Очнувшись, Коспан не сразу поднимает голову. Протягивает правую руку, стараясь дотронуться до Жанель, ведь только что она была рядом. Рука ложится на снег. Коспан поднимает голову. Вот оно что — он все еще в пустыне среди овечьих трупов и смерзшихся кишок. Жанель далеко. Не меньше восьмидесяти верст разделяет их. Он один в Кишкене-Кумах... один, без коня, без овец... Тихо, утробно подвывает лежащий в ногах Кутпан. Неужели это уже конец пути?
Бороться дальше? Попробовать еще раз оттянуть развязку? Неужели он действительно совсем один в этом ледяном мире? Неужели его не ищут? Неужели Каламуш?.. Неужели он сейчас не рыщет по степи, не разыскивает своего Коспана-ага?
«Нормальный человек всегда найдет выход...» Кто это сказал? Гусев... Сколько раз в лагере казалось, что приходит конец... Надо разжечь костер: еще одна попытка — огонь...
Раздирая до крови ладони, Коспан ломает тамариск. Бесконечно тянется ночь. Трещит костер. Коспан сидит неподвижно, временами впадая в забытье и тут же в ужасе встряхиваясь. Только не спать, не расслабляться! Если хоть на полчаса сбросить напряжение, освободить смертельно усталое тело, забыться, больше уже ничего никогда не вспомнишь.
Ничего не вспомнишь, а что-то нужно вспомнить, что-то еще осталось не сделанным, что-то крайне важное... Что это? Он жил честно и всегда делал то, что от него требовалось. Почему же сейчас, на грани жизни, его тревожит ощущение какого-то зияющего провала, какой-то пустоты, требующей заполнения! Что это?
Коспан мучительно думает. Ему кажется, что мысли его должны проясниться, как проясняется после отстоя взбаламученная вода.
— Касбулат, — неожиданно явственно и четко произносит он.
Да, вот что мучает его, вот откуда дует гиблый холодный ветер. Этот человек, предавший его, своего солдата, а потом одурманивший его, заморочивший его своей «дружбой». Почему он вечно теряется перед ним, почему не решается сказать ему жестокой правды? Почему он без боя сдался тогда, в Алма-Ате, почему еще раньше, когда Касбулат, как ни в чем не бывало, явился на джайляу, он не отвернулся от его протянутой руки, а расплылся в дурацкой счастливой улыбке? Разве не пришло время прямо посмотреть в глаза Касбулату и потребовать от него ответа за прошлое и за нынешнее?
Он должен это сделать ради себя самого, ради своей жены, ради всех тружеников-чабанов, ради Каламуша! Каламуш его наследник, а что он оставит ему? Трупы овец, разбросанные по степи от Аттан-Шоки до Кишкене-Кумов? Передаст ему вековечную палку чабана и скажет: смирись, откажись от своей мечты, слушайся Касбулата и жуй свой хлеб?..
Нет, этого не будет! Пятидневный буран сделал Коспана другим человеком. Он больше не будет безответным теленком, он должен заполнить пустоту, забить зияющий провал в своей жизни.
Снова гигантская рука сжимает его тело, то засовывает его в топку, то погружает в ледяную купель. Мутится голова. Почти теряя сознание, скрипя зубами, Коспан сжимает свой соил, словно готовится принять бой даже за гранью жизни.
С первыми лучами солнца на гребень белого холма взметнулся всадник. За ним появился второй, потом третий... Увидев лежащего возле потухшего костра человека, всадники ринулись вниз. Впереди скакал Каламуш, похожий на юного богатыря, а за ним его товарищи.
— Милые мои, я здесь! — хочет крикнуть Коспан...
Перевод с казахского В. Аксенова
Долгие сборы. Ночной полет. Космические тревоги. Аленка на чужой сторонке. Первые встречи.
Ощущение заграницы начинается совсем неподалеку от Москвы. Как только ты миновал, барьер контрольного пункта на международном аэродроме Шереметьево, тебя тут же охватывает тревожное щемящее чувство расставания, и рядом с мечтой о дальних странствиях возникает мечта о том дне, когда ты снова перейдешь этот барьер уже в обратную сторону. Кто-то сказал, что в заграничных поездках самый увлекательный момент — это возвращение на родину... Неплохо сказано!
Однако эти соображения ничуть не уменьшали нашей досады в связи с тем, что проводы из Москвы сильно затянулись. А долгие проводы, как известно, — лишние слезы...
Поездка наша, запланированная сначала на октябрь, многократно отодвигалась то на ноябрь, то на январь, то на конец февраля. И уже после прохождения всех медицинских процедур, связанных с резкой переменой климата, заветная дата снова ускользнула от нас, переместившись на десятое марта.
Я сидел довольно уныло в номере гостиницы «Россия», пытаясь отвлечься то приемом таких добрых друзей, как Юрий Казаков, любимый мной за его яркую талантливость, то просто созерцанием из моего окна удивительной гармонии Василия Блаженного и Спасских ворот. И как раз в такой момент, когда я уже и ждать перестал, раздался телефонный звонок. Меня приглашали на званый вечер к советнику индийского посольства по культурным связям господину Маданджиту Сингху. Это был явный знак близкого отъезда и конца томительного ожидания.
Именно так восприняли это приглашение и мои будущие спутники: писатель Леонид Почивалов — спецкор «Правды», драматург Майя Ганина и редактор журнала «Советская женщина» на языке хинди Исаак Голубев.
И вот я мечусь в поисках приличных цветов для жены советника... Увы, это канун восьмого марта, и очереди даже за самыми чахлыми букетиками протянулись, как говорят у казахов, на расстояние лошадиных скачек. Только при помощи дотошного таксиста я раздобыл несколько свежих хризантем. Они были красивы, но, выражаясь высоким стилем, — красота их меркла перед красотой встретившей нас женщины.
Пожалуй, можно сказать, что знакомство с чудесами далекой Индии началось для нас еще в Москве... Глядя на хозяйку этого посольского приема, я впервые глубоко понял слова поэта: «благоговея богомольно перед святыней красоты...» Она была совершенна, как произведение искусства, эта маленькая хрупкая женщина в розовом сари. Безупречность пропорций, пластичность движений, пленительность взгляда...
Я прислушивался к речам господина советника, оказавшегося живописцем и знатоком гималайского искусства, а взгляд мой то и дело обращался в ту сторону, где сверкала почти неправдоподобной красотой его жена. В голове моей вставали с детства привычные образы восточного фольклора: «... Губы твои, как лепесток, кожа, как зрелый персик». Нет, всего этого тут недостаточно.
И видит бог, охватившее меня чувство было чистейшим эстетическим наслаждением, которое, кстати, разделяла со мной и моя будущая попутчица Майя Ганина. А уж если женская красота вызывает отклик в другой женщине, то о чем тут можно еще говорить...
Молодые индийцы, сотрудники посольства, довольно сносно объясняясь по-русски, высказали нам немало добрых пожеланий. Но все это разбилось о лаконичное сообщение, полученное нами через день: по просьбе правительства Индии наша поездка опять отодвигается, на этот раз до 27 марта.
Снова возвращение в Алма-Ату, снова утомительные расспросы знакомых: «Ну, как там Индия? Ах, еще не ездил?» Новый вызов в Москву, такой долгожданный, как ни странно, застал врасплох. Начались мелкие неприятности из серии «черт попутал». То неизвестно куда задевался фотоаппарат «Зенит», предусмотрительно приобретенный для индийских снимков, то уже перед посадкой в самолет вдруг обнаруживается, что проездной билет потерян. Ну, будем считать, что это жертва богам, подобная той, что приносили, отправляясь в поход или в дальнее плавание, древние греки и римляне. Да ведь и наши казахские предки жертвовали святому Карасану барана, а святому Аулие — коня. «Чтоб святые хранили, чтоб чума не брала...» Будем же считать все неприятности искупительными жертвами богам! Ведь все это пустяки сравнительно с тем фактом, что наш ИЛ-62 поднялся в воздух и взял курс на Дели.
Пять с половиной летных часов. Столько же, сколько от Москвы до Алма-Аты. Но как много вмещают в себя эти короткие часы, лежащие между нами и той неведомой многоликой страной, куда мы летим, страной, о которой в любой книге можно прочесть, что она, отгороженная от других Гималаями и океаном, представляет собой некий особый мир.
Никто в самолете не дремлет, никто не принимает в креслах расслабленных удобных поз. Всеми владеет сдержанное возбуждение, все напряженно всматриваются в иллюминаторы, стараясь с высоты в десять тысяч метров разглядеть землю. Мы долго летим над Казахстаном. Территория Казахстана незаметно сливается с узбекскими землями, а огни Самарканда и Бухары, отделенные друг от друга полуторастами километров, засверкали одновременно.
Мы уже летели над Афганистаном, остро всматриваясь в очертания гор, когда раздались возгласы:
— Комета! Смотрите! Вот, вот, слева!
Я увидел светлый круг величиной с небольшую деревянную чашу с белесым хвостом, напоминавшим луч прожектора. Это и была знаменитая коварная комета Беннета, стремительно приближавшаяся к Земле, хотя казалась неподвижно стоящей на месте.
