— У людей много кое-чего нет. А тебе не надоело разносить по свету небылицы?
— Нудный ты, приземленный человек! Ничем тебя не удивишь. А ты случайно не при деньгах?
— С собой не захватил.
— Что, и трешки не найдется?
— Три копейки на грушевую воду с сиропом — пожалуйста.
— С чего так обеднел? А знаешь, у нас есть люди, которые деньги лопатой гребут. Небось слышал, объявился в городке проныра, свадьбы устраивает, а за хлопоты получает свою долю из калыма. Каков мошенник! И почему мне не пришла в голову эта идея? Озолотился бы!
— Возможно, вполне возможно! — терпеливо поддакнул Кичи-Калайчи и решительно поднялся со скамьи.
— Все-таки уходишь?
— Дела гонят, прости.
— Желаю успеха! Я только сам для себя неудачник, а что людям ни пожелаю — все исполняется наилучшим образом!
— Спасибо!
3
Кичи торопливо зашагал в сторону студенческого городка. У входа в общежитие его нагнал Камал-Паша.
— Здравствуй, дядя!
— О, как хорошо, что повстречались. Пойдем, посидим в палисаднике. Поговорить надо, племянник.
Камал-Паша расстилает газету на скамью, которую не так давно перед началом занятий красили, и предлагает старику сесть.
— А ты, парень, оказывается, обманщик! — прямо приступил к делу Кичи-Калайчи.
— Кто? Я обанщик?
— Ну, фантазер, так будет поточнее. Ты мне что говорил о Заире?
— Я ее люблю!
— А она?
— И она знает, что я без ума от нее.
— Вот что, расскажи-ка все по порядку и только правду, не выдавай желаемое за действительное. С чего все началось?
Камал-Паша откашлялся, набрал побольше воздуха и начал:
— Вы же, дядя, знаете: любовь и хана делает рабом, и раба ханом делает! Великая сила в ней. И безмерное горе. Значит, так, впервые я увидел Заиру у кинотеатра. Посмотрел, и что-то защелкнулось в сердце. Я до этого дня и знать не знал, с какой стороны груди оно у меня. А тут почувствовал: жарко стало слева. Даже и не вспомню, как отважился подойти и сказать: «Здравствуй! Добрый вечер!» Ей, наверное, смешно показалось: два часа дня, солнце слепит, а я говорю «Добрый вечер». Улыбнулась она, головой так дернула, глаза смеются и словно внимательно изучают меня. «Хотите посмотреть «Калину красную»?» — спрашиваю ее. Отвечает смело: «Очень хотела бы, да вот билеты только на шесть вечера остались». Тут я выхватываю два билета, — мы с другом собрались пойти, да у него хвост по сопромату, он из читалки не выберется до вечера. Хочу оторвать от своего билета второй, для нее, — руки не слушаются, надо вдоль надрывать, в я чуть поперек не расхватил. Так и прошли контроль с двумя билетами. Я спросил, как ее зовут. Ответила. Я себя назвал, она повторила мое имя, словно прислушивалась, прикидывала, подходит ли к моей внешности.
Камал-Паша прерывисто вздохнул, сцепил длинные гибкие пальцы и, словно отвечая по билету на экзамене, приступил ко второму вопросу.
— После сеанса она хотела отдать деньги за билет, но я, конечно, отказался. Попросил встретиться еще раз — тут она вежливо отказалась. Наотрез.
4
— И все-таки мы с ней встретились. В книжном магазине. «Здравствуй, Камал-Паша, — сказала она. Громко, без всякого стеснения. — Как твои дела? Сдал зачет твой друг?» Представляете, имя мое запомнила и про зачет не забыла. Значит, все эти дни она думала обо мне? Верно, дядя?
— И это все?
— Из магазина мы пошли сквером вместе, нас знакомые мои видели. Разве и этого мало?
— Не густо пока, — улыбнулся Кичи-Калайчи. — Ты признался ей, что влюбился?
— Нет еще… Ах, дядя! Она такая умница, так зорко смотрит, неужели не видит, что у меня на сердце? — искренне удивился парень.
— Она-то зоркая, а вот ты, бедняга, ослеп, не видишь, что она другого ждет.
— Кто?
— Заира.
— Ни за что не поверю! Не может она, любя другого, помнить мое имя. Нас же люди видели, меня двоюродный брат в тот день, после встречи в книжном магазине, специально зашел спросить: «Это кто? Твоя девушка?» Я не скрыл: «Да, моя Заира». Что же я, выходит, брату соврал?
— Видно, сынок, для любви одного желания маловато.
— Что вы, дядя! Да я до нее пальцем не посмел дотронуться, не то что там поцеловать… Я еще ни с кем не целовался, — с наивной простотой признался Камал «Паша.
Откровенность, чистота парня тронули старика. Он-то понимал: не любовь, а только пора готовности к любви пришла к юноше; в нетерпении, он догрезил, допридумал то, чего не было в действительности. Окажись на месте Заиры другая девушка, бездушная кокетка, она не отказалась бы помучить парня, а то и сломать ему судьбу просто так, ради тщеславия.
Искренне жалея парня, Кичи-Калайчи решил: надо не шинковать, а рубить сразу. Проше простого было бы оговорить Заиру, повторив домыслы злоязычных. Но тогда Камал-Паша не понял бы главного: не ты одаряешь любовь, а она, как редкий дар, приходит к тебе, пусть через муки, страданья, сомненья.
Прямая стена — не упадет, а кривую и сломать не жаль.
— Забудь Заиру! — приказал Кичи-Калайчи и оставил растерянного Камал-Пашу наедине со своими печалями.
Глава седьмая
О том, что может статься с человеком, одержимым любовью к сундукам
1
Если я не спрашиваю, почему рачительный хозяин готовит сани летом, а телегу — зимой, то, надеюсь, и вы не спросите, зачем я, в первые дни весны, время тревог родителей, у которых заневестилась единственная дочь, чего это ради перекидываю я листки календаря на середину осени, пору листопада, когда дорожки и аллеи в садах, тропинки, ведущие к домам, — все покрыто веселым паласом багряных листьев; когда шустрые кавказские белки уже набили норы запасами на долгую зиму, а дикие кабаны по уши наелись грецкими орехами. Осень — время прощания с горячо любимыми дочерьми.
Именно тогда, в сентябрьскую пору почтенный Кичи-Калайчи, неунывающий долгожитель Сирагинских гор, явился с почетной, хотя и нелегкой миссией к Мастеру сундучных дел.
Пока хозяин замешкался, что-то запирая и пряча, позвольте добавить еще несколько штрихов к портрету полюбившегося мне, и, надеюсь, читателям, Бравого Лудильщика, рожденного не только заделывать дырки-мирки и обновлять калай-малай, что означает в наш век технической революции просто покрывать полудой бесстыжую рыжину меди на тазах, котлах, кувшинах. Теперь уже и вы, читатель, смогли убедиться: не так-то он прост, Кичи-Калайчи, неподдающийся! За какие только дела не принуждала жизнь хвататься старика! Зато среди недостатков почтенного садовника — а у кого из живущих на нашей грешной земле их нет? — и намека не было на злоупотребление властью или боязнью потерять служебное кресло, которое, порой, почитают больше, чем фигуру его занимающую. Кресло поздравляют с праздниками, доверяют судьбу, делятся сокровенным. А сняли человека с кресла, убрали табличку с двери, — глянь — ни тебе поздравлений, ни откровений…
Мастера зовут просто Уста, что значит Мастер. Конечно, и у него было имя, оно и сейчас значится в его паспорте, но как-то так сложилось, вернее, он сам все это сложил, что не только соседи, но и родная жена давно забыла, как зовут ее повелителя и главу дома.
Раньше, среди своих земляков, я наблюдал, как из горцев вырастают деспоты, а когда побывал на равнине да поездил по белу свету — убедился окончательно: мужчины деспотами не рождаются, а становятся ими… благодаря женщинам.
Разве не так? Оглянитесь вокруг. Вот у соседа родился первенец-сын. Потерявший на радостях голову вместе с папахой отец, что он делает в первую очередь? Собирает в ближайшую пятницу большой-большой симпозиум закадычных друзей и празднует это великое событие до понедельника, словно не жена, а он сам девять месяцев носил под сердцем дитя, корчился в родовых муках, а теперь вот шесть раз в сутки берет младенца на руки, перепеленывает, кормит и осторожно, как хрустальную вазу-цветок Дулевского завода, укладывает в колыбель. Нет, все эти хлопоты ложатся на жену, мать новорожденного, а чтобы ей было не скучно, трое суток в доме стоит несусветный гвалт, на кухне гора немытой посуды и батарея стандартных бутылок для сдачи в особую палатку. В ванне, где надо бы сполоснуть пеленки, одному аллаху известно зачем, разлегся какой-то дальний родственник. И не один, а с зурной — есть такой у нас совсем не тихий музыкальный инструмент. Дуэтом они разучивают песню незабвенного Батырая:
Я ношу в груди огонь,
Гибель сеющий в лесах,
Но когда, не знаю сам,
Он испепелит меня-a-a!
Батырай пел о своей любви к женщине! И не он виноват, что не такие уж трезвые поклонники его таланта превратили гимн любви в ванно-прачечный дуэт. И это в Международный-то Женский год!
Шатаясь от усталости, женщина мечется по дому, и нет ей уголка, где бы спокойно покормить и перепеленать малютку да хоть на час прилечь, чтобы пришли новые силы. В тот проклятый день, в тот недобрый час тупой покорности женщины, жены и матери появляется на свет деспот. Он еще очень слаб, как все новорожденные, но у него уже упрямый взгляд и луженая глотка. Он еще ничего не может, но уже всего хочет, хочет, ХОЧЕТ!!! Чтобы в его доме, а когда встанет на ноги, — на его улице, — и дальше: городе, крае, наконец, в его Галактике, все и вся было к его услугам, потакало его капризам, угадывало, чего желает его левая нога!
