и безуспешно воюю с осатанелой мошкарой.
Я был кругом недоволен собой и так отчетливо видел теперь, что мне вообще не следовало ввязываться во всю эту семейную историю. Надо было сразу же сказать этой проныре Ерохиной, а тем самым и ее мужу-пентюху и всем жителям поселка, что не затем учился я в институте, чтобы заниматься здесь такой ерундой. И даже если преподобный их Филипп Иванович завел тут домостроевские порядки, так мне это не указ: Филипп Иванович сам по себе, а я сам по себе…
И почему самые умные мысли приходят всегда слишком поздно? Ко мне, во всяком случае. А я поддался бабьему напору и совсем не так, как надо бы, начал инженерскую свою жизнь.
Тогда я еще не знал, что это была лишь самая первая и совсем мелкая моя промашка на новом месте и первая моя бессонная ночь здесь. А впереди меня подстерегало много еще и таких же и более крупных и горьких промахов, и бессонных ночей, и всяких иных неполадок и срывов, о которых я тогда еще не догадывался.
В первые дни моей работы инженером стоило только мне появиться на запани, я частенько ловил на себе, любопытные, оценивающие взгляды девчат-сортировщиц. А за спиной то и дело раздавался сдавленный беспричинный смешок, каким всегда почему-то прыскают девчата, когда один-единственный парень затешется вдруг в их компанию.
Помню, еще студентом-первокурсником забрел я как-то невзначай на концерт в клуб медицинского института. В зале все было чинно и благородно, и гордые медички, казалось, совсем меня не замечали. А когда концерт кончился и я затерянно стоял среди них в очереди в раздевалку, вот тут и началось. И чего только не выпало тогда на мою сиротливую мужскую долю: и такие вот сдавленные прысканья, и доскональный разбор моего костюма, внешности и внутренних моих качеств, и громогласные сомнения в том, найдется ли такая дуреха, которая согласится выйти за меня замуж, и еще кое-что похлестче. Я тогда еле дождался своей очереди, сунул гардеробщице номерок, схватил плащ — и давай бог ноги!
Страшноватая это штука, когда где-нибудь в одном месте соберется много девчат, а парней раз-два, и обчелся. Каждая из девиц сама по себе вроде бы скромная и тихая, а все вместе такого наговорят, хоть святых выноси. То ли они друг перед дружкой смелостью своей выхваляются и от скуки напяливают на себя чужие бесстыжие личины или просто пользуются безнаказанной возможностью хоть разок отвести душу, чтобы потом, до следующего удобного случая, снова быть благонравными и примерными, — не знаю уж, право, чего тут больше…
А теперь женская половина местного населения, судя по всему, успела уже выведать, что человек я неженатый, и это обстоятельство, похоже, изрядно набивало мне цену в глазах поселковых девчат. Впрочем, каюсь, я ничего не имел против и собирался сполна извлечь все выгоды из холостяцкого своего положения.
Уже в самый первый обход запани, на другой день после приезда в поселок, я заметил звеньевую сортировщиц Соню Щеглову. На вид ей было слегка за двадцать. Под немодным и просторным ее платьем угадывалось сильное ловкое тело. Красавицей, пожалуй, назвать ее было нельзя, но вся она была славная и надежная. Так выглядят люди, которые давно уже и прочно стоят на своем месте, хорошо справляются с привычным делом и при случае умеют постоять за себя.
Соня не только командовала своими девчатами-сортировщицами, но и сама умело орудовала багром и работала как-то особенно вкусно. Глянешь на нее — и самого подмывает взять багор и стать рядом с ней. Не то чтоб я нарочно выбирал себе этакого передовика производства. Но на Соню приятно было смотреть, когда она быстро, ловко, не глядя себе под ноги, перебегала по шатким мосткам, длинным гибким багром выхватывала из плывущей щети бревен нужное ей бревно и загоняла его в сортировочный дворик. Оттуда бревна поступали к сплоточным станкам, где их вязали в пучки для плотов. Но там работали уже другие сплавщики, а Соня только сортировала бревна. Она сортировала, а я тайком любовался ею, такое у нас наметилось разделение труда.
В мою обязанность технорука входило контролировать все виды работ на запани, но в первые дни я больше всего торчал на сортировочной сетке неподалеку от Сони. Девчата-сортировщицы побаивались нового начальника и старались вовсю. Качество сортировки в этой смене заметно подпрыгнуло, и директор нашей сплавной конторы Аникеев даже похвалил меня за то, что я такое большое внимание уделяю качеству работы.
— Жми и дальше на качество, — дал он руководящее указание. — Теперь это главное.
— Постараюсь… — скромно сказал я.
Наверное, городские модницы нашли бы Соню малость провинциальной и неотесанной, но мне всегда нравились такие вот простые девчата. Я как-то лучше понимал их, и они меня тоже. Может, все дело в том, что до института я работал слесарем, а потом служил в армии и дослужился всего лишь до старшего сержанта. Дипломную работу я защитил всего полмесяца назад и еще не привык к своему инженерству. И Соня, кажется, ценила, что я не шибко задаюсь перед ней высшим своим образованием. Просто я учился в институте, а ей не пришлось, вот и вся меж нами разница…
Говорили мы с Соней лишь о работе. О том, например, что дров нынче идет много, а вот пиловочника маловато. Или о том, что сплотчики ловят ворон и скоро некуда будет отсортировывать рудстойку. Я тут же указывал сплотчикам на их промашку, и Соня благодарно кивала мне, радуясь, что у нас с ней все выходит так оперативно, без всякой бюрократии.
Как и все кадровые сплавщики, Соня была загорелой. Только загар этот совсем не такой, как у тех, кто поджаривается на Черноморском побережье и мажется ореховым маслом, чтобы загореть до африканской черноты. В Сонином загаре был прочный кирпичный оттенок, и тут уж скорей пахло не Африкой, а Америкой с ее краснокожими индейцами. Это был профессиональный загар сплавщика, и в нем больше от мороза и ветра, чем от нежаркого северного солнца.
Соня была бы еще привлекательней, будь в лице ее чуть побольше живости. Рабочая сноровка как-то уживалась в ней с северной медлительностью. Вид у нее был такой, будто она только что проснулась и не успела еще стряхнуть с себя сонную ленцу. Но мне даже и ленца эта в ней нравилась. Было в этой ленце обещание чего-то совсем нового, никогда еще не испытанного мною. Помнится, в третью или четвертую нашу
