картинами не учит любить природу, а рассказы Чехова — человека?
Напомним науке, что она дала человечеству не только мирные спутники, но и водородные бомбы. И что если эти бомбы попадут в руки людей с багажом знаний, но без нравственной красоты, с расчетливым мозгом, но без души? Бездушный человек, наделенный силой разрушения, — что страшнее этого? Сметенные с лица Земли континенты, гибель народов, гибель цивилизации, в том числе и гибель самой науки, — всего можно ждать.
Гордая наука! Шапку долой перед лириками, если хочешь творить счастье! КТО ВОЗРАЗИТ ПРОТИВ ЭТОГО?
Щели обеих урн до поры до времени заклеены бумагой. Пусть ребята поспорят, покричат, поварятся в своем соку, только тогда будет сорвана бумага и начнется голосование.
Лишь старшеклассники более или менее самостоятельно могут разобраться, куда их влечет — к «физикам» или к «лирикам». Большинство же школьного населения — беззаботнейший народец; до сих пор их волновали запруды на ручьях, лапта на непросохшем дворе, нерешенная дома задачка перед уроком математики. «Физики» или «лирики»? — за всю свою короткую жизнь им ни разу не пришлось подумать об этом. А так как они — большинство, то их голоса и решат, на чьей стороне будет победа.
Если ты учишься в восьмом или девятом классе, отдаешь сам себе отчет, что правы, например, только «физики», декларация «лириков» тебе чужда, даже вызывает возмущение, то действуй, не жалей сил и времени! Если тебе поручена опека над пионерами младшего класса, собирай их, если же нет этой возможности, лови на переменах тех, кто незрел, объясняй, убеждай, открывай им глаза на истину, перетягивай голоса к дорогим твоему сердцу «физикам», поноси сколько угодно «лириков» — не возбраняется. Запрещено только одно: действовать угрозами. Если какому-нибудь пареньку из-за простого каприза или по упрямству захочется голосовать против, что ж, на то его святая воля.
Итак, «физики» или «лирики»?
Тесная толпа ребят заполнила конец коридора. Вразнобой громкое чтение, неопределенные возгласы, легкая давка, юркие малыши протискиваются под локтями старшеклассников и с философским безразличием принимают назидательные тычки. Во всем пока ощущается настороженность, какое-то недоумение. Еще далеко не каждый решил, на чьей он стороне, еще нет горячности.
— «…Не картины Рафаэля, а паровые машины…» — упоенно читает чей-то голос.
А возле него говорок тесно сбившихся пятиклассников.
— Это кто такой — Рафаэль?
— Не слышишь разве — картины рисовал.
Не все знают Рафаэля, не все еще понимают, о чем идет речь. Поймут и узнают, примут чью-то сторону — и уж наверняка со страстью.
Звонок — перемена окончена. Но толпа перед декларациями раскачивается, не желает двигаться с места. Упоенный голос продолжает читать…
— «…И те межпланетные корабли, которые скоро возьмут курс на Марс и Венеру…»
Появляются учителя с классными журналами под мышкой.
— Кончайте, кончайте, друзья! На следующей перемене прочтете. На урок, на урок!..
Упоенный голос восклицает:
— «…Кто — за?» — И умолкает.
Толпа зрителей тает. Вдоль всего коридора хлопают двери классов.
Перед декларациями остаются двое — насупленный и серьезный Саша Коротков, он о чем-то напряженно думает, поигрывая желваками, разглядывает текст, отпечатанный красивым шрифтом на белой бумаге. Рядом с ним, долговязым, коротышка второклассник Петя Чижов, круглая, щекастая физиономия выражает предельную завороженность, рот открыт. Саша Коротков с усилием отрывает взгляд от деклараций, угловато поворачивается, нервным широким шагом идет к своему классу. Петя Чижов срывается, бежит вприпрыжку, по пути останавливается, круто сворачивает к уборной — эх, загляделся, обо всем забыл. В школе начинается очередной урок.
Как всегда, в этот день в положенное время раздавались звонки, как всегда, деловая тишина уроков сменялась шумом перемен. Но можно было уловить, что сегодняшний шум не похож ни на вчерашний, ни на позавчерашний. Не исчезли смех, крики, возня, но в воздухе какая-то новая возбужденность, непривычная напряженность. Одни кучки быстро распадаются, другие же, наоборот, растут, иногда вдруг раскалываются надвое…
И в учительской оживление. Нина Федоровна Ромашкина, преподавательница истории в пятых, шестых — свежее личико в ямочках, белые руки прижаты к груди, — подходит ко мне.
— Анатолий Матвеевич, пол-урока сейчас пропало: требовали объяснить — за «лириков» я или за «физиков»?
— А все-таки, за кого вы? — поинтересовался я.
Опустила ресницы:
— За «лириков».
Жена и муж Тропниковы, «физики» и по профессии и по убеждениям, не жалуются, что у них уходит на уроках драгоценное время, они, я уверен, воздают хвалу своему кумиру, ниспровергают «лириков». Уверен в этом и Аркадий Никанорович, он заявляет:
— Мы тоже не молчим. Не-ет, не молчим — действуем!
Анна Игнатьевна, должно быть, не решила, чью сторону взять, все время ходит вокруг меня, прислушивается — не проговорюсь ли, за кого я, тогда и она будет знать, каких взглядов держаться.
На последней перемене она ворвалась ко мне в кабинет, красная от возмущения:
— Безобразие творят!
— Кто?
— Коротков подобрал компанию!
— В чем дело?
— Мероприятие срывают! Слушать не хотят! Вы только выйдите, полюбуйтесь…
Выхожу… У стены, где висят декларации, опять столпотворение. В самом центре Саша Коротков, рядом с ним девятиклассники, братья-близнецы Олег и Сергей Зобовы. Олег — лучший во всем районе шахматист, Сергей — без особых увлечений, зато круглый отличник. Олег торжественно держит лист какой-то серой бумаги. Сергей не менее торжественно молчит, а Саша Коротков ораторствует со свирепым лицом:
— А мы не согласны ни с теми, ни с другими! Истина посредине! Да, посредине! Обе стороны ошибаются!.. — Заметил меня, попробовал протолкаться навстречу, застрял в плотной стене любопытствующих малышей. — Анатолий Матвеевич! У нас свой взгляд! Рядом с этим, — он мотнул ершистой головой на декларации, — хотим вывесить свое слово! Почему не разрешают?
— Это же безобразие, Коротков! — строго урезонивает из-за моей спины Анна Игнатьевна.
— Спор с зажимом или свобода мнений?
— Ну-ка, — попросил я.
Десятки рук передают мне через головы широкий лист. На обратной стороне куска старых обоев химическими чернилами вкось и вкривь — новая «декларация».
Мы отказываемся голосовать за тех и за других! Не может быть разделения на «физиков» и «лириков»! В любом деле есть поэзия! В математике, физике, химии ее не меньше, чем в литературе и живописи! Мечта о новом, предчувствие нового, открытие нового — вот поэзия! Истинный физик всегда поэт!! А те «физики», что отрицают лирику, обворовывают сами себя! «Лирики», возражая им, не понимают сути поэзии! Они не «лирики»!!
ГОЛОСУЙТЕ ЗА НАШУ ДЕКЛАРАЦИЮ!!!
— Очень хорошо. Повесьте рядом, — сказал я.
И между двумя декларациями, с такой тщательностью и любовью выполненными лучшим в школе шрифтовиком-художником Леней Корякиным, втиснулась третья, варварски кричащая кривыми буквами,
