class="p1">— Помню я Блюменталя.
— Так вот этот прораб переманивает рабочих. На днях вот усадил каменщиков в автомобиль и прямиком в совхоз к себе. Каков плут, а?
— Я бы ему по шее надавал, — сказал Якуб, и Каромцев живо рассмеялся.
— Постой! — как бы опомнился он. — А почему ты отказываешься в профтехшколу идти?
— Спортсекции в городе открываются, Михаил Егорьевич. Сами же, наверно, и решение подписывали.
— Подписывал, — слегка растерявшись, сказал Каромцев.
— Вот куда я хочу, а не в профтехучилище. — Он не смотрел на Каромцева, и на лице его блуждала мечтательная улыбка. — А нет, так я лучше пойду шапки продавать. — Он произнес это с таким серьезным видом, что можно было усмотреть в его словах угрозу. Но он махнул ладонью перед лицом, словно бы отгоняя серьезное выражение, и оно сменилось опять мечтательным. — И хорошо бы спортзал построить, Михаил Егорьевич! А вы баню строите, — он поглядел на Каромцева прямо, и в глазах его было почти насмешливое выражение.
— Баня тоже нужна, — ответил Каромцев, но что-то рассердило его в словах парня, и он горячо заговорил: — И не только баню, к твоему сведению! На днях утвердили проект моста через Уй. Железобетонный!
Якуб только вздохнул и ничего не ответил.
День смеркал, нагретый воздух теснили прохладные струи, текущие из аллей. Бравурно заиграл оркестр. Каромцев подвинулся к краю террасы. Он увидел, что молодежь потянулась в одну сторону — за густые заросли акаций.
— Стой-ка, — сказал он и тронул Якуба за плечо, хотя тот, кажется, и не думал уходить. — Ты, я вижу, плохо знаешь, что в городе делается. Вот про мост не знал. Не знал же?
— Не знал.
— Не знал! И ручаюсь, не знаешь, что в городском саду соорудили танцплощадку!
— А разве?..
— Вот то-то, молодой человек. Кстати, сколько тебе годов?
— Двадцать пять, — сказал Якуб.
— О-о, я в твои годы!.. Впрочем, я в двадцать восемь женился, — сказал он. — Ну, идешь на танцы?
Якуб закуривал папиросу. Закурив и задумчиво пуская дым, он проговорил:
— Бывшая усадьба хлеботорговца Спирина… Как вы смотрите, Михаил Егорьевич? Вот бы где можно было развернуться.
— Я-то в двадцать восемь женился, — сказал Каромцев. — А вот на твоем месте я женился бы в двадцать пять.
— Какая ерунда, — вяло сказал Якуб. — Так как вы смотрите, если усадьбу хлеботорговца?..
— Поглядим, поглядим, — сказал Каромцев.
Усадьба хлеботорговца Спирина была огромной: на высоком фундаменте стоял дом с пятью или шестью просторными комнатами, каждая из которых могла быть использована в случае крайней нужды и как склад зерна; вдоль длинной стены — веранда, построенная без ажура, наоборот, громоздкая, аляповатая, но открытая солнцу, сухая и теплая, так что и веранду и комнаты, говорят, Спирин в удачные годы засыпал дешевым, почти даровым зерном; затем — амбары, конюшни и гладкий широкий двор, на котором ни травинки не росло, ни одна грядка не была вскопана и засажена.
Когда усадьба служила цели, предназначенной ей хозяином, она, говорят, выглядела вполне осмысленно. Но когда опустели конюшни и амбары и пустынен стал гладкий просторный, как площадь, двор, усадьба не то чтобы пугала тех, кому необходим был угол для жилья, — просто не звала уютом, отчуждала казенным своим предназначением. Под конторы и учреждения были заняты прежние казенные здания. Потом на два года усадьбе возвращена была жизнь, когда конюшни наполнились топотом и ржанием лошадей, а двор повозками, санями, а на веранде посиживал, встречая ямщиков, Хемет. После упразднения ямщины опять она пустовала. О ней вспомнили, когда понадобилось помещение для спортсекций. Якубу, руководителю секций, предложили занять пустующую усадьбу.
И двор-площадь наполнился молодыми голосами, трелями велосипедных звонков, чиханием и стуком автомобиля, на который не только не посягнуло окружное начальство, а, наоборот, похоже было на то, что постаралось от него отделаться; запестрел цветами рубах и платьев, флажками, водруженными на крылья и рули велосипедов, ленточками, вплетенными в спицы колес. На первомайской демонстрации Якуб и его питомцы подивили городочек великолепной картиной: проехала перед трибуной колонна велосипедистов, за ними — конники в буденовках, с развернутым красным флагом, и даже группа лыжников прошагала, держа на плечах лыжи.
Очень рано, когда остатки ночи как будто цеплялись еще за пыль, поднятую табуном, и на травке возле заборов, на кольцах калиток и металлических запорах ставень блестела роса, как слабый налет звездного отражения, Якуб похаживал возле усадьбы, в трикотажном легком свитере, холщовых узких брюках, в тапочках, посматривая на часы. Померкивала роса, истаивала в воздухе прохлада ночи, прежде чем из переулков начинали выбегать парни с румяными помятыми со сна лицами, космаком, попрыгивая, покрикивая, чтобы окончательно рассеять остатки сна. Они строились в две шеренги и сперва все ускоряющимся шагом, затем бегом направлялись к речке — там под команду Якуба делали зарядку, потом, разделившись на две команды, гоняли мяч, поставив из кирпича футбольные ворота. Потом опять, теперь уже не так стройно, по двое, поодиночке разбегались в переулки, чтобы наспех поесть и отправиться на работу. Вечерами снова стекались они к воротам усадьбы и снова гоняли на речке футбол, а девушки во дворе играли в волейбол, а самые заядлые сторонники Якуба мудрили в амбаре.
Работа в спорт-секциях кипел-а благодаря, конечно, его стараниям. Но можно было подумать, что все это он делает только для того, чтобы занять играми ребят и обезопасить себя от упреков городского начальства — и получить возможность запропасть в амбаре на долгие часы. Ему по-прежнему не давала покоя мечта о колеснице, летящей под парусами. Когда смеркал день и усталые ребята расходились по домам, он, заперев амбар, уходил к себе в комнатку и просиживал до глубокой ночи, чертя облик будущей колесницы, чтобы назавтра опять что-то менять и делать заново, а вечером снова чертить и менять.
Наконец, вычерчен был окончательно корпус колесницы, плавных форм, как лодка, с обостренным носом, от которого разрывался бы ветер и обтекал округлые бока. Якуб способен был чертить, хорошо разбирался в двигателях, но с деревом работать не умел, и он почти принудительно записал в секции сыновей мастера по яликам Батурина. Сложно оказалось с колесами. Хорошо бы дутые, но где их взять? Он подумал было приспособить велосипедные колеса, но они были слишком высоки и хрупки, так что пришлось идти и упросить мастера-каретника старика Гайнуллина, чтобы тот сделал колеса. Старик запросил дорого, и они подрядились грузить шкуры на бойне. В воскресные дни они являлись на бойню гамузом и уходили в сумерках, изнуренные, хмельные от ядовитых запахов закисающих шкур, с руками, изъеденными от мокроты и соли. Месяца по крайней мере каждодневной работы
