Да, с ней что-то неладно. Фамилию мужа не назвала, кольца не носит. И вообще, художник… Хиль относился к людям искусства с твердым предубеждением. Все это были шарлатаны, предпочитающие честному труду паразитарное существование за счет окружающих. Стоит лишь почитать некоторые современные стихи, зайти на выставку живописи или скульптуры! И потом они еще недовольны, что их не носят на руках. На необитаемый бы остров их всех — пускай бы там восхищались друг другом…
Дойдя до большого книжного магазина, Хиль вспомнил о нужной ему книге, которую давно собирался поискать, и вошел в стеклянную дверь-вертушку. Несмотря на поздний час — только что пробило десять, — в магазине было полно покупателей и просто книголюбов, листающих недоступные по цене издания. Зайдя в медицинский отдел и узнав, что книги в продаже нет, Хиль потолкался возле стенда периодики, полистал последний номер лондонского «Ланцета», еще раз дав себе твердое обещание в ближайшее же время серьезно заняться английским, и отправился в отдел новинок беллетристики.
Фигура в белом халате, изображенная на глянцевой суперобложке, привлекла его внимание. Он взял книгу, чтобы ознакомиться с ней хотя бы по оглавлению, и в этот момент кто-то толкнул его в спину.
— Э, потише там, — проворчал он, не оборачиваясь, — не на стадион пришли…
— Прошу прощения, — отозвался робкий голосок, — меня на вас толкнули, извините, пожалуйста…
Услышав это, Хиль сразу оглянулся, чтобы принести встречные извинения. Уже отошедшая от него девушка в клетчатой юбке и канадской курточке с капюшоном тоже оглянулась в этот самый момент, и Хиль во второй раз за сегодняшний вечер увидел перед собой знакомое лицо — нежный румянец и блестящие миндалевидные глаза «доньи инфанты».
— Положительно, сегодня день встреч старых друзей! — воскликнул он, бросив книгу. — Ваше королевское высочество меня помнит?
— Простите?.. — пробормотала черноглазая инфанта и вдруг просияла в улыбке: — Дон Хиль?
— Зеленые Штаны, к вашим услугам. Наконец-то узнали, да? Стыдно, сеньорита, стыдно, я-то узнал вас сразу…
— По тому, как я вас толкнула, да? Еще раз извините, — засмеялась девушка. — Очень рада вас видеть, дон Хиль, серьезно. Пико говорил мне, что вы уже окончили? Ну, поздравляю! Значит, вы уже настоящий врач?
— Самый настоящий. А почему вы так поздно разгуливаете по городу? Разве детям не пора спать?
— Я была с подругой в кино, сейчас иду домой — только зашла посмотреть. Я живу недалеко отсюда — на Окампо, двадцать минут троллейбусом. Сегодня все равно никого нет дома, — Дора Беатрис засмеялась с хитрым видом.
— Ну, смотрите, чтобы вам не влетело завтра. А вы, кажется, в этом году тоже кончаете свой лицей?
Ее лицо сразу приняло огорченное выражение.
— К сожалению, нет, — вздохнула она. — Я осенью провалилась на переэкзаменовке по латыни…
— Второгодница? — злорадно спросил Хиль.
Беатрис печально кивнула.
— Первый раз в жизни, можете себе представить…
— Так вам и надо.
— За что, дон Хиль?
— Сами знаете за что. Дипломатические отношения с Соединенными Штатами еще не прерваны?
Беатрис покраснела до ушей.
— Перестаньте, иначе я уйду! Этот Пико, конечно, уже наболтал вам всяких глупостей…
— Пико? — удивился Хиль. — При чем тут Пико? Об этом говорит весь Буэнос-Айрес, и все желают вам счастья. И я в том числе, донья инфанта. Не верите?
— Вам нельзя верить, ни одному словечку, — обиженно сказала Беатрис. — Пожалуйста, перестаньте надо мной издеваться. И вообще пойдемте, потому что уже и в самом деле поздно.
— Идемте. Вы что-нибудь купили?
— Нет, а вы?
— Не на что, донья инфанта, в моих сокровищницах одна паутина!
— Вот и у меня такое же положение, — вздохнула она. — Печально, правда? Когда кругом столько красивых вещей — платья, книги, картины… Вы не умеете печатать фальшивые деньги, дон Хиль?
— Это Пико должен уметь, спросите у него, как это делается.
— Почему Пико? — засмеялась Беатрис. — Разве он фальшивомонетчик?
— Он юрист, это почти одно и то же. Юристы и политики — мошенники все до одного.
Задержавшись перед дверью-вертушкой, Беатрис накинула на голову подбитый мехом капюшон своей канадки и прошмыгнула наружу. За ней вышел Хиль.
— Это вы хорошо сказали, — одобрительно кивнула она, натягивая перчатки, — это как раз то, что я говорила вам тогда в клубе, помните?
А помните, как тогда было жарко? Вот бы сейчас хоть немного того тепла, брр… Проводите меня до Кальяо, дон Хиль, там я сяду на триста двенадцатый… Видите, наконец-то мы нашли хоть одну общую точку зрения, — весело сказала она, заглядывая ему в лицо блестящими глазами, в которых разноцветными искорками отражались рекламные огни. — О политике я просто не могу слышать, серьезно. Всюду одно и то же, одно и то же… В лицее нас заставляют зазубривать наизусть целые страницы из «Смысла моей жизни», куда ни зайдешь — всюду эти портреты… А у нас на улице поставили недавно громадный щит, в два этажа высоты, и там вот такими метровыми буквами: «Перон выполняет свой долг перед вами, а вы выполняете свой долг перед Пероном?» Представляете, дои Хиль? Всякий раз, когда я теперь выхожу из дому, меня спрашивают, выполняю ли я свой долг перед Пероном. Просто ужас. А вы знаете, дон Хиль?
— Что именно, донья инфанта?
— У нас скоро будет революция, вот увидите, — сказала Беатрис, таинственно понижая голос.
— Да ну? Откуда же у вас такие сведения? Уж не ездите ли вы в Монтевидео?
— Нет, я не езжу, у нас в классе у одной девочки старший брат гардемарин в Рио-Сантьяго, и он говорит, что на флоте сейчас такое брожение, что…
— Послушайте, за подобные разговоры на улице вас следует хорошенько отодрать за уши, ясно? А на месте этого гардемарина я устроил бы сестричке такую трепку, что она запомнила бы на всю жизнь.
— О, — Беатрис пожала плечами, — я ведь об этом никому не рассказываю, и она тоже… А вам хочется, чтобы была революция?
— Смотря какая, донья инфанта, смотря какая.
— Ой, а мне страшно хочется — неважно кто, лишь бы не диктатура! У нас в лицее один профессор говорит, что если Почо продержится у власти еще пару лет, то у нас будет не лучше, чем в Доминиканской Республике…
— Слушайте, хватит дурака валять, я сказал! Это не ваш номер?
Беатрис прищурилась на приближающийся троллейбус и мотнула головой:
— Нет, это триста семнадцать. Вон, за ним, кажется, мой. Ну, я рада была вас видеть, дон Хиль! Если заболею, приду к вам.
— Приходите, приходите, — кивнул Хиль, — уж тогда-то я сразу посчитаюсь с вами за все.
— Не стоит, — засмеялась Беатрис, подавая ему руку. — Вообще я не такая уж плохая, серьезно. Я иногда произвожу невыгодное впечатление… По крайней мере, так говорит мисс Пэйдж.
— Это кто? — поинтересовался Хиль, не выпуская ее руки из своей и чувствуя тепло сквозь тонкую кожу перчатки.
— Мисс Пэйдж? Она живет с нами — моя бывшая гувернантка, а теперь что-то вроде дуэньи. До свиданья, дон Хиль. Вы встречаетесь с Пико?
— Иногда, — кивнул он, подсаживая ее на подножку троллейбуса.
— Держите связь через него, — уже изнутри крикнула Беатрис, — может быть, устроим какое-нибудь sarao![18] До свиданья!
4
Да, теперь он ясно видел, что не давало ему работать этой осенью, что помешало закончить последнюю картину — тех самых обедающих пеонов. Сомнение в правильности избранного пути прокралось в его сердце гораздо раньше, чем он осознал это рассудком и сумел выразить в конкретных словах. Возможно, это сомнение тайно отравило его еще до того, как он встретил Брэдли, до их разговора и до сделки с Руффо; возможно, именно оно — еще таившееся в подсознании — и сделало возможной эту сделку.
Получи Жерар подобное предложение еще три года назад, во Франции, он или воспринял бы его как дурацкую шутку, или, поверив в серьезность предлагающего, попросту набил бы ему морду. Конечно, за эти три года возникло много новых обстоятельств: разлука с родиной, крушение надежд на признание заокеанской публики, наконец, нищета. Но все равно, все равно… Заблудившегося в пустыне отчаяние может толкнуть на самый дикий поступок, и такая отчаянная бравада, как согласие написать те картины для Руффо, возможно, и была, в конце концов, продиктована именно тем, что где-то в глубине души он уже чувствовал себя безнадежно заблудившимся.
Раньше он только чувствовал это или, еще точнее, предчувствовал; теперь убедился. Иногда это приходит как прозрение, как внезапная вспышка перед глазами: загорается свет, и человек вдруг видит новый путь, отличный от того, каким он шел до сих пор. Но в данном случае вспышка ничего не осветила, и это было хуже всего. Он понял лишь, что до сих пор в чем-то ошибался, но в чем именно и что ему следует делать теперь, ничего этого он не знал. Вспышка, пожалуй, скорее ослепила его, и он вообще перестал видеть что бы то ни было.
