Лицо слушателя передернулось отъ чувства ненависти, пробудившагося отъ этихъ словъ; Носовичъ это замѣтилъ.
— Не вините ее за нелюбовь къ вамъ, — продолжалъ онъ. — Васъ подкинули ей на другой день свадьбы; она обрадовалась вамъ, какъ игрушкѣ, оставила васъ у себя; потомъ до нея дошли слухи, что вы сынъ ея мужа. Они разбили въ прахъ ея самыя святыя упованія, вѣру въ мужа, въ искренность его клятвъ. Въ ней пробудилась ненависть къ вамъ…
— Развѣ я виноватъ? — строптиво перервалъ Розенкампфъ.
— Не виноваты, но иначе не могло быть, она не нашего закала женщина. Ей это служитъ оправданіемъ. Она была несчастна не менѣе васъ. Но не будемъ толковать о прошломъ: передъ вами будущность, и надо подумать о ней. На ваше имя положены двѣ тысячи въ опекунскій совѣтъ. По выходѣ изъ школы вы не будете нищимъ. До тѣхъ же поръ по праздникамъ вы будете ходить ко мнѣ, или, если, какъ вы говорили, васъ будутъ брать Рудые, то къ нимъ. Это одной то же. На вашу одежду у меня найдутся деньги, о ней нечего заботиться.
— Благодарю васъ, Николай Павлычъ, — отвѣчалъ Розенкампфъ, пожимая руку Носовича. — Но только одежда отъ васъ… Не лучше ли изъ тѣхъ двухъ тысячъ?..
— Нѣтъ, батюшка, ужъ это вовсе не лучше. Во-первыхъ, ихъ по завѣщанію нельзя тратить до вашего выхода изъ школы, а во-вторыхъ, онѣ пригодятся и въ будущемъ. Я понимаю, что васъ стѣсняетъ то, будто я буду вашимъ благодѣтелемъ. Нѣтъ-съ, ужъ это зачѣмъ же? Я благодѣтельствовать такому здоровому парню не намѣренъ. Вы можете записывать мои расходы на васъ и потомъ постепенно выплачивать мнѣ долгъ, когда поступите на службу. Если я умру, не доживъ до этого, времени, то вы будете должны не мнѣ, а какому-нибудь молодому человѣку, котораго вы будете знать за истиннаго бѣдняка, и поможете ему отъ моего имени. Тутъ будутъ разомъ сдѣланы два честныя дѣла: вы уплатите деньги, взятыя безъ всякаго письменнаго документа, и поможете собрату, не заставляя его благодарить васъ. Будьте увѣрены, что я не дамъ вамъ милостыни: я слишкомъ много ожидаю отъ вашей будущности и уважаю васъ… Ну, разумѣется, и не насчитаю я на васъ слишкомъ много лишнихъ денегъ, будьте насчетъ этого безъ сумлѣнія, — уже шутя добавилъ Носовичъ.
Розенкампфъ не могъ его благодарить: онъ всегда стыдился слезъ, называя ихъ бабьими причудами и телячьими нѣжностями, а теперь, если бы онъ заговорилъ, то расплакался бы непремѣнно. Носовичъ заглянулъ ему въ лицо и молча крѣпко пожалъ его руку.
— Теперь мы друзья? — спросилъ онъ.
— Да, да, Николай Павлычъ, я весь вашъ, весь вашъ! — прошепталъ дрожащимъ голосомъ Розенкампфъ и поспѣшно убѣжалъ отъ новаго друга.
Гдѣ-то въ углу школы въ этотъ вечеръ рыдалъ и молился Розенкампфъ…
Розенкампфъ провелъ праздники у меня. Почти каждый вечеръ приходилъ къ намъ Калининъ, иногда заѣзжалъ и Воротницынъ. Однажды мы предавались разнымъ школьнымъ воспоминаніямъ, толковали о томъ, какъ трудно было каждому изъ насъ начало ученья, и договорились до того, что у всѣхъ явилась мысль облегчить ученіе маленькимъ школьникамъ. Для исполненія этой мысли намъ стоило только рѣшиться посвятить нѣсколько свободныхъ часовъ для занятій съ дѣтьми. Разумѣется, мы поспѣшили объявить о своемъ планѣ Носовичу. Онъ очень обрадовался.
— Молодцы! Принимайтесь за дѣло, довольно вамъ баклуши-то бить, — сказалъ онъ съ обычною шутливостью. — Вы будете въ большомъ выигрышѣ. Вамъ полезно заняться началами наукъ; поди-ка, вы половину перезабыли, не умѣете два на два помножить, такъ теперь повторите, а между тѣмъ пріучите себя къ учительской дѣятельности. Я за васъ буду хлопотать передъ директоромъ; онъ, вѣроятно, позволитъ привести въ исполненіе вашъ планъ.
Послѣ праздниковъ позволеніе Сарторіуса было получено. Носовичъ при этомъ употребилъ хитрость и увѣрилъ директора, что мы, зная его любовь къ воспитанникамъ, хотимъ помочь ему и учителямъ въ заботахъ о дѣтяхъ; пощекотавъ, такимъ образомъ, директорское самолюбіе, хитрецъ успѣлъ обдѣлать дѣло, не дожидаясь созванія школьнаго совѣта. Мы сами, а не учителя, объявили въ младшихъ классахъ о своемъ предпріятіи. Кромѣ насъ четверыхъ, за дѣло взялись еще шесть нашихъ одноклассниковъ. Каждый избралъ отдѣльный предметъ и назначилъ часы для занятій съ маленькими учениками. Сначала желающихъ приготовлять уроки подъ нашимъ руководствомъ явилось немного, но съ каждымъ днемъ товарищи этихъ немногихъ видѣли, что тѣ знаютъ уроки лучше ихъ и получаютъ меньшее число щелчковъ и нулей, и число нашихъ воспитанниковъ все прибывало. Съ наступленіемъ годовыхъ экзаменовъ намъ уже пришлось заниматься съ двумя младшими классами въ полномъ составѣ.
Между тѣмъ, посвящая чтенію постороннихъ руководствъ три часа въ недѣлю, мы сами знали свои уроки основательнѣе, чѣмъ та малая часть нашего класса, которая стала особнякомъ отъ насъ. Во главѣ ея стоялъ сынъ Рейтмана, забитое, замученное подъ палкой родителя созданіе. Онъ наслѣдовалъ отъ отца всѣ взгляды; такъ же, какъ тотъ, проповѣдывалъ Resignation и ябедничалъ тайкомъ даже на школьныхъ служителей. Мы звали его похудѣвшимъ господиномъ Рейтманомъ. Знаніе уроковъ и любовь къ намъ мелкаго народа возбуждали негодованіе противниковъ. Всѣ средства къ примиренію были тщетны. Соединиться съ нами они не хотѣли и при первомъ удобномъ случаѣ жаловались учителямъ, что имъ трудно учиться, что Носовичъ снабжаетъ насъ учебными книгами, а имъ не даетъ этихъ книгъ; Мы объяснили учителямъ, что Носовичъ не даетъ книгъ никому отдѣльно, но всѣмъ вообще для чтенія ихъ вслухъ. Учителя раздѣлились тоже на двѣ партіи. Благоразумные вполнѣ оправдывали насъ; другіе же, изъ числа тюремщиковъ, подъ предводительствомъ Рейтмана-отца, говорили, что Носовичъ внесъ духъ раздора въ мирныя стѣны школы, что онъ сдѣлалъ изъ насъ непокорныхъ и самонадѣянныхъ мальчишекъ, что мы только изъ тщеславія учимъ маленькихъ дѣтей и учимся сами. Эти господа злились на насъ за то, что ученики, имѣя возможность хорошо приготовлять заданное, переставали, мало-по-малу, трепетать передъ ними и отвѣчали уроки болѣе спокойно и твердо, чѣмъ прежде. Рейтманы, Саломірскіе, Гро теряли случай драться, ругаться и дѣлать презрительныя гримасы, инспектору приходилось рѣже заглядывать дѣтямъ подъ штанишки. Оплеухи, брань, розги — эти атрибуты учительской власти приходили въ упадокъ. Хотѣли наши враги напакостить намъ на годовыхъ экзаменахъ. Собрались экзаменовать съ особенною торжественностью: кромѣ директора и обычнаго учителя, на испытаніе приходилъ еще учитель изъ партіи раздраженныхъ, подъ тѣмъ предлогомъ, что надо узнать, не мѣшаютъ ли намъ наши постороннія занятія исполнять свои обязанности, не понизился ли уровень нашего прилежанія. Если понизился, то слѣдуетъ уничтожить незаконно-разрѣшенное нововведеніе, какъ вредное дѣло. Но руководствуясь правиломъ Носовича: будьте хитры, какъ змѣи, и кротки, какъ голуби, — мы усердно приготовлялись къ экзаменамъ, желая честно выиграть свое дѣло, и выдержали искусъ на славу: изъ десяти учениковъ плохо экзаменовался только одинъ. Противники повѣсили носы. Директоръ былъ страшно раздраженъ противъ нихъ. Онъ согласился, какъ я уже сказалъ, не спросясь школьнаго совѣта, и всѣми силами отстаивалъ дѣло, приписывая первую мысль его себѣ. Конечно, истина не была тайною ни для кого, но онъ все-таки ходилъ, какъ павлинъ съ распущеннымъ хвостомъ и вытянутою шеей. Присутствіе лишняго учителя на испытаніи было личнымъ оскорбленіемъ для него, и онъ ликовалъ при видѣ вашихъ успѣховъ.
— Что, каково экзаменуются? — спрашивалъ онъ на одномъ экзаменѣ почти вслухъ у Рейтмана.
— Каждый обязанъ исполнять свой долгъ, — отвѣчалъ душеспасительною истиной Рейтманъ.
— Обязанъ! Обязанъ! — загорячился директоръ. — Они дѣлаютъ два дѣла и оба исполняютъ отлично. Другіе и одно исполняютъ плохо. Нѣкоторые ученики, напримѣръ, не занимаются въ меньшихъ классахъ, а очень плохо исполнили свои обязанности въ греческомъ экзаменѣ.
— Если вы, господинъ директоръ, говорите про моего сына, — зашипѣлъ Рейтманъ:- то я съ нимъ разсчитаюсь за греческій экзаменъ; но заниматься въ меньшихъ классахъ не позволю: онъ скромное и богобоязливое дитя и не долженъ для тщеславія ломаться. Многіе говорятъ о своей любви къ дѣтямъ, чтобы блеснуть передъ толпою; лицемѣріе есть великій грѣхъ передъ Господомъ.
Директоръ, задѣтый тупою шпилькою, сдѣлалъ презрительную гримасу и обратился къ намъ.
— Я вамъ очень, очень благодаренъ. Вы прекрасно исполнили мою мысль, это дѣлаетъ вамъ честь.
Комедія была очень веселенькая. Въ день публичнаго экзамена Сарторіусъ пригласилъ насъ къ себѣ на чай. Тамъ было нѣсколько учителей, постороннихъ людей и десятка два дѣвицъ. Послѣ чая устроился импровизированный балъ. Таперъ преусердно отбивалъ свои руки о фортепьяно, хозяинъ, и гости были въ духѣ и плясали до упаду. Наконецъ, Сарторіусъ затѣялъ безконечную мазурку и отличался въ первой парѣ съ директрисой женскаго отдѣленія училища.
