Конечно, так сразу отойти невозможно. Свербит душа. И те, кто поддерживал тебя в эти месяцы - начальники участков, технологи, кузнецы, вспомогательные рабочие, должны понять твой уход правильно. Ты не от них уходишь. Ты уходишь, чтобы опять явиться к ним, но уже в другом качестве. Может быть, в том качестве, какое позволит тебе делать для цеха, для завода гораздо больше, чем ты сделал до сих пор. И еще Петру на первых порах придется помогать без устали.
Странно ты живешь, Алтунин! У других все получается как-то легче, веселее. А ты всегда словно воз везешь. Почему так? Неужели и Лядов и Букреев живут точно так же? Или Ступаков? На директоре завода лежит такое бремя, а ведь незаметно, чтобы он надрывался. Живи спокойнее, Алтунин, будь хладнокровнее. Очень уж ты нетерпелив. А громадные дела только еще начинаются, только разворачиваются. Завтра сегодняшние твои хлопоты тебе самому покажутся не такими уж значительными. Только ощущение их необходимости как некой отправной точки не изгладится никогда.
И еще одно ощущение прочно завладело им: словно бы он духовно вырос за последние месяцы, обрел незнаемую раньше устойчивость. Или, как говорил оператор уникального гидропресса, бывший матрос Пчеляков, — "остойчивость".
И все-таки... Все-таки он никак не мог представить себе, что уйдет из цеха. Из своего цеха. Станет для него как бы посторонним. А уходить пора...
При одной мысли, что кузнечный цех перестанет быть его цехом, он испытывал острую боль. Было что-то глубоко неправильное в том, что он должен уйти. Что? Он не знал, но настроение полнейшей независимости сразу пропадало.
"Прощай, мои любимый!" - так мог бы сказать он цеху, и это не звучало бы смешно. Да, любимый. Здесь Алтунин вырос, окреп, здесь светлое начало его жизни, здесь работал его отец...
Алтунин водил по цеху Скатерщикова и давал настолько пространные наставления, что у того вытягивалось лицо.
- Ты случаем не топиться собрался?
- С чего взял?
- Очень уж подробно наставляешь меня, будто прощаешься.
- Хочу передать тебе цех еще до возвращения Самарина. Договаривайтесь тут с ним без меня.
- А сам куда?
Сергей раздражался:
- Я же говорил, в отдел НОТ. Карзанов торопит. Вакантная должность. Претендентов много. Кадровики на Карзанова наседают. Дальше ждать он не может... Быть замом у Карзанова ничуть не хуже, чем у Самарина. От тесного общения с Юрием Михайловичем я ведь тоже мог получить инфаркт. Хватит!.. И тебе пора определяться. А то сидишь, как на вокзале, — ни туда, ни сюда. Я ведь обещал тебе продвижение, вот и продвигайся. Мне здесь делать нечего: цехи, по сути, объединены, технологию свою я почти внедрил. Для меня важно было завести механизм. А тебе - следить, чтоб часы не отставали. По-приятельски могу посвятить в некоторые таинства управления: всегда ориентируйся на успех, а не на спасение от неудач, тогда все будет в порядке. Помни наставления институтских профессоров: руководитель не должен "нарушать равновесия" и портить психологический климат в коллективе. Учти и мой горький опыт: я и климат "портил" и "равновесие нарушал", за что и расплачиваюсь - приходится уходить из цеха. Ну, ничего: до пенсии осталось каких-нибудь тридцать лет, дотяну. Как поется в известной опере про научно-техническую интеллигенцию прошлых веков: "Люди гибнут за металл..." И еще: никогда не огорчайся, если тебе недодали по линии материального и морального поощрения.
Сергей наблюдал за выражением лица Скатерщикова, ждал ответных шуток, восторженных восклицаний, но Петр молчал. Лицо у него сделалось каким-то неприятным, словно бы озябшим.
- Думал, разыгрываешь, а теперь вижу, в самом деле навострил лыжи из цеха, — сказал наконец Скатерщиков упавшим голосом.
- Тебе не нравится?
- Нравится. Но все-таки не уходил бы ты до возвращения Самарина.
- Почему?
- У нас же был уговор: пока все не определится с Юрием Михайловичем, не уйдешь. Не справлюсь я. Разве не понимаешь? Одно дело было на Втором машиностроительном, а тут объединенный цех. Не потяну. Я ведь только хорохориться горазд. А сейчас стал соображать, какая глыба висит над начальником такого цеха. Хотелось бы пообвыкнуть. Ну хотя бы с полгодика. Куда тебе торопиться? Мне нужна стажировка. А тут все сразу: объединенный цех, большой заказ, твоя технология, с которой до сих пор не ладится. Доведи ты все до конца. Хотя бы с внедрением технологии.
- Ерунда. Справишься и без меня. За месяц такую технологию все равно не освоить. Нужно время и время... А я-то думал: обрадуется Скатерщиков! Почему не порадовать приятеля?
- Нет, нет, я категорически против! - вспылил Петр. — Смертный приговор себе подписывать не буду. Мне нужно в режим войти... Издергал ты меня, замотал. Я интерес к жизни терять начинаю. Ты убил во мне тягу к карьере.
- Это у тебя от переоценки ценностей. Пройдет.
- Ну вот что, Алтуня, откровенность за откровенность. Пока ты по ночам перед самаринским домом протаптываешь великий белый путь, я стою за углом дома и наблюдаю, не выкинешь ли какой-нибудь фортель. Я привык к этому: появилось свободное время, можно и за другом присмотреть. А останусь один - лишнего времени не будет. И натворишь ты массу глупостей.
Сергей побагровел от смущения.
- Я тебя в надсмотрщики не нанимал! - сказал он сердито, наступая Скатерщикову на носки ботинок. — Ты что, за идиота меня принимаешь?! Если замечу твой присмотр, поколочу. Так и знай!.. Благодетель выискался!
- Да ты и есть полоумный, — не стерпел Скатерщиков. — Все это замечают. Один ты не замечаешь.В отпуск тебе пора. Заработался. Подлечи нервы.
- Я без тебя знаю, куда мне пора.
- Нет, нет, из цеха ты не уйдешь. Я, как та старушка, на рельсы лягу, а не выпущу тебя. Опомнись! Ты затеял огромное дело, все перевернул, а теперь хочешь взвалить этакую тяжесть на меня? Чем я провинился? Неужели не понятно: твое дело еще не стало моим. Да и не со всем, что ты здесь натворил, я согласен. В эффективность твоей прогрессивной технологии, признаться, не очень верю. Ведь то, что делается пока на опытном агрегате - кустарщина. Детали-то небольшие! Ты мне дай крупную деталь повышенной точности. А не сделаешь этого, так все тихо и отомрет, не развившись. Знай: если уйдешь, все поверну на свой лад, и твоей технологии капут!
Скатерщиков не притворялся: он в самом деле был встревожен, страшился остаться один на один с огромным цехом. Что-то невероятное происходит с Петенькой: он вроде бы потерял уверенность в себе. Или же стал серьезнее, с повышенной ответственностью относиться к каждому своему поступку. Понял, не все дается с кондачка. В дело нужно вжиться, врасти, думать не о своем продвижении, а о движении вперед всего производства, уметь почти мгновенно суммировать хорошее и плохое...
- Ты, Петро, не валяй дурака... За мной все-таки не подсматривай, — уже примирительно сказал Сергей. — Ну, а я обещаю тебе насчет ухода из цеха подумать. Возможно, ты прав. Уйти никогда не поздно.
Скатерщиков просиял, почти запел:
- Не уходи! Тебя я умоляю. Подучи, подучи, поднатаскай меня, у тебя всегда это здорово получалось.
Оставив Скатерщикова, Алтунин вернулся в кабинет Самарина. Уселся на свой стул с синтетической подушечкой.
Беспрестанно звонили телефоны, приходилось брать сразу по две трубки. Неистовствовала внутризаводская связь.
Но вот зазвонил городской телефон. Кто бы это? Ошибка, наверное. Алтунин нехотя поднял трубку и вздрогнул от неожиданности. В трубке послышался хорошо знакомый голос:
- Это я, Самарин. Звоню из больницы.
- Как вы себя чувствуете, Юрий Михайлович? — радостно закричал Сергей.
- Об этом потом. А сейчас слушай: говорят, будто ты собираешься к Карзанову податься? Не смей уходить из цеха! Не потянет Скатерщиков. А ты все правильно ведешь. Раз начал - доведи до конца. Уразумел?
- Уразумел...
Самарин повесил трубку. А Сергей все не верил: позвонил Юрий Михайлович! Не вытерпел... Еще не пришел как следует в себя после инфаркта, а все-таки позвонил. Значит, по-прежнему болеет за цех. Боится, как бы не загубили дела. Не отделяет себя от цеха, от завода. Не может отделить.
"Ты все правильно ведешь"... — от этих слов Юрия Михайловича особенно ликовала душа. Понял, оценил... Вот она, высшая награда!..
Мела поземка. Путаясь в полах пальто, Алтунин возвращался домой. Шел тяжелой походкой, словно волочил привязанные к ногам гири. Было поздно: часов десять, не меньше. Снег крутился и крутился, скользил тонкими полосами. Холодно и неуютно было Алтунину. Улицы пустынны. Только у своего дома замедлил шаг и поднял голову. Что-то в облике дома поразило его. И не сразу понял, что. А когда понял, отчаянно заколотилось сердце. Задохнулся, прислонился к холодному фонарному столбу: в окнах его квартиры горел свет. В обеих комнатах и на кухне. Повсюду!
Он стоял и смотрел на этот веселый желтый свет, а по щекам сползали слезы - наверное, от жестокого мороза и ветра.
