Рождение, жизнь, смерть. Всё повторяется по неизменной схеме. Все взаимозаменяемы. Собственно говоря, герой романа и получил свою должность в паркинге лишь по той причине, что рэкетиры убили его родного брата, и сторожка перешла к нему по наследству, и даже роскошная леди, посещающая сторожку на излете ночи, не замечает подмены...
Роман Рамиля Халикова известен пока что лишь литературным гурманам — в отрывках, в сетевой версии.
Молодым писателям живется нелегко.
И опять я вспомнил самое начало девяностых. Тогда некоторые мои студенты собрались в отъезд, за бугор. Одни уезжали тихо и больше вестей о себе не подавали. Другие же не скупились на резкий жест, на громкую фразу.
Сережа Евин уехал во Францию. Оттуда, из Парижа, позвонил однажды на кафедру — меня там не было, да он и не искал меня, — сказал, что учреждает стипендию своего имени для студентов Литературного института. Его поблагодарили, стали ждать-дожидаться. Но больше звонков не было. Позабыл, наверное.
А Дима Александров, покидая аудиторию, выкрикнул всердцах:
— Ну и оставайтесь тут со своим Горьким!
Через пару лет опять вдруг появился в той же аудитории — поникший, хмурый, молчаливый.
Мы поговорили накоротке: да, живет в Штатах, получает пособие для эмигрантов — вполне приличное, нам бы такие деньги, пытается писать, да-да, конечно, большие творческие планы... И опять уехал.
У меня до сих пор звучит в ушах его запальчивая фраза: «Ну и оставайтесь тут со своим Горьким!»
Вот мы тут и остались. Со своим Горьким. Со своим Пушкиным. Со своим Чеховым. Со своим Хемингуэем. А они остались ни с чем.
Вдруг зашелся звонком телефон. Обычно так звонит междугородная, или же это просто угадывается в настырном звонке.
— Ша, — сказал я подгулявшей компании. — Тихо! Нью-Йорк на проводе. Снял трубку.
— Саша, здравствуй, — произнес мягкий, очень домашний женский голос. — Это Галя, из Ильичевска.
Не стану врать, будто я тотчас узнал ее голос: мы не виделись с моей двоюродной сестренкой лет двадцать, если не тридцать. У меня никогда не было родных сестер и братьев, поэтому двоюродные — как родные. Но мы встречаемся очень редко, живем вдалеке друг от друга — кто на Севере, кто на Юге — и письмами тоже не избалованы.
Галочка живет в Ильичевске, новом портовом городе близ Одессы.
Там, в Одессе, на Гимназической улице, в том же курятнике, где родился я, нашли кров после свадьбы и ее родители, Виктор и Лиза. Они учились в мореходке, крутили любовь, крутили мороженое — розовое, как заря, — я уже писал про это мороженое моего детства. От их любви родились двое: братец Вовка и сестрица Галка, они младше меня. Вовка Приходько осел в Питере, он уже на пенсии. А про Галку я знал, что она теперь носит мужнину фамилию — Мартиросян, — и что работает экономистом в морском порту, там и живет, близ Одессы.
— Саша, я поздравляю тебя с днем рождения, — сказал она. — Желаю здоровья и счастья.
— Спасибо! — отозвался я, тронутый и согретый вниманием. А еще мучимый стыдом за то, что сам не сберег в памяти их, Галки и Вовки, именинные даты. — Спасибо, что вспомнила...
— А я вспомнила потому, что по радио сказали про твой день рождения.
— Ну да?! А я и не слышал...
Я, действительно, включал с утра «Эхо Москвы» и «Свободу», но там про меня ничего не было. И в газеты сегодняшние заглядывал — тоже ничего. Потому что дата не круглая, не юбилей. Или же просто забыли, как я забыл других.
— Киев передавал, — уточнила двоюродная сестрица. — Ты, наверное, Киев не слушаешь. А мы слушаем — ведь мы живет в Украине.
«В Украине...» — мысленно повторил я непривычное сочетание слов.
В ту пору, когда я там жил, говорилось «...на Украине». И Тарас Шевченко писал: «...на Вкраiнi милiй». Но теперь всё переменилось, и не мне судить, как правильно.
Ведь я уже очень давно не бывал на Украине. С тех самых пор, когда она еще не была заграницей.
В девяностом году поехал в Киев: будто сердце подсказало еще раз посетить город, где жил в раннем детстве, после Одессы, когда отец и мать еще были мужем и женой, когда они еще не расстались навек. Город, где убили моего отца и где не найти его могилы.
Дни напролет бродил я по Крещатику, торчал на Владимирской горке, над Днепром, разглядывал купола и кресты Киево-Печерской лавры, слонялся по закоулкам Подола, по закоулкам памяти...
Всего лишь один раз в жизни я приехал сюда взрослым человеком.
— Саша, — сказала Галя, — а в Одессе, в Литературном музее, есть твой стенд.
— Да-а? — не поверил я. — Что же там есть, на этом стенде?
— Ну, книги твои. Фотографии всякие, газеты... Как обычно.
И тут я вспомнил, что когда-то, давным давно, вскоре после холерного симпозиума, ко мне в Москву приезжала из Одессы красивая молодая женщина и представлялась, что из музея. Я подобрал для нее из своих завалов какие-то книжки, бумажки.
— Стенд? А я его и не видел. Ведь я никогда больше не приезжал в Одессу — только родился там, да один раз после...
— До свиданья, Саша, — сказала Галочка Мартиросян. — Я еще раз тебя поздравляю.
— До свиданья. Спасибо.
Я положил трубку на место и, торжествуя, сообщил собравшимся за столом гостям, что вот только что узнал приятные новости: вроде бы Киев сообщал по радио о моем дне рождения, а в одесском музее, можете себе представить, есть мой стенд.
Они обрадовались, опять загалдели и стали разливать по бокалам и рюмкам всё, что осталось на донышках бутылок.
Я тоже потянул стакан, чтобы они про меня впопыхах не забыли.
Конечно, меня обрадовал звонок двоюродной сестрицы из Ильичевска, я чуть даже не всплакнул на радостях.
Ведь это очень важно для человека — что о нем еще где-то помнят, что он еще кому-то нужен. Пусть только там, где он имел счастье появиться на свет.
Есть даже такая пословица: «Где родился, там и пригодился».
2001 г.
