣе непрактичною и неэгоистичною. Страшно нападалъ онъ на тѣхъ честныхъ людей, которые или ребячески дуются на весь міръ, или надменно надуваются передъ нимъ и воображаютъ себя счастливыми и честными. «Ихъ счастье, — говорилъ онъ, — выѣденнаго яйца не стоитъ, ихъ можетъ каждую минуту раздавить первый подлецъ, и ни одна рука не протянется спасти ихъ. И по-дѣломъ имъ! Человѣкъ, какъ и всякая тварь, надѣленъ инстинктомъ самосохраненія. Это чувство заставляетъ его прибѣгать къ обществу, внѣ котораго онъ нуль, старая онуча. Онъ, только имѣя друзей, разумѣется, въ честномъ, то-есть прямомъ смыслѣ слова, можетъ быть спокойнымъ за свою будущность. Взгляните на табунъ лошадей, когда на нихъ набѣгаютъ волки. Лошади не разбѣгутся, но сплотятся въ одну массу и даюгь отпоръ врагу. Побѣда остается на ихъ сторонѣ, тогда какъ одинокую лошадь волки растерзаютъ непремѣнно. Безъ друзей, безъ любви къ ближнимъ, требуемой эгоизмомъ, — мы ничто. Ничто же не можетъ быть ни честнымъ, ни подлымъ. Итакъ, практически разумный, настоящій эгоизмъ есть двигатель въ жизни, эгоизмъ есть любовь къ ближнимъ, любовь къ честной дѣятельности, эгоизмъ есть справедливость».
Таковы были уроки Носовича, предшествовавшіе и тѣсно соединенные съ лекціями исторіи русской литературы. Я сократилъ ихъ, насколько было возможно, но все-таки читатель, вѣроятно, соскучился. Я могу извинить себя передъ нимъ тѣмъ, что сказать объ этихъ взглядахъ было необходимо для того, чтобы читатель понялъ, за что полюбили мы Носовича, за что мы назвали его крестнымъ отцомъ нашего умственнаго развитія.
Большая часть учениковъ развивалась довольно быстро, пріобрѣтала въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ болѣе нужныхъ познаній, чѣмъ въ предшествовавшія пять лѣтъ. Самое сильное вліяніе имѣлъ Носовичъ на русскихъ; у каждаго изъ нихъ хотя разъ забилось сердце отъ его словъ, касавшихся преимущественно русской вседневной жизни. У иного ученика мелькнули въ головѣ и свѣтлыя, и горестныя воспоминанія и, можетъ-быть, впервые въ дѣтскомъ увлеченіи поклялся онъ быть честнымъ человѣкомъ, не терзать своихъ будущихъ дѣтей, учениковъ и товарищей, какъ терзали его самого. Поняли Розенкампфъ и я, что Носовичъ не рекомендуетъ съ особенно хорошей стороны борьбы, въ смыслѣ ломки и переворотовъ, но что онъ не хлопочетъ. какъ Воротницынъ, о примиреніи и прощеніи. «Дѣйствуйте, — совѣтовалъ онъ, — но дѣйствуйте умно и честно, и не спите. Глядите прямо въ лицо людямъ, не поднимая головы до небесъ и не опуская ея до земли. Окружающія васъ личности одного роста съ вами, и если есть между ними гиганты или карлики, то это уроды, исключенія. Сапожникъ не долженъ гордиться передъ не-сапожникомъ своимъ умѣньемъ шить обувь, и послѣдній не обязанъ краснѣть за свою неспособность къ этому ремеслу: онъ знаетъ что-нибудь другое. Высокихъ призваній нѣтъ. Мы всѣ работники въ одной и той же мастерской и составляемъ колеса и винты одной машины. Только ржавые и поломанные колеса и винты выбрасываются вонъ и топчутся въ грязь. Старайтесь же не ржавѣть и не ломаться».
Многіе изъ воспитанниковъ нашего класса сплотились въ одну семью. Носовичъ давалъ намъ ученыя книги, носившія замѣтки, дѣланныя его рукою; часто заключались въ книгахъ цѣлые листы писчей бумаги, мелко исписанные имъ; иногда на поляхъ страницъ встрѣчались просто немногословныя фразы: «Авторъ злобствуетъ! Мало читалъ и потому не дочитался до истины!» и такъ далѣе. Книги, по его совѣту, прочитывались вслухъ послѣ классныхъ занятій; для этой цѣли мы назначили часы и чередовались въ чтеніи. Замѣтки, въ родѣ вышеприведенныхъ, возбуждали толки, которые разрѣшалъ самъ Носовичъ, часто приходившій на наши сборища. Иногда, собравшись въ болѣе или менѣе многочисленные кружки, мы не читали, а толковали обо всемъ, что насъ интересовало въ жизни. Въ бесѣдахъ не было никакихъ мудреныхъ старческихъ разсужденій; тутъ была просто живая и веселая молодежь, развивавшая свой умъ, начинавшая жить и мыслить.
Розенкампфъ, Калининъ и я, люди совершенно различные по характерамъ, привязались другъ къ другу всею душою, и ни одна тѣнь не промелькнула между нами, хотя мы и не щадили другъ друга и прямо высказывали правду въ глаза. Воротницынъ, это поэтическое созданіе, хлопотавшее о примиреніи, восхитительно читавшее стихи Шиллера, былъ холоднѣе насъ троихъ, смѣялся надъ мелочностью раздражительности Розенкампфа, надъ слишкомъ рьяной любовью Калинина къ народу и вообще безъ волненія выслушивалъ жалобы друзей на домашнюю жизнь. Поводовъ же къ жалобамъ было довольно много. Счастливъ вполнѣ былъ одинъ я. Калинину не весело жилось въ мѣщанской семьѣ, поговаривавшей, что парень на возрастѣ и пора ему кончить науку и поступить въ магазинъ за прилавокъ. Бѣдняку приходилось воевать за каждый лишній мѣсяцъ пребыванія въ школѣ. Розенкампфу было еще хуже.
Наступали рождественскіе праздничные дни. Розенкампфъ совсѣмъ пріунылъ, даже браниться пересталъ.
— Не могу я ходить къ моей благодѣтельницѣ,- говорилъ онъ намъ:- я тамъ опять становлюсь злющимъ. Не честное негодованіе, а какая-то рабская злость пробуждается во мнѣ въ этомъ домѣ. Я совсѣмъ испорчусь, а между тѣмъ, у меня нѣтъ другого угла.
— Проведи праздники у меня, — сказалъ я:- мои родители добрые и хорошіе люди; они не откажутся принять тебя.
— Знаю, голубчикъ, что не откажутся. Я ихъ очень люблю и радъ бы побыть у тебя на праздникахъ; но благодѣтельница не согласится на это.
— Нельзя ли какъ-нибудь устроить дѣло? — молвилъ Калининъ.
— Не знаю, право, — задумчиво отвѣчалъ Розенкампфъ. — Подумайте за меня, я самъ ничего не въ состояніи выдумать, поглупѣлъ совсѣмъ.
Мы помолчали.
— Поклонись-ка въ поясъ Носовичу, — произнесъ Калининъ. — Авось его умная голова что-нибудь выдумаетъ.
Розенкампфъ обрадовался совѣту и на другой же день пошелъ къ Носовичу на квартиру. Носовичъ принялъ его съ обычною ласковостью, внимательно выслушалъ его откровенный разсказъ, и сказалъ, что подумаетъ о дѣлѣ. Дня черезъ три онъ пришелъ въ классъ и сказалъ Розенкампфу, что имъ нужно поговорить, взялъ его подъ руку и пошелъ съ нимъ ходить по коридору
— Я обдѣлалъ ваше дѣло, — объявилъ Носовичъ по выходѣ въ коридоръ. — Вы совершенно свободны,
— Какъ?.. Свободенъ?..
У Розенкампфа духъ занялся, и сотни мыслей вдругъ промелькнули въ его головѣ: свобода, безпомощность, неимѣнье угла, новая жизнь — все это смѣшалось въ какой-то хаосъ.
— Я узналъ сначала, — продолжалъ Носовичъ:- что за васъ заплачены деньги въ школу за два слѣдующіе года. Потомъ поѣхалъ къ вашей благодѣтельницѣ и объяснился съ нею. Объясненіе было горячо, не весело… Она высказалась вполнѣ. Мнѣ удалось уговорить ее оставить васъ въ покоѣ. Она согласна, даже рада этому…
Лицо слушателя передернулось отъ чувства ненависти, пробудившагося отъ этихъ словъ; Носовичъ это замѣтилъ.
— Не вините ее за нелюбовь къ вамъ, — продолжалъ онъ. — Васъ подкинули ей на другой день свадьбы; она обрадовалась вамъ, какъ игрушкѣ, оставила васъ у себя; потомъ до нея дошли слухи, что вы сынъ ея мужа. Они разбили въ прахъ ея самыя святыя упованія, вѣру въ мужа, въ искренность его клятвъ. Въ ней пробудилась ненависть къ вамъ…
