Народ — что дитя. Если раззадоришь, он так же легко поверит в чудо, как и отвернется от него, когда отрезвится…
Дворяне из Мерчули, прислуживавшие при ризнице, всполошились. Напоили лаза, вызнали все приметы быка. Оказалось: его бык не имеет никаких отметин. Как раз такой бык и был привезен из Сванетии. Лаз, как увидел быка, так и грохнулся наземь в благоговейном страхе. Но на второй день праздника начал ворчать: «У моего, мол, быка ухо подрезанное». Тут судьба его и решилась. В ту же ночь мы схватили лаза и крепко завязали ему рог башлыком. Больше его не видели ни у нас, ни у него на родине…
Приходится сознаться: большевики выпотрошили нутро человеческое, вытащили на солнышко белое и черное, сразу показали — кто баба, а кто молодец! Они стащили шутовской наряд с лукавых богов, с хвастливых вояк, с завравшихся попов и с пустомелей-патриотов.
В этой церкви до сих пор хранится большущий лук святого Георгия. Кто подсчитает, сколько миллионов народа проведено под ним илорскими пономарями! Так провели большевики под луком все население.
Это полезно, голубчик, но для меня слишком поздно. Меня уж смерть проведет под своим луком.
Тараш оглянулся по сторонам. Его взор поймал чью-то карликовую тень. Тараш остановил коня.
— Ты как сюда попал, Лукайя?
— Со своими приехал.
— С кем же?
— С окумцами.
Впереди отряда, в котором до вступления в Илори находились Арзакан и Дзабули, ехала Тамар Шервашидзе.
По абхазским обычаям не подобает женщине водительствовать всадниками, — она должна ехать за мужчиной. Но в шервашидзевском кругу грузинские традиции всегда брали верх над староабхазским адатом. И поэтому Тамар находила вполне естественным ехать впереди.
Ей еще не приходилось путешествовать верхом. В те годы, когда мать и бабушка в сопровождении свиты из лучших наездников отправлялись на свадьбу или поминки, девочка была еще в колыбели. Однако Тамар превосходно управляла своей довольно пылкой лошадкой. Верховая езда доставляла ей громадное удовольствие. Она то и дело обгоняла спутников, шутливо состязаясь с Арзаканом.
— Почему же ты до сих пор не говорила, что так любишь верховую езду? — спросил он.
— Разве жизнь так устроена, чтобы исполнялись все наши желания?
— Надо именно так ее устраивать, чтобы они исполнялись легко.
— Куда бы это нас завело?
Некоторое время они молчали, прислушиваясь к беседе Дзабули с Каролиной.
Дзабули чувствовала себя очень неловко в своем коротком платье, то и дело приходилось ей одергивать юбку. Да и с лошадью она плохо справлялась.
Дзабули жаловалась:
— Никогда больше не поеду верхом!
А Каролина была очень довольна поездкой. Она только жалела, что не оделась в спортивный костюм Херипса, чтобы ехать по-мужски.
— Скажи, поедешь в Окуми, если я достану хорошую лошадь? — обратился Арзакан к Тамар.
— Смотря по тому, что ты подразумеваешь под хорошей лошадью. Вдруг она окажется вроде Арабиа или Дардиманди? Мне же не сладить с ней. А вот на такой, как эта, — пожалуй…
Упоминание о Дардиманди вызвало в памяти Арзакана образ Тараша. Он почувствовал признательность к Тамар за то, что она не назвала его.
Немного помолчав, он сказал:
— Такую именно и приведу.
— ???
— Ну да, из Окуми.
— Чья же она?
— Мачагвы Эшба… Я попрошу одолжить ее для тебя.
На этом и порешили.
— Пятнадцатого августа я думаю поехать в Тбилиси… Если достанешь лошадь днем раньше, непременно съезжу в Окуми, — пообещала Тамар.
— Мне тоже надо ехать в Тбилиси, чтобы представить в институт документы.
— Вот и прекрасно. Тараш Эмхвари, кажется, тоже едет… Все вместе и отправимся.
«Едет Тараш!» Это известие кольнуло Арзакана. Но он смолчал и только неожиданно стегнул своего ни в чем не повинного жеребца.
Тамар не хотела угомониться.
— Давай догоним Тараша и Гванджа, пока они не успели доехать до Илори, — и, не дожидаясь его ответа, хлестнула лошадь и помчалась вперед.
Щадя девушку, Арзакан крепко натягивал поводья, чтобы сдержать своего Арабиа.
Каролина и Дзабули отставали. То у кого-то из них сползало седло, то надо было укоротить стремя… Тамар же спешила. Ей хотелось догнать Тараша, потягаться с ним.
Арзакану было неудобно оставлять Каролину и Дзабули одних с чужими людьми, но Тамар расшалилась; заливалась смехом и беспрерывно подгоняла свою и без того горячую лошадь.
На горизонте вырисовывался купол Илори.
Тихая грусть охватила Арзакана. Всю дорогу он разговаривал только с Тамар, нарочно придерживал Арабиа, чтобы быть с ней наедине, чтобы одному слышать ее голос, одному сопровождать и охранять ее. Он был счастлив, видя ее оживленной, забыл усталость, хотя скачки сильно его утомили.
«Так свойственно каждой женщине: сначала опоит тебя сладким нектаром, потом неожиданно отравит нектар горечью яда», — мелькнуло в голове у Арзакана, и в тот же миг он услышал голос Тамар.
Он вгляделся в чернеющий купол колокольни.
У него невольно вырвалось:
— Крест еще не снят!
Несмотря на темноту, крест был хорошо виден на фоне усыпанного звездами неба.
Но едва Арзакан произнес слово «крест», как Тамар схватилась за грудь.
— Боже мой! — воскликнула она и уронила повод. Арзакан понял, что только сейчас Тамар обнаружила потерю. Ее горестный возглас причинил ему острую боль. При свете луны он силился рассмотреть лицо огорченной девушки, готовой расплакаться, как ребенок. Он даже заметил, как у нее дрожал подбородок.
Арзакан уже готов был сказать, что крест не потерян и он может сейчас же достать его из кармапа, — лишь бы она вновь развеселилась. Но в это время подъехали Дзабули и Каролина и засыпали Тамар вопросами.
Каролина успокаивала расстроенную золовку.
— Ну, куда мог пропасть крест? Наверное, Даша, убирая постель, нашла его и спрятала. Зачем Даше твой крест?.. Сколько лет она у нас служит и никогда ничего не брала.
Тамар немного успокоилась. Но дальше ехали молча, веселые разговоры прекратились. Все понимали, что означало для Тамар потерять крест, подаренный ей матерью на смертном одре.
Во дворе илорской усадьбы Апакидзе шумел народ.
Молочные братья, свояки, соседи и молодые Мерчули, заложив за пояс полы чохи, деловито хлопотали на кухне, которая едва их вмещала.
В старинных торнях[16] пылали раскаленные угли, в пяти местах горели костры. На вертелах жарились быки молочные телки; отдельно готовили индеек, поросят, цыплят.
Густой жир, стекая в огонь, шипел, распространяя едкий запах. Неподалеку, на чурбанах, сидели старики в башлыках, наблюдая за работой молодежи; бородачи вспоминали старое время, рассказывали о давнишних пирах, о былых забавах.
За липами был устроен шатер-«сепа», рассчитанный по крайней мере на пятьсот человек. Дежурные из молодежи суетливо сновали здесь и там, стараясь напоследок услужить славному хлебосолу Гванджу Апакидзе.
Но не только пышная свадьба справлялась здесь. Это было и последнее «прости» стариков уходящему прошлому, прощанье со старой апакидзевской семьей.
Старики сидели насупясь; кто курил трубку, кто набивал или чистил ее, постукивая о носок своей мягкой обуви.
Вокруг костров сидели пожилые гости; были среди них и такие, что приехали покутить, пображничать;
«Коллектив идет! Даешь гулять!»
Кулаки из отдаленных деревень понавезли птицы и скота на убой. Это было в ту пору, когда кулаки беспощадно истребляли свой крупный и мелкий скот.
Большая группа молодежи поджидала гостей у въезда в усадьбу, чтобы, подскочив, учтиво подержать старшим стремя или повод. В Грузии, если старший собирается сесть на коня или соскочить с него, — будь поблизости хоть сорок молодцов, все сорок подбегут к нему.
Молодые абхазцы, услуживая гостям секретаря райкома Арлана, выказывали этим свое уважение к нему.
Под кукурузниками, у заборов, у каждого кола, столба, крюка, у чуланов и погреба, у старых соколятников и псарен были привязаны лошади. Лошади стояли на привязи и у огородного тына, у частокола фруктового сада, у придорожного ивняка.
Звонкий смех женщин, доносившийся из кухни, гомон детей, ржанье лошадей, лай вспугнутых соседских собак наполняли двор. Абхазцам несвойственно шуметь на сборищах. Но здесь сошлись не только абхазцы, прибыли жители отдаленнейших деревень Мегрелии, и около двенадцати человек тбилисцев, в том числе семь трактористов и шоферов — охотники попользоваться хлебосольством.
Тбилисцы хвастались: «Так напоим мегрелов, что они покатятся из-за стола, как шары».
Апакидзе и Мерчули, Аланиа и Арланы, Малазониа и Мааны, Хвичиа и Гвичиа, Киуты и Тарба, молочные братья Гванджа и его детей не успевали управляться со встречей все прибывающих гостей. Приветствовали их, провожали по лестнице в дом, усаживали с бесконечными «пожалуйте» и «садитесь», с вежливыми расспросами о здоровье их самих и членов их семей.
