Как же мне разобраться в том, какое качество в человеке является самым высоким? Снова и снова прихожу к пониманию: мне по душе доверчивость. Именно с этого чувства начинается человек.
Буду и я жить так, чтобы никогда, ни в чем, ни при каких условиях не обмануть детской доверчивости — самого счастливого и самого беззащитного чувства.
Бурей сломало дерево в лесу. Береза росла двумя стволами из единого корня. Главный ствол ураган пощадил, а вместо второго остался куцый обломок. Со временем внутренность обломка сгнила и образовался кузовок — белый, круглый и пустой внутри, точно карман на березе. В кузовок падали листья, ветром забрасывало туда сосновые иголки, сучки. Зимой в него набивался снег, а весной там скапливалась талая вода, и птицы, стоя на краю кузовка, пили из него, как из блюдечка.
Приглянулось мне то сказочное березовое чудо-лукошко, волшебный туесок, крохотный лесной тайник. И всякий раз, проходя мимо, я заглядывал в него: не лежит ли на дне заветное колечко от пушкинской Маши к Дубровскому?..
В конце лета все мы, временные жители деревни, перебрались в Москву, и скоро я позабыл о березовом лукошке. Лишь на следующий год по весне, шагая знакомой дорогой, вспомнил о нем, и захотелось навестить свой секретный кузовок.
Подойдя к березе, я в испуге вздрогнул от неожиданности: из кузовка выпорхнула птичка. Я заглянул внутрь и увидел гнездо — уютное, мягкое, с пятью крохотными яичками. Какая птаха свила здесь гнездо — певчий ли дрозд, пеночка-теньковка или соловей, об этом я не успел подумать и стоял возле березы в смущении и растерянности. «Экий увалень», — с досадой упрекал я самого себя, испытывая неловкость оттого, что явился непрошеным свидетелем птичкиной тайны и нарушил ее покой. Но почему пичуга свила гнездо так близко от дороги, зачем облюбовала столь ненадежное место — может быть, на людскую доброту полагалась?
Первым неосознанным движением души было желание укрыть гнездо от постороннего глаза, не хотелось оставлять его открытым и незащищенным. Я сорвал несколько крупных свежих листьев орешника и замаскировал хрупкое птичкино убежище. Получилось удачно, и я был счастлив, словно искупил вину. Меня беспокоила мысль — не перестарался ли я, не скрыл ли гнездо от самой птички. Ведь она доверяла свое маленькое счастье и темной ночи, и жестоким ветрам, всем зорям лесным, и громам над зелеными чащами.
Наутро я поспешил в лес к заветной березе. Уже издали заметил: маскировки на кузовке не было, а гнездо оказалось пустым. Яички лежали, но были холодными. Птичка покинула насиженное место, чужой глаз отпугнул ее. Значит, сам того не желая, я погубил жизнь пятерым птенцам, лишил лес соловьиной песни…
Правду говорят — не всякое добро есть благо. Как же горько мне было от того, что, желая защитить гнездо, я причинил непоправимый вред. И тогда возникло в душе неожиданное и мучительное чувство, перед которым отступили все другие — и вина моя, и сожаление об ошибке, — я ощутил чувство стыда за свое невежество. Я действовал как непросвещенный и нецивилизованный человек, и моя медвежья услуга с маскировкой гнезда происходила от незнания жизни леса. К чему были сожаления. Я грубо нарушил законы природы, не познав их и даже не подумав, что моя услуга никому не нужна и может обернуться несчастьем. Организм природы оказался более тонким и чутким, чем я сам, с моим высоким сознанием и неуклюжей добротой.
Воистину так: природа — загадочная и увлекательная книга, страницы которой вечно манят к себе и вечно остаются недочитанными. Я же, человек, вообразил себя властелином, хозяином природы, когда должен быть ее учеником.
Одолели нас за городом дожди. Две недели не переставая дули холодные ветры, с неба лило, и казалось, не будет конца половодью. С тоскливой надеждой поглядывали мы в сторону Москвы, где остались наши уютные квартиры с ванной и горячей водой.
Но вот перед вечером после очередного проливного дождя небо стало проясняться. Над лесом заблестело солнце. И в той стороне, куда ушли тяжелые тучи, зажглась в небе радуга, и даже не одна, а две сразу. Первая — близкая, яркая, неотразимо красивая, с четко обозначенными семью цветами, которые переливались, играли, переходя один в другой. Вторая радуга была ниже и тусклее, наверно, взошла где-то далеко за Москвой. Радуги сияли красочными воздушными мостами во все небо, от горизонта до горизонта. В непостижимой вышине еще сыроватого неба стояли царственно-красивые семицветные арки, и в них летали стрижи, небесным танцем своим приветствуя невиданную иллюминацию. Трудно было сказать, какой из семи цветом радуги был прекраснее — зеленый или желтый, оранжевый или розовый, пурпурный, малиновый или голубой.
Люди были очарованы чудесным творением природы. Взрослые и дети высыпали за калитки, любуясь многоцветной красотой. Одни восхищенно молчали, другие с улыбкой что-то шептали про себя.
А мне вспомнилось детство.
В нашем степном шахтерском краю радуги бывали не менее живописными. В народе их называли веселками, а мы, ребятишки, — райдугами. Мы были уверены, что один только бог способен сотворить подобную красоту. Ему надо было поливать райские сады, где растут золотые яблоки. Бог спускал с неба на землю сияющую райдугу и набирал воду из нашего степного ставка за Рыковским рудником. Засучив штаны, мы, ватага ребятишек, с криками мчались в степь, чтобы успеть добежать до райдуги и своими глазами увидеть, как бог перекачивает нашу воду в райские чертоги и водоемы. Мы выкрикивали приговорки, которые придумывали на ходу: «Райдуга-дуга, не пей нашу воду!» Это была погоня за несбыточными детскими мечтами, которые остались в тех светлых годах…
И вот сказка детства вернулась, словно перекинулась ко мне через всю жизнь семицветной радугой. Только теперь она черпала воду не из шахтерского ставка, а из речки Истры в том месте, где у деревни Дмитровское она впадает в Москву-реку.
Не мог я ответить себе: то ли воспоминания детства вызвали в душе беспричинную радость, то ли красота небесная, мимолетная и зыбкая, как мираж, делала меня счастливым. Я мысленно и машинально повторял про себя слова детской песенки:
Дождик бывает разный:
серый, синий, красный,
розовый, желтый, зеленый,
сладкий и даже соленый.
Дождик трусливый и смелый,
дождик со снегом весь белый,
дождик багровый льет осенью,
зеленый играет с озимью.
Оранжевый дождь — солнечный,
а серый, тоскливый — облачный,
а радужный дождик — разный:
и желтый, и синий, и красный.
Эта прелестная песенка скорее всего была сложена нечаянно и так же нечаянно запомнилась мне. Ее сочинила девочка по имени Тамара. Песенка понравилась мне своей родниковой свежестью и той восторженной любовью к жизни, которая свойственна только детям.
Почему-то думалось: девочка увидела над городом красивую радугу и, шлепая босыми ногами по лужам, радостно прыгала под сказочными небесными воротами, и слова песенки неизвестно откуда слетались к ней и сами собой складывались в строчки. Она не знала, что красота обладает волшебным даром делать человека талантливым, не задумывалась над тем, что на свете нет людей неталантливых. Каждый человек с детства одарен и приходит в жизнь, чтобы творить. Надо только быть внимательным, искать и не пропустить в жизни свою радугу.
Декабрь почти всегда по-зимнему хмур, но если выдастся солнечный денек, то так и простоит весь в серебре, в сказочных блестках инея от первых утренних лучей до закатных.
Старая Руза. Легкий морозец. Идет пушистый, задумчивый, пополам с солнцем невесомый снег. Снежинки плавают в воздухе, искрятся на солнце. Деревья до самых макушек осыпаны сверкающим розовым инеем. Провода как белые канаты протянулись от столба к столбу, провисли под тяжестью снега и тоже поблескивают в лучах солнца.
Зимняя пора, а на дворе солнце припекает так, будто на царственном светиле черти распалили атомный котел и хотят сжечь все живое. Но лучи солнца животворны, они рождают жизнь на земле, и все живое радуется им.
Канун Нового года. Иду по лесу. Желтогрудая синичка порхнула мимо плеча и села впереди меня на снежной тропе, прыгает, просит, как цыганка: зинь-зинь, угости чем-нибудь вкусненьким, добрый человек. В сторонке дымчатые снегири с красными грудками повисли вниз головой на стеблях прошлогодней крапивы и копошатся, крошат, роняют на снег семена, и сами похожи на красные фонарики.
Москва-река дремлет в снежных берегах, она покрыта стеклянным, блещущим на солнце льдом. И лишь на середине, в узкой протоке плывет «сало», от воды поднимается пар. Деревянные перила моста, перекинутого с берега на берег, тоже засеребрились от инея. Вдоль берега по снежной целине проложена лыжня. Сверху на ней отчетливо видны заячьи следы, косой прыгал вслед за лыжником, хотел испить речной водицы. От берега зайчишка уходил в лес петляли, хотел запутать свои следы и сам запутался — по следам он весь на виду.
