Я работаю каждый день по шесть с половиной часов. Пишу с девяти до трех с половиной, затем обед, отдых, вечером читаю книги. Пишу медленно, одну печатную страницу в день. Дело ведь не в количестве. Написана вчерне первая глава и половина второй. Делаю все, чтобы второе дитя выросло красивым и умным. Увидим, что из этого желания получится.
Погода отвратительная, идут все время дожди, и в такие дни приятно получить твое ласковое, дружеское письмо. Оказывается, ты можешь не только громить, но и приласкать. Отсюда вывод: как редактор — ты женщина свирепая, и тебя приходится немножко бояться, а как товарищ — ты славный. Что же, это, выходит, не так ужплохо.
Шепетовский райком проводит во всей партийной [и] комсомольской организации проработку романа. Послал мне приветственную телеграмму и премию в тысячу рублей (как лучшему комсомольцу Шепетовщины!).
Как видишь, я в комсомольцах хожу. Как бы то ни было, чем бы ни окончилось ваше наступление, я с головой ушел в новую работу. Труд — прекрасная вещь. В труде забываются все огорчения, грусть о неисполнившихся надеждах и многое другое, чему нельзя давать воли человеку нашего времени.
Здоровье мне пока не изменяет.
Очень прошу прислать мне журнал на французском языке.
Передай Марку мой сердечный привет. Если увидишь Матэ, пожми ему руку от меня.
Крепко жму твою руку, моя родная.
Н. Островский.
Привет тебе и твоему мужу шлет мой «колхоз».
Сочи, 1/I- 35 г.
Ореховая, 47.
16 января 1935 года, Сочи.
Милая моя Шурочка!
Очень уж плохо у нас с тобой с перепиской. Проходят месяцы молчания. Конечно, я тебя не забываю. Но ведь хочется знать, как ты живешь и что у тебя нового.
Унас интересных новостей нет. Мой переезд в Москву сорвался — квартиру я не получил. Теперь эта проблема поставлена на хозяйственные рельсы. Писатели мне предложили вступить в жилкооператив, внести пай в 10 тысяч рублей и получить летом или осенью этого года квартиру из трех комнат и проч[ее]… Я предоставил товарищам право делать все необходимое, предоставил в их распоряжение все свои средства, настоящие и будущие, прошу только об одном — не вмешивать меня в эту нудную историю.
Работаю над новым романом. Написано две главы. Пишу медленно. Хочу, чтобы новое дитя вышло умным и красивым. Но поскольку моя профессия — топить печки, то не на кого пенять, если взялся не за свое дело. «Горе, если пироги печет сапожник».
18 января Катя уезжает в Москву к Рае в гости. Скучно ей здесь. Матушка все прихрамывает, но держится на посту…
Напиши, родная, обо всем, всех и о себе.
Крепко жму твою руку.
Коля.
Привет тебе от всех, особенно искренний и горячий — от мамы.
16/I — 35 г., г. Сочи.
6 февраля 1935 года, Сочи.
Добрый день, товарищ Ревекка!
Твое письмо получил. Очень приятно, что статья написана и сдана в печать. Наконец-то и ты попала в редакторские руки? Что, неприятно, когда ножницами отхватывают целые куски от живого тела? (Из-за недостатка места.) А вы что с нашим братом делали? Так-то, Ревекка! Редакторы — народ очень хороший, пока они не начали оперировать своими инструментами. Однако довольно шуток…
Работаю над новым романом. Написано три главы. Каким вырастет это второе дитя, не знаю. Хочу, чтобы было умным и красивым.
Книги из издательства я получил. Послал Родионову исправленный текст для третьего издания, которое «Молодая гвардия» собирается печатать в третьем квартале…
В Москву уехала моя сестра. Если можешь, пришли копии рецензий о — «Как закалялась сталь», если они тебе не нужны. Караваева пишет, что во французском журнале (названия его я не знаю) есть рецензия о «Как закалялась сталь».
Будут новости, напишу тебе.
Почему литературный отдел «Комсомольской правды» так мало уделяет внимания молодой литературе?
Крепко жму твою руку.
С коммунистическим приветом!
Н. Островский.
6/II — 35 г., г. Сочи, Ореховая, 47.
8 февраля 1935 года, Сочи.
Дорогой Константин Данилович!
Давно уже получил Вашу телеграмму: «Вернулся из отпуска, подробности письмом». Но письма все еще нет. Я признаюсь, что жду его с нетерпением. Очень хочу знать, как идут дела, — это о втором украинском издании «Як гартувалася сталь». Получена ли Вами моя корректура и поправки, посланные мною несколько месяцев назад?
Я продолжаю работу над новым романом. Уже в основном готовы три главы. Я хочу поговорить с Вами о переводчике нового романа. Я знаю, что Вы загружены так, как только можно загрузиться, и все же ставлю этот вопрос. Не могли ли бы Вы быть этим переводчиком? Я посылал бы Вам из месяца в месяц по одной главе, и к августу книга была бы уже переведена и готова к печати. Я хотел бы, чтобы она вышла раньше русского издания.
Если у Вас совершенно нет свободного времени, то подыщите мне хорошего переводчика. Предполагаемый мной переезд в Москву не осуществился. Осенью получаю квартиру в Москве. Перееду туда и начну свою работу в редакции «Молодой гвардии». К этому времени будет закончен новый роман. Ведь в Москве для творческой работы будет меньше времени.
Товарищ Караваева пишет, что во французском литературном журнале (к сожалению, она не назвала его) помещена статья о «Как закалялась сталь». Основное содержание статьи: этот роман — не стареющий человеческий документ.
Сообщили мне, что в № 4 журнала «Коммунистическая молодежь» ЦК ВЛКСМ помещает критическую статью о «Как закалялась сталь».
Проследите за этим журналом. Содержание статьи я не знаю.
Я не знаю, выполнил ли «Комсомолец Украины» свое намерение?
Если у Вас есть первая краткая библиографическая, заметка в этой газете, прошу прислать мне ее.
Жду Вашего письма.
Крепко жму руки.
Привет Натану Рыбаку. Я читал о его вечере в «Комсомольце Украины», где выступали и вы.
С комприветом! Н. Островский.
Сочи, 8 февраля 1935 г.
192
Читательнице-комсомолке Харченко
19 февраля 1935 года, Сочи.
Вы протестуете против того, что автор романа «Как закалялась сталь» так безжалостно искалечил одного из своих героев — Павла Корчагина. Ваше движение протеста я понимаю. Так и должна говорить молодость, полная сил и энтузиазма. Герои нашей страны — это люди, сильные и душой и телом, и, будь это в моей воле, т. е. создай я Корчагина своей фантазией, он был бы образцом здоровья и мужества.
К глубокой моей грусти, Корчагин написан с натуры. И это письмо я пишу в его комнате. Я сейчас у него в гостях. Павлуша Корчагин — мой друг и соратник. Вот почему мне и удалось так тепло написать его.
Он лежит сейчас передо мной, улыбающийся и бодрый.
Этот парнишка уже шесть лет прикован к постели. Он пишет сейчас свой новый роман, и мы вскоре увидим его в печати.
Герои этого романа — это люди, полные энергии, молодые, красивые. Изумительная молодежь нашей страны!
Павел просит меня передать Вам свой привет. Он говорит:
— Скажи ей, пусть она создаст себе счастливую жизнь, счастье же — в создании новой жизни, в борьбе за обновление и перевоспитание человека, ставшего хозяином страны, нового человека, большого и умного, человека эпохи социализма. Борьба за коммунизм, истинная дружба, любовь и молодость — все это для того, чтобы быть счастливым.
Будьте хорошим бойцом, товарищ Харченко!
Н. Островский.
19 февраля 1935 г.
28 февраля 1935 года, Сочи.
Добрый день, Ревекка!
Только что получил твое письмо. Огорчен историей со статьей. Ты права: публиковать искромсанную статью, куда это годится, мне пишут, что в «ком. молодежи» уже есть статья А. Александровича. Я ее не читал, в каком номере? Ты ее читала?
Я в жилкооператив вложил все свои средства, а меня теперь радуют, говоря — это еще на воде вилами писано, когда ты приедешь в Москву. Хорошо, что у меня нет сил и времени злиться. В наших писательских учреждениях такая волокита, такой формализм, что диву даешься, откуда это так быстро усвоено ими.
Ну ладно, не буду портить тебе и себе настроение. Я отшвырнул все свои мысли о хождениях по «мукам» и все свои силы отдаю работе. Тут все без бюрократизма. Перешел на десятичасовой рабочий день.
Пишу шесть, а четыре читаю. Одним словом, спешу жить. Пока сердце стучит и голова не туманится; нельзя дремать, а то черт его знает, что может случиться. Здоровье мое — это предатель, того и гляди подставит ножку. Одним словом, я честно живу, не лодырничаю. А то, что меня кое-кто дурачил, то черт с ним; важно, что я на своем участке не отступаю, а все остальные мои неудачи — по-моему, ерунда.
